Макс Хейстингс - Первая мировая война. Катастрофа 1914 года
Город наводняли нищие, многие – бывшие фабричные рабочие, лишившиеся средств к существованию после закрытия производства. Ксюнин писал: «Полусумасшедшие женщины с блуждающими глазами бегут за вами, хватают за рукав, а дети в тряпье, голодные, преследуют прохожих, постукивая деревянными туфлями». При этом в дорогих отелях по-прежнему селили с претензией на роскошь, хотя номера стояли ледяные, потому что на отопление не хватало дров. В некоторых ресторанах подавали деликатесы – но без хлеба. Трамваи продолжали ходить. Люди толпились у закрытых ставнями продуктовых лавок: когда закончился хлеб, какое-то время отпускали вермишель. Когда пропала и она, большинство перешло на картошку. Грохот разрывов и треск ружейных выстрелов вдалеке звучали несмолкаемым аккомпанементом. С наступлением темноты небо подсвечивалось красным заревом, а земля продолжала время от времени содрогаться. По улицам круглые сутки тянулся неиссякающий поток раненых. Всех, кроме самых тяжелых, отправляли на вокзал, с которого иногда еще отходили эвакуационные поезда{823}.
Тем не менее в Польше кайзеровские армии не одержали новых побед, сравнимых с триумфами в Восточной Пруссии: всю осень и начало зимы 1914 года они не оставляли попыток прорвать российский фронт и взять Лодзь, однако попытки успехом не увенчались. Обе стороны понесли существенные потери. Среди раненых немцев, попавших в руки русских, оказался и бывший бухгалтер, одинаково горевавший из-за ранения и из-за того, что пришлось покинуть дом, жену и детей. Какое-то время о нем заботилась довольно необычная медсестра – 36-летняя оперная певица Лаура де Турчинович, канадка, вышедшая замуж за польского графа и живущая теперь в большом поместье в Сувалках. Этот раненый немец сказал ей с горечью: «Правители ссорятся, а мы платим за это собственной кровью, женами и детьми». Как позже стало известно графине де Турчинович, он умер, так и не попав на санитарный поезд, однако большинство солдат во всех воюющих армиях, скорее всего, согласились бы с его словами.
13. «Ты с ним, наверное, танцевала?»
1. Тыл
Еще 16 сентября, когда война шла только шесть недель, Андре Жид размышлял о «невозможности поддерживать себя в напряжении (особенно искусственном), если ничего вокруг его не подпитывает. Ты возвращаешься к чтению, игре на фортепиано – и даже из фуг Баха выбираешь те, что повеселее»{824}. Он приводит возмущенный возглас женщины, ругавшейся на вокзале с сотрудниками, которые объясняли задержки поездов военными распоряжениями: «Я уже по горло сыта вашей войной!»
Граждане всех воюющих стран приспосабливались к новой, суровой действительности, с которой им придется жить ближайшие четыре с лишним года. The Economist порицал драконовские меры, на которые пришлось пойти британскому правительству в сложившейся чрезвычайной ситуации и которыми министры отчасти злоупотребляли еще не одно десятилетие после заключения мира. Германия приняла указ, запрещающий разговаривать по-английски в общественных местах, на который Санкт-Петербург ответил запретом немецкой речи и вывесок на немецком языке. Телефонные разговоры на немецком карались штрафом в 3000 рублей, а те, кому хватало дерзости общаться по-немецки в личной беседе, подлежали ссылке в Сибирь. Однако жестокость закона в России традиционно искупалась попустительством в контроле за его соблюдением: богатым немцам в царской столице по-прежнему жилось настолько вольготно, что 14 ноября они устроили банкет, на котором пили за здоровье кайзера.
В каждой стране находилось немало готовых «послужить отчизне»; другие же оставались дома, в тылу, и некоторые по довольно веским причинам. Марсель Пруст был физически негоден для военной службы, да и сам считал, что в военной форме будет только путаться под ногами. «Страшно представить, какую сумятицу я внес бы в ряды армии», – признавался он другу. Те, кого миновала необходимость вставать под ружье, занимались обычными делами. В конце сентября владельцы виноградников в Бордо докладывали об отличном начале сбора и предрекали кларету 1914 года отменный вкус, способный потягаться с урожаем 1870-го, что порадовало не очень многих французов. В Австрии появилась зимняя мода на Kriegsblusen и Kriegshüte – «военные блузы» и «военные шляпы»{825}. Эта одежда мало кого красила, но считалась патриотичной и олицетворяла солидарность с войсками. Когда богатые дома начали урезать меню – из-за нехватки не столько продуктов, сколько поваров, в журнале Lady стали появляться советы такого рода: «Второе блюдо – десерт – особенно ждут младшие члены семьи. Если приходится ограничивать обед двумя переменами блюд, лучше предпочесть мясо и сладкое или рыбу и сладкое, чем подать и рыбу, и мясо, но отказаться от десерта».
