Владимир Карпов - Люди долга и отваги. Книга вторая
(Да, мы снимали руки Ладжуна, они были чрезвычайно выразительны. Пухлые, ухоженные, они и впрямь плавали в воздухе — то разгоняли сигаретный дым, то красиво прижимались к груди, то взмывали вверх, призывая в свидетели небо. В его похождениях они служили своего рода визитной карточкой: смотрите, вот человек, никогда не работавший физически, не набивший мозолей и не возившийся в грязи. От рук веяло хорошим мылом, довольством и скрытой хищной силой. Потерпевшие вспоминали: при знакомстве Ладжун первым делом выкладывал на стол, на барьер — на то, что отделяло его от будущей жертвы, — свои холеные руки и играл ими на разные лады.)
— Почему представились руки? Да потому, что женщина на «Тереке» была задушена голыми руками. Его голыми руками, уверен!..
Так из порядочной груды происшествий Дайнеко «по наитию» извлек единственно нужное.
Фабула преступления (как выражаются юристы) состояла в следующем. Во время предпоследнего рейса прошлогодней навигации, когда теплоход подходил к Ярославлю, заведующая рестораном Титова не появилась на рабочем месте. Пошли ее звать, постучались в каюту. Молчание. Дверь и окно заперты, стекла зашторены. Забеспокоясь, взломали дверь. На койке словно спала, завернувшись в одеяло, мертвая Титова. От ресторанной выручки, которая хранилась в ее каюте, почти ничего не осталось. Было выдвинуто несколько версий. По одной из них подозревался пассажир каюты № 20. Он ухаживал за Титовой в рейсе, а с теплохода сошел, не доехав до пункта назначения. Розыски его тогда оказались безуспешными, и прокуратура приостановила следствие.
В материалах, затребованных Михаилом Петровичем, имелось приблизительное описание внешности подозреваемого пассажира. Им вполне мог быть Ладжун…
Группа в лихорадке ждала предстоящего допроса. Юрий Юрьевич, которого все привыкли воспринимать несколько юмористически, грозил обернуться фигурой страшной и зловещей. Для фильма поворот, конечно, выигрышный, но неужели действительно?.. И как будет держаться Дайнеко? Сумеет ли сохранить прежний тон? Одно дело, когда перед тобой ловкий вор и мошенник, совсем другое — возможный убийца! И нужно не выдать ни подозрений своих, ни цели допроса. Более того, поначалу успокоить Ладжуна, который наверняка встревожен предыдущей встречей.
За Дайнеко группа волновалась напрасно. Он был сама естественность и благодушие и легко согласился с Ладжуном, когда тот, нервно сглотнув, произнес заготовленную фразу:
— Время идет, дело пора закрывать.
— С тем сегодня к тебе и намеревался. Сроки истекают, основное мы в общем прояснили, осталось немного дочистить — и распрощаемся. Любопытно, Юра, будешь меня вспоминать добром или худом?
В ответ полились заверения в вечной любви, затем разговор незаметно потек иным руслом (надо ж напоследок потолковать по душам): каково будущее Юрия Юрьевича, как вести себя в суде, сколько могут дать за его «художества». Юрий Юрьевич стонал и маялся при мысли о грядущей расплате и охотно переключился на любимую утешительную тему: жизнь в прошлые годы, победы над женщинами, дурачье, которое он водил за нос и ощипывал.
Михаил Петрович выжидал и подавал короткие реплики, осторожно направляя беседу. Он и раньше знал, что в многослойности Ладжуна есть неведомые глубинные пласты, и не надеялся вскрыть их, обладая всего лишь догадкой, но не доказательствами. На первый раз достаточно было убедиться, что не зря он подозревает Ладжуна в убийстве на «Тереке». Для этого следовало атаковать в точно выбранный момент.
— Сегодня нужна до-олгая подготовка, — предупредил нас Михаил Петрович. — Дам ему расслабиться, поболтать, распустить хвост. Когда речь зайдет о пароходных путешествиях — включайтесь. Тут я кину внезапный вопрос, и посмотрим, какая будет реакция.
…Прошло часа два, прежде чем в наушниках прозвучала фраза Дайнеко:
— Ты, видно, больше любил путешествовать по воде.
Вместо традиционной команды «Мотор! Камера!» Виктор Виноградов хлопнул по спинам кино- и звукооператоров: давайте!
— Да-а, плавать-то я люблю. Мои похождения можно назвать «Морской дракон». Я люблю морские книги, недавно я читал про американскую подводную лодку…
Дайнеко, служивший некогда на флоте, компетентно обсудил с ним книгу, снискав завистливое почтение Юрия Юрьевича.
— Ну хорошо, а с чем у тебя связана эта склонность?
— К морю?
— Да.
— Не знаю. Люблю! Я готов умереть на море, хоть сейчас. Люблю я шторм, бурю. Чтобы ей наперекор идти. Бороться чтобы с ней. Люблю, чтобы волны большие. Так бы и любовался!
— Значит, преодолевать стихию морскую?
— Во-во. Если б не этот век, я бы пиратом стал.
— Под черным флагом.
— Да! Уважаю моряков и люблю. Не то чтобы там романтика… а в общем-то и романтика. С детства я их уважал. И сам с детства плаваю. Мне дома говорили, что утону. Я был как щепка, мог плавать целыми днями…
— Выходит, когда ты назывался капитаном дальнего плавания, это было осуществлением детской мечты?
Юрий Юрьевич просиял искренней улыбкой — в сердце тронули чистую струну. Возможно, единственную.
— А на «Тереке» не доводилось плавать? — беспечно уронил Дайнеко.
Ни разу мы не видели Юрия Юрьевича столь обмякшим и безоружным. Момент был выбран точнее некуда! И все же по мечтательному его лицу не скользнуло ни облачка. Веки не дрогнули! Лишь какие-то секунды ему понадобились, чтобы перестроиться и ответить. Он задумчиво оглядел свое правое плечо — повернувшись к камере — и дунул на невидимую пушинку. Но та, вероятно, не исчезла; тогда он снял ее пальцами, отвел в сторону, проследил, как она медленно падает вниз.
И поднял к Михаилу Петровичу полное лицо с невинными глазами:
— По-моему, нет, — безукоризненная равнодушно-небрежная интонация. Только голос севший, с хрипотцой да с излишним упором на «о».
— Каков?! — спросил Дайнеко, отпустив Ладжуна. — А ведь был он на «Тереке», был, негодяй! Ну и поединочек предстоит!
Ладжун продержался еще два дня. За это время Михаил Петрович провел долгожданное для группы опознание. Ладжун перенес его сравнительно спокойно — видимо, предчувствовал, что оно неизбежно, и подготовился. Боцман, штурман и буфетчица по очереди указали на него как на пассажира, который ехал предпоследним рейсом, с командой держался на короткой ноге и неожиданно сошел в Ярославле.
Юрий Юрьевич все подтвердил, а по окончании процедуры, оставшись вдвоем с Дайнеко, разразился бурной и многословной речью, полной обид и претензий. Если он за давностью и обилием своих приключений что-нибудь спутал или упустил, то к лицу ли Михаилу Петровичу ловить его, устраивая «канитель и комедию»?! Разве он, Ладжун, стремится что-то скрыть?
Дайнеко выслушал с серьезной миной.
— Рад, — сказал он, — что ты утвердился в желании быть до конца правдивым.
— Да, я утвердился. Я прямой человек, Михаил Петрович, пусть мне даже хуже будет, и я даже буду жалеть потом, но я расскажу все как есть. Хотите знать, почему я сошел в Ярославле? Да потому, что еще в Тутаеве хотел…
— Обожди, Юра, к этому мы придем позже. — (Отрепетированная сказка мне не к спеху.) — Давай вернемся к вопросу, который мы уже обсуждали, но несколько в ином плане. Выяснилось, что плыл ты не последним рейсом и разговоров о происшествии действительно не слыхал. И не мог слышать, потому что сошел в Ярославле до того, как обнаружили тело. Ну, а саму-то убитую ты видел в живых? Был знаком?
— Ну… можно сказать, и знаком, и не знаком. Как всякий пассажир, если хочет прилично питаться, понимаете? За свои деньги имеет право. Но нужно знать шеф-повара или заведующую, чтобы отношение было, понимаете?
— Ладно, пишем: знаком, но не близко. Так?
— Да. Я считаю, близко — это когда… вы понимаете.
— Тут этого не было?
— Никогда в жизни!
— Ну а как она вообще тебе казалась?
— Никак она мне не казалась, я даже не смотрел, не на что смотреть, даже если б я один ехал, никогда в жизни…
— Ты о ком?
— Да о заведующей рестораном.
— Так про убийство ты не слыхал, а кого убили — знаешь? Неясно, Юра. На опознании ее не называли, совершенно точно.
Ладжун создал короткую паузу тем, что нечаянно столкнул локтем спички и наклонился их поднять.
— Вы сами назвали, очевидно. Иначе откуда знать, Михаил Петрович, больше мне неоткуда знать, кто убитая.
(Сам-то я не называл, но шут с тобой, считай, что выкрутился, не будем застревать на мелочах.)
— Еще вопрос, который мы тоже обсуждали, но не добились полной ясности. Что ты делал на стоянке в Москве? Кроме водки, что покупал?.. Ну? Обычно ты сразу отвечаешь.
— Я думаю, чтобы было, что сказать. Врать не хочется.
— Врать не надо.
Как писали в старых романах, пока наш «герой» думает, поясним подоплеку вопроса. В каюте убитой обнаружили нож. Складной нож, валявшийся на полу. Самой Титовой он был скорее всего не нужен: в шкафчике у нее лежали два-три столовых ножа и немного посуды, все подернутое легкой пылью, так как питалась она, естественно, в ресторане. Остатки свежей фабричной смазки позволяли предположить, что нож куплен совсем недавно. Не исключено, что принес его в каюту убийца, а затем предпочел обойтись без крови; вылезая же через окно, выронил нож из кармана. В свете этих предположений визит Ладжуна в «Хозтовары» представлял определенный интерес.
