Александр Андреев - Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады
Казаки посольства вспомнили доклады иностранных послов о московских нравах, цитировавшиеся в Европе: «Царь на польскую войну сверх обычных налогов еще установил со всех подданных десятину от всего имущества. Московиты подсматривают друг за другом и, если что увидят неугодное, ссылают в Сибирь, страну мрака и отчаяния. Кто слишком внимательно смотрит на кремлевские стены и пушки, тех сажают в тюрьму как шпионов».
Казаки ехали уже по набитому полицейскими ярыгаии Кремлю, когда у Красного крыльца Теремного дворца с яркой медной крышей, что рядом с каменно-деревянными Грановитой, Золотой и Оружейной палатами, прямо в руки Богуну сунули ворох подметных писем, тысячами порхавших по Московскому царству:
«Все воеводы на один лад. Едут править в город на три года, а жиру хотят запасти себе на всю жизнь. От медведя – кулаком, от черта – крестом, а от боярина и дьяка ничем не отобьешься. Руки у них привешены навыворот – все к себе тащат, что можно и нельзя, в государеву казну – копейку, а себе в карман три. Со всей земли везут возами и несут горами на Государев Верх, в Кремль челобитные на воров-воевод, которые навсегда оседают на столах дьяческой сволочи, от всего свою мзду имеющей.
А мы, государь, обнищали в городах от твоих воевод, от их насильства, и бьем челом, чтобы воевод не было, а всеми земскими делами, как при старых государях, ведали бы мирские губные старосты. А то мы на земле строим, пашем, перебиваемся, а бояре на нашем горбу жиреют, людей всякого звания теснят гораздо и в застенках держат, да блудом промышляют.
Смотри, государь, коли весь крестьянский мир из-за твоих сильных людей с ума сойдет – его на цепь не посадишь!
А государь Алексей Михайлович глуп, глядит и ест из боярских глаз и ртов. Черт у царя ум отнял!»
В забивших Кремль и всю низкую деревянную Москву многих десятках приказов сидели дьяки и подьячие. Писцы, с лисьими мордами, с косыми исподлобья волчьими взглядами, с гусиными перьями за ушами, заслуженно названные народом крапивным семенем, как ненормальные строчили бесконечные свитки и столбцы. Дьяческая шваль и ее прихлебатели умело заковывала огромную страну в броню бесконечных бумаг, против которых были бессильны даже грамотные, культурные и обеспеченные люди, а почти весь неграмотный народ веками с ненавистью давал и давал, и давал бесконечные посулы и кормы этим хищным, безжалостным и жадным до рвоты, лживым бумагомаракам, копя долгий, а потому мутно-кровавый гнев в своих душах.
И везде и всюду, и навсегда торчали бесконечные кабаки с целовальниками у дверей, окруженные бочонками с водкой и пивом, но без еды и вообще любой еды и закуски для того, чтобы посетители быстрей упились, вошли в раж и быстрее потратили на сивушную отраву все свои деньги и одежду.
И везде и всюду, и всегда били в свои барабаны спесивые и обнаглевшие от безнаказанности бояре и дьяки, со всех сторон окруженные лизоблюдами, которые смотрели на родину как на свою собственность, где согнутые в дугу бесправные крепостные крестьяне корчевали пни, пахали, сеяли, жали, курили смолу и деготь, заготавливали поташ и пеньку, били соболей и куниц, пропадали на мельницах, кожевенных и кирпичных мануфактурах, курили вино, строили избы, хоромы и крепости.
Увидели казаки со своего посольского подворья на Маросейке и другую, небоярскую Москву, в которой всегда стоял дым коромыслом, где кузницы ковали, богомазы писали, ткачи ткали, сапожники точали, оружейники сверлили и слесарили, пушкари лили, плотники рубили, портные шили, скорняки собирали, каменщики строили, стряпни варили. И ночами, когда столичный город насмерть закрывался решетками от разбоя, тут и там раздавалась удалая песня:
«У тебя ль, моя Настасья,
У тебя ли пир горой
Воевода под лавой?
До полуночной поры,
Гей, точите топоры,
Воеводу примем в гости,
Воронью оставим кости!»
И гудело из конца в конец необъятного государства: «Обманула Москва народ после Смуты, уничтожив запись царя на Земском Соборе 1613 года: Не рушить старых вольностей! Обманули нас бояре и дьяки, мы ими и тряхнем! Засолим всех воевод в бочках!»
Рассказывал Ивану Богуну один дружеский подьячий из Посольского приказа:
«Наш народ сплошь неграмотен, а приказные всю свою грамотность себе в карман оборачивают. Наш народ умен, да языком коряв. Ему нужны свои грамотеи, которые от него бы говорили, за землю и волю. Народ бунтует, но всегда по-детски и очень кроваво, терпеливо потом идя на страшную казнь. Царь указ за указом шлет из Коломенского: «Сыск чинить крепко, мятежников и всех людей бунташных казнить смертью и вешать по всем дорогам от Москвы». Вся Россия покрыта пытошными избами со стенами, на два метра забрызганными людской кровью, с дыбами, с намазанными дегтем ремнями, клещами, пытошными зажимами для пальцев на руках и ногах, молотами и топорами, кнутами и плетьми из тягучих воловьих жил, с грудами клинышков, забиваемых под ногти пытаемым, железными полами для пытки огнем, с люками, в которые сбрасывали замученных.
Напротив Теремного дворца ежедневно порят людей, прямо у царских окон, на Ивановской площади. Алексею Михайловичу, видно, нравятся человеческие вопли на всю Ивановскую, сам придумал и говорит: «Москва слезам не верит», и ежедень ядреный мат часами слушает.
Эх, хороша власть – кому она всласть! Наш народ во всю зол на бояр. Надо этих супостатов вывести, а с ними и дьяков! Они нелюди, царские бесы звериные, дьяволы царевы. Ужо им конец придет. Намедни один с саблей на торгу кричал: «Московский народ! Кнут убивает твою душу! Кто за тебя бьется, того же ты сам сдаешь ярыгам! Неужто нет тебе родни ближе, чем боярские хари и приказные рыла? Когда скинешь ты со своих плеч боярскую сволочь? Москва царская ваши души мучит, освободите их!»
Иван как будто почувствовал, что видит разумом своим Богдан, и не удержался:
– Я Польшу ненавижу, а Москву боюсь. С Речью война до смерти, там все понятно и просто, а Кремль и без войны наши души хамством и рабством убьет. Оденут бояре на всех украинцев удавки!
Хмельницкий благодарно посмотрел на Богуна, начавшего трудный разговор. Побратимы заговорили, заспорили то тихо, так, что было слышно как шелестят за окнами деревья в саду, то громко и стекла в гетманском зале дрожали от гетманского и полковничьего рыка:
– Ты посмотри, Богдан, какое у них в Кремле и перед ним несусветное количество холуев и подонков! Только боярских родов семьдесят, а еще лес окольничих, стольников, дьяков, стряпчих, подьячих, жильцов, кравчих, постельничих, ловчих. Никто ничего не умеет и делать не хочет, только волю главного дурака выполняют! Через этот ненасытный частокол честному и умному человеку не пробиться никогда, выборов помазанник не допустит от своей злобы и тупости, вдруг кто умнее его покажется, что не удивительно!
Ближнее окружение совсем недалекого Алексея Михайловича составляют только его родственники и их хлопы, воры и хамье законченное, проб негде ставить. Спорить с ними и доказывать что-то бесполезно, жаловаться некому. Ты лучше меня знаешь, если во главе государства стоит шваль – ему скоро кровавый конец!
Чем эти московские князья отличаются от польских королят? Мы меняем шило на мыло. Польша хочет убить нас быстро, Москва – медленно. Ты же их сам хорошо знаешь, читаешь донесения иностранных послов из Кремля, их вся Европа читает!
Хмельницкий посмотрел на высокие шкафы с глухими дверцами, стоявшие у всех стен большого зала и хранившие материалы по международным делам. Запоминающихся бумаг о политике Московского царства действительно было много.
“ Русские грубы. Они, даже их полномочные послы, постоянно в разговорах пользуются бесстыдными выражениями, легко называют мать своего врага сукой и непотребной женщиной, своих врагов – выблядками, и грозят им тем, что позорным образом похабно, исковеркают им уши, глаза, нос и все лицо и изнасилуют их мать.
Рабами и крепостными являются все русские, высокого и низкого звания. Они проявляют свое ничтожество перед царем даже тем, что в документах должны подписываться уменьшительными именами. Даже князь-рюрикович пишет: «Ивашка, Федька, твой холоп».
У простых людей все отбирают и поэтому jни не ценят свободы и не умеют ею пользоваться. Если меры царского и боярского рабства оказывается превзойденной, то русские способны на мятеж, опасный не против царя, главного виновника их страданий, а против низших властей.
Царское управление – тираническое. Вельможи без всякого стыда называют себя рабами и переносят от царя рабское обращение. Они его боятся даже больше, чем Бога. Никто из русских, под страхом смерти не смеет даже самовольно выехать из своей страны. При царском дворе порок всегда побеждает добродетель. Те, кто имеют близкий доступ к государю, гораздо своекорыстнее и грубее других. Чтобы привлечь их на свою сторону, им нужно делать подарки, причем не для того, чтобы они что-то хорошее сделали, но чтобы они не напакостили за то, что им не дали хабара. С хабаром при московском дворе можно всего добиться.
