Владимир Илюшенко - Отец Александр Мень: Жизнь. Смерть. Бессмертие
Понимать‑то я Вас очень понимаю. И на Вашем месте думал и чувствовал бы так же. Но есть нечто непреодолимое (молиться о смерти). М.6., когда‑нибудь во мне это сломится… А ко всенощной я Вас приглашал просто, чтобы Вы п о б ы л и, сколько сможете, вместе с нами в храме, просто помолились…
Теперь о молитвословиях. Они не то же, что молитва. От сердца молимся, как Бог положит на душу. Но новый католич. молитвенник прекрасен. Он в 10 раз короче старого. Всё лишнее убрано. Всё прозрачно, чисто, светло. Я для Вас перепишу утр[енние] и вечерние, чтобы Вы сами убедились. Вообще у них большие сдвиги. Литургия прямо‑таки возвращена к апостольскому чину. Никакой пышности: все стоят вокруг перед священником, который обращен лицом к молящимся. Алтарь перестает быть В[етхо]з[аветным] алтарем, а становится столом Тайной Вечери. Все «тайные» молитвы вслух. Всё как на иконе Троицы. Вместо нашей сугубой ект[ении] импровизированные молитвы–прошения каждого, кто захочет, о чем захочет. Никаких антиминсов, воздухов и пр. Простота удивительная. Облачения пышные упразднены. Восстановлены простые древние, а порой, если нет условий, остается одна епитрахиль (без затей), а то и ее нет (т. е. священник в особых условиях может совершать таинство в обычной одежде, на обычном столе, в любом простом сосуде. Это обычаи, как нельзя больше соответствующие нашему времени.
И — возврат к древности).<…>
Триптих мне очень понравился. Он тоже овеян чем‑то первохристианским. Кстати, в мессидже Экзархата за 79 [г.] есть статья Л. Успенского об иконе Пятидесятницы. Там полемика против тех иконописцев, которые ставят в центре Богоматерь. Автор считает, что Ее не следует изображать там. Среди репродукций и фреска, которая, по словам авт[ора], написана «учеником прот. С. Булгакова». Она критикуется с богословской точки зрения. Но всё это — силлогизмы…
Обнимаю Вас и поздравляю с Праздником Рождества Христова. Поклон Вашей сестре. Всегда молюсь.
С любовью.
Пр. А. Мень
[Май 1980]
Дорогая Юлия Николаевна! Вы напрасно огорчаетесь, что я хорошо говорил о Вас друзьям. Люди должны сосредотачиваться на всем хорошем друг в друге. А плохое — пусть знает духовник. Я сейчас, вероятно, уеду, но вернусь, и снова наше общение продолжится. Впрочем, я спокоен, т. к. Вы здесь не одни. Это очень хорошо.
Теперь коротко отвечу на Ваши вопросы.
1. Наша молитва как род общения приближает нас к Богу, мы исповедуем, открываем в ней сердце перед Ним. Добавляя «Да будет воля Твоя», мы всё же просим, и пример тому Сам Христос. Это поток нашей воли, который несется навстречу Богу и соединяется с Ним. Когда этот внутренний «диалог» начинает звучать в нашем сердце, мы говорим: «Господь услышал», хотя это лишь фигуральное выражение. Есть и еще один аспект. Молясь, мы вырываемся из‑под неотвратимых материальных законов и соприкасаемся с миром иных закономерностей, включаем в них и тех, за кого молимся. Об этом очень проникновенно писал А. Толстой[244]. Я его слова привел в книжке о молитве.
2. «Избрание» во всех смыслах (в том числе и в личном) есть призвание, предназначенность, соучастие в замыслах Божиих, реализация замыслов Творца о тебе лично. Это надо почувствовать, угадать, принять и осуществить. В этом смысле в с е избраны, хотя и каждый по–разному. У каждого своя роль в жизни. Надо уметь выполнить именно ее. Нет людей без духа, для всех звучит, хоть раз, призыв Божий. Наши судьбы тесно связаны с тем, как мы выполняем призвание.
До встречи. Храни Вас Господь. Ваш
пр. А. Мень
[Лето 1980]
Дорогая Юлия Николаевна! Не огорчайтесь, что при личных встречах беседа бывает трудна. Мне нужно хотя бы время от времени видеть Вас, чтобы крепче «держать» заочно. Почерк только у меня уж очень плохой. Относительно записок о. С. я Вас понял, хотя всё это, однако, принадлежит уже «истории», в том числе и его радость от встречи с Вами. Что тут удивительного, если одинокий духовно человек оживал от нее? Я, конечно, в точности исполню Ваше пожелание и не буду переписывать текста. Это действительно всё очень интимно и к публикации возможно лишь много позднее. Однако не буду в устных беседах скрывать от интересующихся, что переживал о. С. в первые годы эмиграции. Ведь на этот счет существуют розовые мифы. Да, он сохранился, работал, оставил большое наследие — но какой ценой? Нужно людям это знать. А то думают, что он там — благоденствовал, в то время, как Флор, страдал тут. (Кстати, его замечание о нем, человеке, которого он очень ценил, весьма важно. О Ф[245]. тоже возник миф, и миф малополезный. К его творчеству нужно подходить весьма избирательно. В нем много чуждого христианству.)
Очень хочу надеяться, что приступ ослабел. Сейчас вижу Вас как воочию и всеми силами молюсь, чтобы Вас подняло над этим. Когда Вам будет лучше — напишите и договоримся о приезде. Меня сейчас интересуют журнальные фото о религиозной жизни Запада. Но у Вас таких журналов, конечно, нет.
Когда Вам трудно, хорошо думать, что это за кого‑то. Это реальность. От Бога может быть только добро. Если мы приносим жертву за других, то зло (болезнь) становится от Бога, то есть добром.
Держитесь. Будем вместе стоять.
С любовью.
Пр. А. Мень
[Осень 1980]
Дорогая Юлия Николаевна! Записочку Вашу получил.<…>О себе Вы ничего не пишете. Очевидно, у Вас всё по–старому. Прошу Ваших молитв в наше трудное время. Объединение духовных сил может преградить проискам врага пути.
Храни Вас Бог. Ваш
пр. А. Мень
[Осень 1980]
Дорогая Юлия Николаевна! Получил Ваше письмецо с фото Ташкента. За сестру Вашу буду молиться. Надеюсь, что всё будет хорошо. Жду Ваших новостей — относительно здоровья. А Ташкент на фото напомнил мне старые города Св. Земли.
У нас всё по–прежнему. Сына провожаю в армию. Работы идут в тех же направлениях. За всё благодарим, а там, что Бог даст.
С любовью.
Ваш пр. А. Мень
[Январь 1981]
Дорогая Юлия Николаевна! Быть может, мое письмо придет, когда Вы уже вернетесь из больницы (если там нашлось место). Ведь, как я понял, Вас там должны только «проанализировать». Получил Ваш очерк автобиографический][246]. Еще раз, следя за путями Вашими, ощутил присутствие в ней направляющей и вразумляющей Руки. Это всегда так отрадно: ощутить близость Промысла! Думал и о путях Вашего ремесла. Всё это очень сложно и актуально. Ведь сейчас у нас — прямая деградация ц[ерковного] искусства. Светлое пятно на этом фоне — научное, добросовестное и вдохновенное копирование. Но на этом остановиться нельзя. Ренессанс тоже начинали с подражания «антикам»… Но все же нужно думать и работать, чтобы готовить почву будущему.
Обнимаю Вас. Молюсь и надеюсь, что Вы скоро будете чувствовать себя лучше.
Ваш
пр. А. Мень
[Февраль 1981]
Дорогая Юлия Николаевна! Рад, что Вы, наконец, дома. И особенно тому, что там Вы что‑то получили для себя, наблюдая и общаясь. Мне писали с Запада (это я по поводу Ваших узбечек), что образованные восточники, если сохраняют веру, лучше европейцев, но как только теряют, становятся намного хуже их. Занятная закономерность. Прочел Ваше авто. Кажется, уже писал, что там явственно видно «водительство». Л. Н. в чем‑то прав[247]. Чисто практически. Речь идет хотя бы о системе и каталогизации. А то всё рассеется, куда — неизвестно, и потомки будут обвинять. Каждый вклад — дар Божий, и его надо донести и сохранить. Во втором письме от II[248] Вы задели очень сложную тему. Действительно, восточные писали, что не только воображение и слова — опасны. Не исключено, что это коренится в двух причинах: 1) темперамент и фантазия восточных людей нуждались в обуздании, 2) влияние нехристианского мистицизма с его «деперсонализацией» человека (нирвана, самадхи[249], экстаз). Разумеется, противоположная крайность — рассудочность — тоже опасна, иссушает. Истина лежит где‑то посередине. Слово, образ и чистое созерцание должны в нашей душе уравновешивать друг друга на молитве. Всему свое место, и это естественно, т. к. человек многопланов. Всякий крен не более, чем крен. Будем вместе начинать Пост. Передайте поклон и Божие благословение сестре и благодарность за теплые слова.
Храни Вас Бог. Ваш
пр. А. Мень
Молитвы зап[адные] — спишу.
[Март 1981]
Дорогая Юлия Николаевна! Был я недавно у Ведерниковых. Застал их на Плотникове. Очень слабы оба, но всё такие же. Порадовался. Их дом был очагом огромной важности для многих людей. И для Вас, как Вы сами говорили. Они могут спокойно смотреть назад. Сделали, что смогли. Для будущего. Что‑то будет у нас, у следующего поколения? Вот я столько надежд возлагал на Ж.
