Валентин Катасонов - Иерусалимский храм как финансовый центр
Позднее, во II в. до н. э., некто Ониас, сын иудейского первосвященника, построил храм Яхве в Египте. Там, как известно, в те времена была уже огромная еврейская диаспора, которая регулярно посылала храмовую подать в Иерусалим. Ониас заручился при этом поддержкой царя Птолемея Филометра (173–146 гг. до н. э.), который рассчитывал, что благодаря этому храму ему удастся добиться большей лояльности со стороны местных евреев. В 160 г. до н. э. храм был построен в округе Гелиополя по образцу иерусалимского. Богослужения в нем совершали Ониас и другие священники и левиты, переселившиеся в Египет во время смут в Иудее. Однако вопреки ожиданиям Ониаса и царя Птолемея, новый храм (называемый Ониасовым) не получил большой популярности среди местных евреев: они по-прежнему продолжали посылать храмовую подать в Иерусалим, а при возможности – лично посещать Иерусалимский храм[128].
Как отмечает Карл Каутский в своей книге «Происхождение христианства», «религиозный фанатизм и религиозная нетерпимость иерусалимских иудеев, резко отличающие их от широкой религиозной терпимости других народов того времени», сформировались в процессе острой борьбы со своими конкурентами, которые посягали на доходы Иерусалимского храма. Каутский подчеркивает, что речь идет о фанатизме не только священников, но также простых иудеев, проживавших в Иерусалиме и в прилегающих к нему районах: благополучие и тех, и других зависело напрямую от количества приезжающих на праздники для посещения храма. «Для других (народов. – В.К.) их боги были средством объяснить непонятные явления, составляли источник утешений и помощи в положениях, в которых сила человеческая оказывалась бесполезной. Для иудеев Палестины бог их стал средством, на котором основывалось их существование (материальное. – В.К.)»[129].
Важнейшим направлением борьбы за расширение «налоговой базы» Иерусалимского храма был еврейский прозелитизм. В древнем мире он выступал в двух основных формах:
– активный (агрессивный) прозелитизм;
– «мягкий» прозелитизм.
Агрессивный прозелитизм имел место в основном в то время, когда Иудея получила независимость и к власти пришла династия Маккавеев, или Хасмонеев (период между владычеством Селевкидов и включением Иудеи в состав Римской империи). Хасмонеи, едва оправившись от иноземного владычества сирийских царей Селевкидов, сами захотели владычествовать над другими народами и занялись войнами со своими соседями.
В эпоху Хасмонеев были, в частности, завоеваны: Галилея (которая, как доказал немецкий протестантский теолог XIX века Шюрер, не была до того иудейской страной); Идумея; Восточное Заиорданье; отдельные города и поселения (например, пункт на берегу моря Иоппе). При этом они добивались того, чтобы население завоеванных территорий принимало иудаизм. Иногда это получалось, иногда – нет. Например, жители Идумеи без особого сопротивления приняли иудаизм. А вот жители Самарии вначале проявили интерес к иудаизму, а затем от него отказались и даже стали относиться враждебно к иудеям. Тогдашний первосвященник Иерусалимского храма Гиркан (135–104 гг. до н. э.) добился разрушения самаритянского храма на горе Гаризим, чтобы отвратить местных жителей от их веры. Но ничего не получилось. Сын Гиркана Аристобул (105–104 годы до Р. Х.) завоевал Галилею и обратил в иудаизм часть проживавшего там арабского племени итуреев[130]. Брат Аристобула, Александр Яннай (104—76 гг. до н. э.), пытался также иудаизировать жителей завоеванных эллинистических городов, предлагая им либо иудейскую веру, либо изгнание[131]. Греки в отличие от идумеев и итуреев предпочли изгнание.
Внешние завоевания были обычным делом в древнем мире. Но завоеватели обычно не навязывали своей веры завоеванным народам. Те же самые иудеи, пребывая под владычеством различных царей и императоров, могли свободно исповедовать иудаизм. А вот Хасмонеи проявляли религиозную нетерпимость и агрессивность. Диктовалось это материальными интересами: покоренные народы надо было заставить платить подать в Иерусалимский храм.
На это обращали внимание многие исследователи. Например, Н.П. Никольский писал: «Но Маккавеи, или Хасмонеи, как они сами звали себя по имени своего родоначальника Хасамона, очень скоро разочаровали народные ожидания… Они не только не уменьшили той тяготы, которые нес народ, но еще увеличили ее. Им хотелось увеличить доходы храма и клира; для этого они стали силой оружия распространять иудейскую религию среди соседей… (курсив мой. – В.К.)»[132].
Ту же мысль мы находим в работе К. Каутского «Происхождение христианства»: «Такая завоевательная политика была вполне в порядке вещей. Необыкновенно было только то, что она стала политикой религиозного расширения. Жители вновь завоеванной области должны были признать своим бога, которому поклонялись в Иерусалиме, должны были совершать паломничество в Иерусалимский храм, чтобы молиться ему, платить затем храмовый сбор (курсив мой. – В.К.) и отделиться от других народов»[133].
Помимо агрессивного прозелитизма имел место прозелитизм «мягкий», или «ползучий», когда над инородцами и иноверцами никакого видимого насилия со стороны иудеев не осуществлялось.
Карл Каутский
Число иудеев в империях, в которые Иудея входила в качестве зависимого государства или провинции, неуклонно возрастало. Объяснение этого лежит не только в сфере демографии. Карл Каутский в качестве главной причины этого роста называет пропаганду иудаизма: «Но как бы ни была высока естественная плодовитость иудейства, ею одной мы не сможем объяснить быстрый рост его. Она в значительной степени дополнялась силой его пропаганды. То обстоятельство, что нация может размножаться путем религиозной пропаганды, представляет такое же экстраординарное явление, как и все историческое положение иудейства»[134]. Каутский обращает внимание на то, что после исчезновения десяти северных колен Израиля, после увода в плен жителей Иудеи в Вавилон кровные связи между евреями стали ослабевать и исчезать.
Уже за несколько веков до разрушения Иерусалима римлянами древнееврейский язык перестал быть живым языком. В Палестине иудеи стали использовать язык окрестного населения – арамейский. За пределами Палестины (да отчасти и в самой Палестине) иудеи говорили на языках эллинов – греческом, латинском. Итак, отмечает К. Каутский, ко времени Христа между иудеями не было уже ни кровного, ни культурного единства. Всех иудеев объединяла лишь религия, причем, по мнению Каутского (и не только его), она сложилась (и оформилась в виде Пятикнижия Моисеева, или Торы) лишь после вавилонского пленения: «Эта религия, данная будто бы путем откровения праотцам Израиля, а в действительности зародившаяся в изгнании и развивавшаяся после него, теперь стала наряду с торговым оборотом, самой крепкой связью иудейства, единственным признаком, который отличал его от остальных народов»[135].
Итак, постепенно силовое насаждение иудаизма замещалось «ползучим», «добровольным» прозелитизмом, или, как выразился К. Каутский, «пропагандой» иудаизма. Задача «пропаганды» иудаизма существенно облегчилась после того, как при первых египетских царях Птолемеях (Сотере и Филадельфе) был сделан перевод Ветхого Завета на греческий язык, и многие образованные люди того времени смогли читать так называемую Септуагинту[136] и приобщаться к мировоззрению иудеев. Об энергичной «пропаганде» иудаизма мы читаем в Новом Завете слова Иисуса Христа: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что обходите море и сушу, дабы обратить хотя бы одного; и когда это случится, делаете его сыном геенны, вдвое худшим вас»[137]. Иудеи прибегали к различным уловкам и красноречивой агитации для того, чтобы «завербовать» иноверца. Они не жалели времени и сил на «вербовку», если речь шла о высокопоставленных иноверцах.
Интерес к иудаизму со стороны инородцев и иноверцев был обусловлен несколькими причинами.
Во-первых, «модой» и простым любопытством.
Во-вторых, тем, что иудаизм представлял более «гуманную» религию по сравнению с некоторыми жестокими формами язычества того времени (хотя с точки зрения «гуманности» греческая философия была в те времена более «конкурентоспособным» мировоззрением, чем иудаизм).
В-третьих, и это самое главное, принятие иудаизма давало в некоторых случаях неоспоримые преимущества материального порядка. Новообращенный оказывался членом местной еврейской общины, а это открывало для него дополнительные коммерческие возможности. А именно – вхождение в торгово-финансовую сеть Иерусалимского храма[138]. Правда, прозелиту приходилось платить «членские взносы» в виде храмовой подати или иных «добровольных» взносов в общую кассу иудейской общины, но эти затраты вполне окупались.
