Филип Гоулд - Когда я умру. Уроки, вынесенные с Территории Смерти
Я провел вечер с Тони Блэром. Не то чтобы я плохо себя чувствовал, но решимости у меня уже не было. Я не видел никакого выхода. Но почему так случилось? Первый диагноз я понял и принял. Я подцепил рак, как это может случиться с каждым, и я поборол его, действуя со всей решимостью, которая была мне по силам. Я принимал все прописанные таблетки, соглашался на все процедуры, делал все, что от меня требовалось, прошел через критические два года, и все-таки эта зараза вернулась. Почему она снова здесь?
Тони выдержал секундную паузу и медленно сказал: «Потому что рак не был вылечен. Он не смог покончить с тобой с первого раза, но он хочет реванша. Ты изменился, но не настолько, насколько было нужно. Теперь ты должен перейти на еще более высокий духовный уровень. Используй возвращение болезни для того, чтобы найти истинную цель в жизни».
Тони был прав. От меня требовалось понять, зачем вернулась моя болезнь, требовалось разгадать истинные цели моего рака.
Тем временем около меня возникало нечто вроде заговора. В Марсдене я все чаще слышал разговоры, что такого рода рецидив мог случиться только вследствие каких-то ошибок в первой операции и только тогда он мог локализоваться там, где болезнь проявила себя в первый раз.
Я организовал по телефону конференцию с Мюрреем Бреннаном, руководившим этой операцией, при участии моей жены. Я ожидал, что он с присущей ему самоуверенностью отвергнет с порога все инсинуации насчет хирургических ошибок. Однако я этого не дождался. Проявив определенное мужество, он согласился, что в той операции он мог совершить ошибку и оста вить не удаленной слишком большую часть желудка, в которой оставались спящие раковые клетки.
Он признал, что в той ситуации, возможно, от него требовалось больше решимости.
Я принял эти слова без возмущения и отдал должное его честности. А вот Гейл лишь тихо хмыкнула, выразив этим не печаль, а сдержанную ярость. Такое объяснение ее отнюдь не удовлетворило.
Гейл никогда не умела спокойно воспринимать плохие новости – особенно если их причины можно было бы устранить заранее. По сути, британские хирурги оказались правы: в моей ситуации следовало действовать более радикально. Но тут легко судить зад ним умом. Когда я принимал решение, я переоценил достоинства американского варианта, и теперь вся ответственность ложилась только на меня.
Потом мне еще доводилось беседовать с Мюрреем об этой операции, и я не уставал повторять, что он великий хирург. В жизни не всегда все происходит так, как мы планируем. Такова уж ее природа.
Мюррей звонил мне на всех этапах дальнейшего лечения, выражал свою солидарность и предлагал помощь. В течение всей игры он не покинул нашего поля. Все-таки он остался в моих глазах прекрасным человеком.
Дэвид Каннингем тоже не сдавался. Он порекомендовал нам профессора Майка Гриффина из больницы Ройял Виктория (Royal Victoria Infirmary) в Ньюкасле. Именно Майк организовал Северное отделение по лечению рака пищевода и желудка (Northern Oesophago-Gastric Cancer Unit) – крупнейшую клинику такого рода не только в Великобритании, но и во всей Европе. Дэвид был убежден, что на текущий момент Майк, пожалуй, самый лучший в мире хирург этой специализации, что он поднялся на самую вершину профессиональной карьеры. Майк мог мне честно и объективно сказать, возможна ли операция в моем случае. Короче, мне надлежало как можно скорее ехать в Ньюкасл.
Я позвонил Мюррею Бреннану. Он сказал, что хорошо знаком с Майком Гриффином, не раз бывал в его заведении и что Майк действительно будет лучшим кандидатом на выполнение такой операции. Более того, Мюррей признал, что лучше было бы, чтобы Майк сделал и первую операцию, и теперь остается только сожалеть, что он сразу не высказал этой рекомендации.
Разумеется, это была не его вина. В десятках собеседований с высшими авторитетами госслужбы здравоохранения никто и не упоминал о Ньюкасле или о Майке Гриффине. Алан Милберн[8], который никогда не отказывал мне в помощи, и на этот раз не поленился провести маленькое исследование. Он провел в Интернете целое утро, пытаясь понять, возможно ли обычному онкологическому пациенту связаться с клиникой Майка Гриффина или вообще хоть с одной подобной клиникой, специализирующейся на опухолях пищевода. Ответ был отрицательным. По крайней мере, если глядеть из Лондона, клиника Майка оказывалась в своего рода информационной черной дыре.
Вечером я сам позвонил Майку Гриффину, и он мне сразу сильно не понравился. Я уже привык к раскованным, доверительным беседам с различными консультантами, когда вокруг царит атмосфера обоюдного уважения и чуть ли не панибратства.
Майку такой подход был абсолютно чужд. Он ясно дал понять, что решения здесь принимает он, а не я, что никакой уверенности касательно исхода этой операции не может быть вообще и что его больница подведомственна NHS, а лично он является лицом, облеченным определенными полномочиями. Он уведомил, что впереди меня ждет недельное обследование, а затем некая коллегия, на которой будет вынесено решение относительно будущих лечебных мероприятий. Короче, всю власть он безоговорочно взял в свои руки.
Мне все это очень не понравилось. Я хотел, чтобы мне сделали операцию независимо от результатов всех этих анализов, и, разумеется, совершенно не был готов передать власть над своей жизнью в чужие руки.
В Ньюкасл я приехал 21 сентября 2010 года. На этот раз путешествие завершилось совершенно не так, как я привык. Одно дело аэропорт Кеннеди в Нью-Йорке, и совсем другое дело Центральный вокзал в Ньюкасле. Мой поезд въехал под вокзальный навес в викторианском стиле, поддерживаемый широкими арочными сводами, – неотъемлемый атрибут любого британского вокзала.
На такси я доехал до гостиницы, где рассчитывал провести не одну ночь. Это было большое безликое здание, обращенное фасадом на реку Тайн. Правда, из моих окон открывался изумительный вид на радикально перестроенный город. Ньюкасл – это, конечно, не Нью-Йорк, но в нем есть свое обаяние.
Встав на следующий день чуть раньше, чем требовалось, я отправился на такси под дождиком в Королевскую больницу в нескольких шагах от Сент-Джеймспарк, где построили знаменитый стадион клуба «Newcastle United».
На первую неделю меня определили в крошечный жилой блок поблизости от отделения заболеваний пищевода. В нем было всего лишь пять палат, причем большая их часть пустовала. Медсестры были на удивление дружелюбны. Я прошел все основные этапы первичного обследования, после чего лежал в постели и ждал решения своей судьбы.
В палату вошел Майк Гриффин, и я сразу понял, что мои прежние суждения не соответствовали истине. Он был одет в хирургическую спецодежду, и от него исходило ощущение уверенности и авторитета. Рядом с ним я сразу почувствовал себя в безопасности. Он сел на краешек моей постели и без реверансов перешел к делу. Мое состояние крайне серьезно, сказал он, и спасти меня может только операция. Правда, нет никаких гарантий, что я смогу ее выдержать.
Сначала я пройду весь комплекс предоперационного обследования, а в конце недели состоится консилиум, на котором специалисты обсудят мой случай. Решение будет принимать не он, а целая коллегия профессионалов. Он говорил очень сурово, но эта суровость внушала хоть какую-то надежду.
Он учился в Эдинбурге, в привилегированном частном колледже Феттеса (Fettes College) – примерно в те же годы, когда там учился Тони Блэр. Впрочем, мое долгое сотрудничество с Блэром не повысило мои акции в его глазах. Потом он играл в регби за Шотландию, после чего вплотную занялся медициной. Вот тут и выяснилось, что смыслом всей его жизни является борьба с раком пищевода. Он долго выбирал место, где можно было бы основать специализированную клинику, остановился на Ньюкасле и создал тут самый большой и, похоже, самый лучший центр такого рода во всем мире.
Он работал по семь дней в неделю с шести тридцати утра до десяти вечера. Это был непрерывный процесс, при котором он как минимум по два раза в день общался с каждым своим пациентом. Он на уровне подсознания не доверял южанам, «новым лейбористам» и частной медицине. Короче говоря, мне тут был оставлен немалый простор для самосовершенствования.
Прошло недельное обследование, завершившись эндоскопией, которую наш мэтр провел собственноручно. Позже вечером он зашел ко мне в палату, и я почувствовал, что в нашем противостоянии весы склоняются в мою сторону.
Он не имел права принять самостоятельное решение об операции, но имел все основания сказать мне, что при эндоскопии не обнаружил ничего, что могло бы этой операции помешать. Иначе говоря, он включил для меня маленький зеленый светофорчик. Потом мы немного поболтали вообще об онкологии и о смысле жизни, и я стал рассказывать о моих похождениях на этом поприще.
Немного послушав, он резко перебил меня, посмотрел мне в глаза и сказал, что моя главная и единственная ошибка состояла в том, что я вышел из-под покровительства NHS. Если бы я доверился государственным врачам, я бы не оказался в нынешнем положении. Я попробовал возразить, объясняя тогдашнюю ситуацию, но для него эти соображения выглядели чистым надувательством. Я отказался от государственной опеки и был за это наказан. Он, напротив, всей душой служит национальному здравоохранению и верит, что эта служба блестяще исполняет свой долг благодаря людям, преданным общественному благу, которое значит больше, чем любые частные интересы.
