Серийный убийца: портрет в интерьере (СИ) - Люксембург Александр Михайлович

Как отмечается в специальных исследованиях, «чушки» — это лица, которые обладают относительно невысоким интеллектом, слабой волей, неспособны быстро ориентироваться в новой среде и найти там поддержку, не умеют скрыть чувства страха. Невысокое положение в неформальной иерархии обязывает их выполнять в пределах своего исправительного учреждения всю черновую работу: убирать камеру, мыть туалеты и т. д. Когда, например, нарушитель-Муханкин регулярно метет плац, — это симптоматично.

Мобильность «вверх» для «чушек» маловероятна; скорее, они могут лишь скатиться на самое дно неформальной иерархии, угодив в число «обиженных». Последние выполняют все требования, предъявляемые к ним со стороны представителей, выше них стоящих неформальных категорий. Совершив в местах лишения свободы какой-либо проступок, резко противоречащий неформальным нормам, «обиженные» могут в наказание за это подвергнуться сексуальному насилию со стороны тех, кто принадлежит к более привилегированным слоям этого замкнутого сообщества. Тот, кто был «опущен», то есть стал исполнять функции пассивного гомосексуального партнера, никогда уже не сможет рассчитывать на лучшую долю в замкнутом социуме спецшколы, колонии, лагеря, тюрьмы.

Повествование Владимира Муханкина интересно соотнести с нашумевшим в перестроечные годы романом Л. Габышева «Одлян, или Воздух свободы», в котором рассказывается о трудной судьбе подростка, отбывающего наказание в исправительно-трудовых колониях, где он проходит очень тяжелый путь вживания в аномальную обстановку зоны, сталкивается со структурой неформальных отношений и неоднократно становится их жертвой, но, постепенно притерпевшись, сам усваивает уроки жестокости и начинает практиковать их по отношению к более слабым. Критик, написавший послесловие к одному из изданий произведения, очень верно обозначил основные его отличия от многих образцов отечественной словесности: «На своей шкуре испытал [Габышев] то, о чем литература социалистического реализма, как деревенская, так и городская, предпочитала не говорить и о чем нынешняя вседозволенность тоже не говорит, а только информирует, маскируя крикливой сенсационностью полное равнодушие к человеческому страданию. Во всеуслышанье Габышев высказывает сверхгосударственную тайну нашего посткоммунистического общества: оно настолько пронизано насилием, что мы самим себе не решаемся в этом признаться».

В том-то и специфика романа, что он показывает зону именно как некую утрированную уменьшенную копию всего общества, и царящие здесь жесточайшие порядки в полной мере отражают повседневную жестокость, обезличенность, бездуховность нашего общества. Структура же неформальных отношений выписана в романе так:

В колонии восемь отрядов, в каждом более ста пятидесяти человек. Нечетные отряды работали во вторую смену, а в первую учились. Четные — наоборот.

В зоне две власти: актив и воры. Актив — это помощники администрации. Во главе актива — рог зоны, или председатель совета воспитанников колонии. У рога два заместителя: помрог зоны по четным отрядам и помрог зоны по нечетным. В каждом отряде — рог отряда и его помощник. Во всех отрядах по четыре отделения, и главный в отделении — бугор. У бугра тоже заместитель — помогальник.

Вторая элита в колонии — воры. Их меньше. Один вор зоны и в каждом отряде по вору отряда. Редко по два. На производстве они, как и роги, не работали, в каждом отряде по несколько шустряков. Они подворовывали. Кандидаты на вора отряда.

Актив с ворами жили дружно. Между собой кентовалисъ — почти все земляки. Актив и воры в основном местные, из Челябинской области. Неместному без поддержки трудно пробиться наверх.

Начальство на воров смотрело сквозь пальцы. Прижать не могло, авторитет у воров выше рогов, и потому начальство, боясь массовых беспорядков, или, как говорили, анархии, заигрывало с ними. Стоит ворам подать клич: бей актив! — и устремиться на рогов, как больше половины колонии пойдет за ними и даже многие активисты примкнут к ворам. Актив сомнут, и в зоне начнется анархия. Но и воры помогали в колонии наводить порядок. Своим авторитетом. Чтобы лучше жилось.

Хотя, как мы видим, некоторые конкретные особенности неформального устройства иные, но принцип вырисовывается такой же, как и в «Мемуарах» Муханкина. Кроме того, повествование последнего — это история непрерывных жесточайших избиений. Каждый бьет каждого «как собаку». Из десятков избиений складывается жизненный опыт, познается порядок, неписаный закон.

История героя романа «Одлян, или Воздух свободы», парня по кличке Хитрый Глаз, складывается из множества подобных эпизодов:

В колонии кулаками не били, чтоб на лице не было синяков, а ставили так называемые моргушки. Сила удара та же, что и кулаком, но на лице никакого следа. Удар был сильный. Хитрый Глаз получил первую моргушку. В голове помутилось.

<…>

Тогда бугор залепил Хитрому Глазу две моргушки подряд. Но бил уже не по щеке, а по вискам. Хитрый Глаз на секунду-другую потерял сознание, но не упал. В зоне знали, как бить, и били с перерывом, чтоб пацан не потерял сознание.

<…>

Он похлопал его по щеке и с силой ударил. Помогальник бил слабее, чем бугор, ставить моргушки еще не научился, да и силы меньше.

<…>

Опытный рог или вор со второго или третьего удара по груди вырубали парня. Но у помогальника удары не отработаны и он тренировался на Хитром Глазе.

<…>

Пять дней дуплил помогальник Хитрого Глаза. Иногда бугор помогал, иногда рог отряда санитаров. Дуплили не жалея. Ставили моргушки, били по груди.

<…>

Помогальник ребром ладони ударил по почкам. От резкой боли Хитрый Глаз нагнулся. Дождавшись, пока боль прошла, помогальник повторил удар.

А вот маленький штрих из романа, позволяющий нам дополнительно уточнить неформальный статус Муханкина:

В спальне жили около тридцати человек, а пол мыли только семь. Остальные: вор отряда, рог отряда, помрог, бугор, помогальник, разные там роги и просто шустряки пол не мыли. Вот и хотели бугор с помогалъником бросить Хитрого Глаза на полы. Восьмым будет.

Текст «Одляна» написан гораздо более уверенной рукой, чем муханкинские «Мемуары». Впрочем, он писался с установкой на публикацию, что не могло не сказаться на тщательности работы автора. К тому же личностные свойства писателя, видимо, резко иные, чем у нашего повествователя. Не забудем, что роман, конечно же, прошёл серьезную редактуру. И все же иной раз ловишь себя на мысли о том, что есть что-то из ряда вон выходящее в том, что написанные серийным убийцей и закоренелым преступником «Мемуары» вообще могут сравниваться с добившимся общественного признания романом. И это — тоже одна из граней «феномена Муханкина».

Лишь в одном случае наш рассказчик находит более светлые краски для описания быта спецшколы.

Я хочу сказать, что в этой школе было и что-то хорошее наряду с плохим. Питание было нормальным, кроме карцера: там было пониженное питание. По распорядку дня выделялось время и для отдыха. А где отдыхать и как, то диктовали тот же режим содержания и распорядок дня. За забором было футбольное поле, но за высоким забором. А на территории был плац, расчерченный белыми линиями (по ним ходить нельзя). А посредине спецшколы было с десяток тополей и под ними лавки. И баскетбольная площадка была.

Минут 15 или час отдыха — сиди на лавке, стой у сетки рядом с площадкой, если не хочешь играть, то болей за играющих. Небольшие радости для кого-то были временами: праздники какие-то устраивали то и дело — летом по-своему, зимой по-своему.

Кружки, секции разные были. Я лично одно время был в духовом оркестре, играл на альте, басе, но в основном постоянно был барабанщиком. У меня были большой барабан и тарелки большие блестящие. Впечатление было такое, что барабан сам играет с тарелками, меня из-за них видно не было. Однако я лихо справлялся с ними. Для меня было благо, когда нас, духовиков, переодевали в вольную одежду и вывозили играть на каких-то торжествах, похоронах и собраниях. Кто-то из людей мог нам купить конфет и угостить нас, и хоть связь с вольными запрещалась, но все же было хорошо, что ты не в спецшколе, а на воле; сбежать же было почти невозможно. Охрана была надежной, да и не дай Бог поймают, будут бить смертным боем и на воле, и свои пацаны в спецшколе.