Для многих дельцов война оказалась досадной помехой. Почтовые ящики по всей Европе ломились от письменной перебранки между коммерсантами и промышленниками, клявшими задержку отгрузки и отмену продаж. Управляющий небольшой фирмой под Ульмом жаловался в начале августа в письме на «некстати разразившуюся войну». 20 августа немецкий производитель двигателей Вильгельм Майбах ругал сына Карла за небрежность: «Пусть наши мысли заняты войной, это не оправдание и не повод портить чертеж такой серьезной детали, как трансмиссия». В страхе перед шпионами, которые могут переправлять государственные тайны в Германию голубиной почтой, в Британии начались аресты и казни подозрительных граждан враждебного государства. В частности, Антон Ламберт, живший на востоке Лондона в районе Пластоу, получил полгода каторжных работ за содержание 24 голубей без соответствующего разрешения. К птицам применили высшую меру.
Взлетевшие цены, особенно на еду и особенно в Германии, сильно ударили по населению – в первую очередь по беднякам. Во многих городах открылись благотворительные столовые, где кормили тех, кто внезапно остался без средств к существованию. Во Франции ввели мораторий на ренту. Каждой семье, где кормилец ушел на фронт, выплачивали пособие в 1,25 франка в день и дополнительно по 50 сантимов на каждого ребенка до 16 лет. Учитывая, что средний дневной заработок в 1911 году варьировался от 3,72 франка в Вандее до 7,24 франка в Париже, некоторые французские семьи с уходом мужчины в армию зажили даже лучше. Правительство это сознавало, но считало необходимым раскошелиться, чтобы поддержать боевой дух{826}. Британцы отличались меньшей щедростью: на третий месяц войны, когда жалованье судьи достигало 5000 фунтов в год, а постоянному заместителю министра в Министерстве иностранных дел платили 2500 фунтов, Кабинет поставил на голосование размер пенсий для вдов военных. Черчилль предлагал 7 шиллингов 6 пенсов в неделю, другие – 6 шиллингов 6 пенсов. Министр финансов Ллойд Джордж настоял на пяти шиллингах – на том и сошлись.
Тяготы и лишения в тылу распределялись весьма неравномерно. Сильнее всех пострадали бедняки, особенно работающие в легкой промышленности, – например, мебельщики из Шордича или излингтонские изготовители фортепиано. Многим семьям пришлось закладывать имущество в ломбарде, чтобы как-то прокормиться; семьи побогаче продавали мебель и велосипеды. Один за другим закрывались мюзик-холлы – что только ускорило их переоборудование в кинозалы. Тем временем богачи жаловались на дефицит прислуги, однако с питанием перебоев не испытывали: в меню банкета у лондонского лорд-мэра 9 ноября значился черепаховый суп, филе палтуса, бараньи котлеты, говяжий филей, рагу из фазанов, копченый язык, русская шарлотка и меренги.
Осенью правительство повергли в ужас доклады о разгуле алкоголизма и нищеты в низших слоях общества. В одном из докладов утверждалось: «Продолжается злоупотребление спиртным среди женщин, имеются сведения о распространении попрошайничества». Военное министерство негласно поручило полиции следить, кроме порядка, еще и за порядочностью солдатских жен, и полиция (с понятной неохотой) согласилась. К Рождеству обстановка несколько улучшилась. Солдаткам выплачивали пособие, безработица шла на убыль. С прибавлением денег у населения ожила зачахшая осенью ювелирная отрасль. Женщины начали браться за мужскую работу, и тенденция эта постепенно росла. Если в 1914 году на железных дорогах трудилась всего тысяча женщин, четыре года спустя число таких работниц достигало уже 14 000.
Хорошо шли дела у судовладельцев, мукомолов, торговцев зерном и сахаром. Многие фабрики переоборудовали конвейеры под производство оружия, боеприпасов и военного снаряжения, иногда довольно специфического – например, деревянных каркасов для седел, которые начали изготавливать краснодеревщики. Китченер огорошил сэра Эдуарда Грея, потребовав, чтобы Министерство иностранных дел обеспечило 10 000 живых коз в месяц в качестве продуктового довольствия для индийских войск во Франции. Коз достать не удалось, но им нашли подходящую замену. Однако в общем и целом мобилизация экономики шла крайне медленно, что подтвердила в 1915 году нехватка снарядов, выявленная изданиями лорда Нортклиффа.
