Михаил Бойков - ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ ТЮРЬМЫ
— Но если ты до того времени разлюбишь меня и не захочешь быть моей женой, я все же буду тебя помнить, как чудесную сказку о фарфоровой куколке, — сказал он.
Она закрыла ему рот своею маленькой мягкой ладонью.
— Глупый. Зачем ты так говоришь? Мы никогда никогда не расстанемся…
Но расстаться все-таки пришлось, ибо эти двое любящих друг друга, как и все советские граждане, ходили под НКВД.
В школе, где училась Валя, кто-то обезобразил один из висевших на стенах в коридоре портретов Сталина. Ему выкололи глаза и к губам прилепили окурок папиросы. Виновник этой антисоветской выходки, естественно, пожелал остаться неизвестным. После безуспешного расследования в школе, управление НКВД решило арестовать там первых попавшихся. Попались же как раз Валя и две ее подруги. Они, увидев обезображенный портрет "отца народов", не смогли удержаться от смеха. Этот смех и послужил поводом для их ареста, а на "конвейере пыток" каждая из девушек призналась, что будто бы именно она выкалывала глаза Сталину и приклеивала к нему окурок. Тройка НКВД дала девушкам по 10 лет концлагерей.
Преодолев невероятные трудности, Саша добился свидания с Валей перед отправкой ее на этап. Обняв плачущую девушку, он хотел утешить и ободрить ее, но не находил слов для этого. Да и какие слова можно сказать любимой, осужденной на десять долгих лет разлуки с любимым? Тогда он дал ей клятву:
— Валя! Клянусь, что я тоже пойду в концлагерь и разыщу тебя.
Она отшатнулась от него в страхе.
— Не надо, Саша, не надо. Ты не знаешь, как там ужасно. Я знаю. Мне рассказали… Забудь меня.
Он повторил слова, уже сказанные им ей раньше:
— Ведь я же обещал помнить всегда сказку о фарфоровой куколке…
Попасть в концлагерь в Советском Союзе не трудно. Поэтому половину своей клятвы Саша смог выполнить на следующий же день после разлуки с Валей. Он рассказал на улице антисоветский анекдот, был за это арестован и приговорен к пяти годам лишения свободы.
Выполнение второй половины клятвы — поиски девушки — было несравненно труднее. Три с половиной года искал он ее. Расспрашивал заключенных и энкаведистов, посылал письма с этапниками, отправляемыми в другие лагери, несколько раз делал запросы в Главное управление лагерей. Энкаведисты били его за эти розыски; за них же он получил двухлетний "довесок" к приговору. Наконец, ему удалось точно установить, в каком лагере девушка заключена. Несколько месяцев подряд он безуспешно добивался перевода туда и вдруг ему невероятно повезло. Лагерю, где находилась Валя, спешно потребовались электрики. Их начали собирать по другим концлагерям и комплектовать из них специальную бригаду. Сашу, как хорошо знакомого с электричеством, назначили туда помощником бригадира.
Приехав в лагерь, он сразу же начал искать там Валю. Искал ее по всем лагерным участкам и не находил.
— Нет такой, — везде отвечали на его расспросы. Наконец, кто-то сказал ему, что она лежит в лагерной больнице. Он бросился туда.
— Здесь такая-то? — Да, здесь…
Старичок-врач, заведывавший больницей, провел его в общую палату и указал на одну из коек. Там на грязном соломенном тюфяке, умирала худая женщина с брюзглым, желтовато-серым лицом, выцветшими глазами и провалившимся носом. Умирала от сифилиса. Это страшное слово было написано на листке бумаги прикрепленном к изголовью ее койки.
Умирающая не узнала Сашу, а он только чутьем смог узнать в ней любимую девушку. От прежней Вали не осталось ничего. Потрясенный, с ужасом глядя на нее, он растерянно спрашивал:
— Как же это? Как случилось? Как?
— Всегда так бывает, — вздохнув ответил врач. — Сперва попала к одному энкаведисту, затем к другому, ну, а потом пошла по рукам. Вот и заразили.
Саша застонал и, закрыв лицо руками, шатаясь вышел из палаты. Сказка о фарфоровой куколке кончилась. Ночью он убил охранника, — первого, подвернувшегося ему под руку энкаведиста, — и бежал в тайгу. Бежал в самую неподходящую для этого пору, в середине лета, когда в тайге свирепствует "гнус" — комары и всякая мошка. Летом даже охотники из туземных жителей тех мест не рискуют "промышлять" таежного зверя. За Сашей не посылали погони. Когда начальнику лагеря доложили о побеге, он сказал:
— Не стоит ловить беглеца. Все равно он из тайги живым не выберется. За пару дней гнус его, дурака, сожрет.
4. Если ранили друга…
Семья Вереминых была обыкновенная советская. Муж — Федор Лукич работал на заводе литейщиком; жена — Евдокия Ивановна воевала с домохозяйками и примусами на коллективной кухне стандартного дома в рабочем поселке; их двое детей, из которых старшему было десять лет, а младшему восемь, воспитывались в пионерском отряде и на улице. Жила семья Вереминых, если определять по-советски, не богато и не бедно. Без хлеба не сидели, но и разносолов никаких не едали, в лохмотьях не ходили, но и одеждой новой избалованы не были. Раз в месяц позволяли себе единственное "культурное развлечение": шли в кино все четверо.
Родители любили кино не меньше, чем дети. Да и как его не любить? Ведь в темном зале перед светящимся экраном, показывающим необычайно красивую жизнь, можно на целых полтора часа забыть серенькие советские будни, стахановские обязательства, общественные нагрузки, сексотов и тому подобное. Для "полноты впечатления" Веремины, обычно выбирали кинофильмы из "заграничной жизни". Особенно понравился им фильм "Остров сокровищ", хотя и советский, но почти без пропаганды. В нем были южные моря, белые паруса кораблей, пираты, пальмы и красивая песенка. Хорошо в ней звучали слова:
"Если ранили друга,
Перевяжет подруга,
Горячие раны его…"
Слушая, как сыновья распевают эту песенку, Федор Лукич как-то спросил жену:
— А вот ты, Дуня, ежели меня бы, скажем, ранили, сумела мои раны перевязать?
— Еще как, — ответила жена. — Не верится что-то.
— А ты достукайся, чтоб тебя ранили. Тогда и увидишь.
Вскоре после этого разговора Федор Лукич "достукался". За неудачное литье на заводе его объявили врагом народа и арестовали. Когда двое энкаведистов, произведя обыск в квартире Федора Лукича, уводили его, он, прощаясь с женой, сказал:
— Вот, Дуняша, и ранили друга. Такую рану не перевяжешь.
— А я все-таки попробую. Я попробую, — плача ответила жена…
И она попробовала. Познакомилась со следователем, который вел "дело" Веремина и добилась для мужа многого, Энкаведист увлекся тридцатилетней, довольно красивой Евдокией Ивановной и выполнил ряд ее просьб. Он переквалифицировал обвинение Веремина во вредительстве, — что грозило ему расстрелом, — на преступление "по должности", свел "дело" к трехлетнему приговору и помог осужденному получить работу на тюремном заводе того города, где литейщик жил до ареста. За все это Евдокия Ивановна стала любовницей следователя. По распоряжению последнего ей разрешали раз в неделю свидания с мужем.
Узнав об отношениях своей жены с энкаведистом, Веремин на одном из свиданий стал упрекать ее. Она заплакала и сквозь слезы сказала:
— Ведь это я для тебя сделала. И для детей. Как в песне — "перевяжет подруга". Мне этот гепеушник такой противный, что плевать на него хочется. Тяжко мне с ним. Я его отошью, когда смогу. А пока нельзя. Ты в тюрьме. Это — "ранили друга". Тебя и детей спасаю. Пойми…
Трудно и тяжело было мужу понять это. Но он все-таки понял.
5. Отречение
Единственным утешением и предметом всяческих забот Глеба Семеновича и Анны Васильевны Лагутских была их дочь 15-летняя Катя. Только для нее жили они, только о ней заботились и постоянно мечтали о том, чтобы как-нибудь, даже в советских условиях, "вывести ее в люди".
Осуществиться их мечтам не было суждено. В 1938 году руководителей того учреждения, где Глеб Семенович работал бухгалтером, обвинили во вредительстве и арестовали. На "конвейере пыток" все они, конечно "признались" и "завербовали" многих из своих младших сослуживцев. В числе "завербованных" оказался и Лагутский. Обвиняемых было решено судить на показательном процессе. Для этого потребовалось немалое количество свидетелей обвинения, а их-то как раз следователям и нехватало. Тогда, к "делу вредителей", энкаведисты привлекли обвинителями родственников подсудимых.
Следователь, допрашивавший Лагутского, вызвал повесткой на допрос и его жену. Заполнив анкету ее биографическими данными, он сказал ей:
— А теперь вот что. Ваш супруг добровольно, по собственному желанию, признался в некоторых контрреволюционных действиях против партии и правительства и оказал этим большую услугу советской власти. Мы отлично знаем, что он невиновен, но суд над ним необходим. Это нужно нашей большевистской партии. Для суда же нам нехватает свидетелей обвинения. Конечно, все это — суд, обвиняемые, свидетели и тому подобное — простая формальность. Даю вам честное слово, слово коммуниста, что немедленно после процесса ваш супруг будет освобожден. Но вы должны выступить на суде свидетельницей обвинения против него. Так надо… Надеюсь, что вы не откажетесь от этого и поможете органам советского правосудия, как помог ваш супруг. Анна Васильевна не поверила следователю и откаяалась выполнить его требование.
