КАРЛХАЙНЦ ДЕШНЕР - КРИМИНАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ ХРИСТИАНСТВА
В действительности Августин ставит патриотизм еще выше, чем любовь сына к отцу Воинскую и военную службу он ценит больше, чем другие отцы церкви, - хотя он точно знает, что главное удовольствие солдата состоит в мучительстве отечественных крестьян. Ведь его собственная община линчевала однажды коменданта гарнизона.
В действительности, по Августину, солдат может и должен со спокойной совестью убивать, в некоторых случаях даже в агрессивной войне. Кто принимает участие в такой богоугодной резне, «не согрешит против заповеди». Ни один солдат не убийца, если убивает людей по приказу законного властелина, - «напротив, если он этого не делает, становится виновным в правонарушении и пренебрежении приказом». Этого недостаточно «Достойны всяческого внимания и заслуживают похвалы храбрые воины - их слава еще более истинна, если они верно выполнили свой долг до малости». Ревностно обращается он против старого, конечно, давно устаревшего подозрения в христианской враждебности к государству. «Имей мы войско с солдатами, какие угодны учению Христа то кто мог бы отважиться сказать, что это учение якобы враждебно государству; нельзя не признать, что оно, если ему следуют, есть огромное благо государства». Что Богу можно понравиться, прежде всего, с оружием в руках, доказывает уже пример Давида, и «очень многих праведников» того времени. По меньшей мере, 13276 раз цитирует Августин Ветхий Завет, - о котором прежде писал, что он ему издавна противен. Теперь он был только полезен. К примеру «Праведник будет радоваться, что он видит месть, он будет мыть свои ноги в крови безбожных». И все «праведники», естественно, могли - совершенно логично - вести «праведную войну» (bellum justum). Введенное Августином понятие ни один христианин до этого не применял, даже изворотливый Лактанц, которого он внимательно читал. Однако вскоре весь христианский мир вел justa bella, причем уже легкое отклонение от римской литургии считалось «справедливым» поводом к войне.
Фраза «bellum justum», «справедливая война», конечно, отсутствовала у христианства до Августина, но язычество знало ее уже многие столетия до того.
Содержание понятия встречается уже у Энния, значительного римского писателя, родившегося в 239 г до РX, потом, немного позднее и еще внятнее, у влиятельного эллинистического историка и исторического философа Полибия. Согласно ему, римляне не только открыто объявили войну, но искали также пристойное, повышающее их шансы на победу основание войны. Но понятие «bellum justum» впервые возникло у Цицерона, почитателя Энния, в то время как Цицерон, со своей стороны, опять же сильно повлиял на Августина.
Августин различал как «справедливую» и «несправедливую» войны, так и «справедливый» и «несправедливый» мир, чем, естественно, для католиков всегда справедлив мир, который несправедлив для их противников. Поэтому святой тоже «легко» обнаруживает, «что мир несправедливый по сравнению с миром справедливым даже не заслуживает имени мира».
Пацифистские требования Иисуса в Нагорной проповеди, как ведомо учителю церкви, должно лишь тогда выполнять буквально, когда можно было ожидать исправления противника. Иисус завещал в этих словах не столько внешнее поведение, сколько внутренний настрой. Будь это даже просто право отца, как и властителей, наказывать непослушных детей и народы. «Ибо тот, у кого отнято позволение к злому поступку, задерживается целесообразно. Нет ничего злосчастнее, чем счастье зла (felicitate peccantium)».
Августин энергично настаивает на военной службе и представляет множество «богобоязненных воинов» из Библии, не только «многих праведных» богатого ужасами Ветхого Завета (глава I), но и пару - Нового» «Конечно, выше», - это епископ подчеркивает с особым нажимом, - стоят, само собой разумеется, священники «ранг, который те берут у Бога, кто оставил всю мирскую службу. Но апостол говорит также «Каждый имеет свой собственный дар от Господа один этим, другой - другим образом». Таким образом, другие борются за вас против невидимого врага молитвой, вы боретесь за них мечом против видимых варваров».
Тем самым солдаты и священники сражаются вместе, пусть даже каждый своим способом, каждый укрепляет «собственный дар Господа». «О, чтобы, однако, у всех одна вера была. Ибо тогда нужно было бы меньше всего бороться». В чем святой, конечно, сильно заблуждается.
Ведь христиане вели между собой войн больше, чем против нехристиан. Но постоянно, из столетия в столетие, именно: со священниками, С БОГОМ. Нет, уверял Наполеон, «других людей, которые лучше понимают друг друга, чем священники и солдаты». Гитлер тоже имел своих христианских военных священников. И сам Сталин - даже римскокатолических.
«Вести войну, - учит Августин, - а подчинением народов расширять империю представляется злым как счастье, добрым как необходимость. Но так как было бы хуже, если б неправедные господствовали над праведными, то и это не будет неуместным назвать счастьем». Сама захватническая война, таким образом, делает «неуместно» счастливым Епископ все-таки оппортунист и достаточно бесстыден, чтобы объяснить бесчисленные войны Рима как «справедливые войны», а его территориальную громадность - заслуженной «Божьей наградой» Риму войны навязывала, конечно, лишь «несправедливость» соседей, в то время как пограничные государства (имевшиеся всегда, сколь бы далеко ни шла экспансия) угрожали, ах, такой справедливой империи. «Все же империя лишь возрастала несправедливостью тех, - утверждает святой, - с которыми велись справедливые войны. Была бы маленькой, если бы спокойные и справедливые соседи не вызывали на войну безо всякого повода”.И не велись его войны, как в прежней империи, из жажды удовольствия и алчности, но - по благородным мотивам Рим хотел добиться славы, «варварам» принести культуру, цивилизации - «Рах Romanа».
Изучая пятнадцать войн Рима в республиканское время, изучая три Пунические войны, три Македонские войны, три Митридатские войны, две Иллирические войны, войну против Антиоха III, Югуртинскую войну, Галльскую войну, Парфянский поход Красса, Сигрид Альберт смогла коротко констатировать, «что лишь очень незначительное число войн целиком и полностью соответствовало собственным римским требованиям и могли быть однозначно обозначены как «bella justa». Конечно, автор нашла число bella injusta также незначительным, большинство войн «лишь «условно» справедливыми», короче, обнаружилось, само собой разумеется, что политика римлян «была направлена на то, чтобы сохранить свое гегемонное положение», - по-немецки сказать сохранить награбленное.
Но Августин буквально опьяняется этой оргией уничтожения - «сколько маленьких империй было перемолото. Сколь много огромных, знаменитых городов было разрушено, сколь многим государствам нанесен ущерб, сколь многие осуждены на гибель. Какие человеческие массы, солдаты, равно как и безоружный народ, канули в смерть. Какое множество кораблей было пущено ко дну в морских сражениях». И даже продолжительность войн его не потрясает - ведь она тоже определена «любимым» Богом, найдут ли войны «быстрый или замедленный свой конец, он сообразно заложен именно в его усмотрении и справедливом приговоре и сострадании наказать или утешить род человеческий». Или даже улучшить. Все-таки он, утверждает Августин, должен быть именно «этим средством улучшен». Таким образом, он знает значительную продолжительность войн. Восемнадцать лет, перечисляет он, Вторая пуническая война (218-201 гг.), 23 года - первая (264-241 гг.), 40 лет против Митридата и его сына Фарнака (87-47 гг.), почти 50, с перерывом, Самнитская война (342-290 гг.).
Причем все это, как всякое несчастье и ужас мира, было совершено «по кивку высшего величества», Всемогущий, Всемилостивый, Всемудрейший одарил «римлян империей тогда, когда того захотел, и в пределах, каких захотел». Ибо в каждой войне Бог управляет «началом, продолжением и концом». И все ужасы войны свершаются, как ведомо Августину, чтобы победить противника, чтобы «возможно, подвергнуть испытанию воюющих и связать их собственными законами мира», все в конечном счете случалось лишь ради возлюбленного мира, «даже если сами друзья войны не хотят ничего кроме победы. Таким образом, они войной хотят достичь доблестного мира. Ибо что такое победа, как не подчинение противника? Если это достигнуто, то наступает мир. Тем самым войны ведутся во имя мира». Тем самым столь хорошо даже самое худшее - надо глубже смотреть. Кто, однако, возможно, побаивался сам при этом гибнуть, к тому великий святой взывает. «Это точно, я это знаю, - еще никто нигде не умирал, кто когда-нибудь однажды не должен умереть». «Но что зависит от того, какого рода смертью заканчивается эта жизнь?» Или для подобных ему с еще более циничным прицокиванием. «Что все же имеют против войны? Только то, что люди, которые должны однажды умереть, там погибают?» - таким образом если уж вы так или иначе должны околеть, почему в таком случае не лучше - сразу. Как, однако, прекрасно подтверждает все это изречение Карла Ранерса, иезуита, что для Августина «Бог все, а человек - ничто». И соответственно ведет себя церковь. И Бог, - никогда нельзя забывать, - это она сама.
