Александр Коваленко - Гагарин и гагаринцы
Голос актрисы был так нежен, белые тонкие руки так беспомощны, вся она так хрупка, что они тут же готовы были встать на ее защиту. От кого? Этого они не знали. Главное, они почувствовали свою ответственность за ее жизнь, счастье…
Старушка, что сидела рядом с ними, плакала.
— Чьи это стихи? — шепнул Гагарин.
— Не знаю, — впервые ответил второй Юрий. — Но я запомнил… Завтра все выясним. Тихо, слушай…
Весь концерт вели черно-белые клавиши рояля и эти две юные девушки.
Встретить бы такую, пусть не в концертном белом платье, а в простеньком, в горошек или в цветочках лазоревых, но непременно похожую на эти стихи и эту музыку Каччини, который жил, когда никакой авиации еще и в помине не было, и знал вот эти таинственные звуки, от которых сердце словно бы замирает. Вон старушка — так та уже совсем разволновалась. И пусть поплачет… Ясно, что тут курсантской помощи не требуется: никто ее не обижает. Может, вспоминает что-то свое. Была ведь и она красивей и молодой. Но Юра Дергунов не выдержал, зашептал осторожно:
— Извините, пожалуйста. Может, вам помощь требуется… или стакан воды?
— Спасибо за заботу, молодой человек. Только плачу я от большого счастья. Поет — моя внучка. Если б видела и слышала сегодняшний концерт ее мать…
Юра Дергунов (на такое другой Юра никак бы не решился!) вдруг поцеловал ее белое, тонкое запястье и зашептал в темноте:
— Ваша внучка, она замечательна… Я прошу передать ей наше восхищение…
А восхищение осталось у обоих надолго. Было ли то ожидание чуда, которое вызывает подлинная красота, дарит настоящая музыка и умные глубокие стихи?.. А может, занималась рассветным таинством любовь.
А МНЕ ВЕЛИКОЕ ЖЕЛАННО…
И все-таки крутой, с нелегкими виражами, была его дорога к небесному океану.
Оказалось, твердо знать правила самолетовождения, хорошо чертить схемы — этого мало. Научиться спать по два часа, чтобы на рассвете быть на аэродроме — тоже мало.
Это случилось в Саратовском аэроклубе…
Исполнение первой мечты о самостоятельном полете без инструктора чуть не обернулось поражением: он испугался земли, соприкосновения с ее твердостью. Приземление не получалось. Как только замирал шум мотора и ветер переставал свистеть в ушах, он терялся… Получалось все: и плавный взлет, и сложные виражи. А как только приближалась земля — вдруг наваливался этот гнетущий страх. Он сковывал по рукам и ногам. Узнал об этом начальник летной части аэроклуба Константин Филимонович Пучик. Расстроился. На следующий же день пошел на летное поле, «случайно» встретил Гагарина.
И верно, совсем еще мальчишка, а глаза — такие хорошие, вдумчивые. Паренек улыбнулся. И все решила эта улыбка: обаятельная, чуть застенчивая. Аккуратный, подтянутый, он покорил Пучика, и тот подумал: «А поди, нелегко ему… Хорошо держится паренек, Видно, гордый. Не гнется, чтобы разжалобить… Да что б мы из такого не сделали летчика?!»
Не знал Пучик того, что не клеилась у курсанта посадка по иным причинам. Не хватало Гагарину времени для тренировок. И аэроклуб, и работа над дипломом — так вот все подоспело сразу. Среди тех, кто в последние дни мая отправился в летный лагерь, раскинувшийся под Саратовом в дубовой роще, курсанта Гагарина не было. Тему диплома он выбрал сложную — разработка проекта литейного цеха крупносерийного производства на девять тысяч тонн литья в год. Ночами чертил схемы, делал сложнейшие расчеты, бился над неожиданно всплывшими вопросами подготовки кадров для «своего» цеха. Все он привык делать обстоятельно и до конца.
Здесь, в Оренбурге, увидел мемориальную доску на одном из домов, где останавливался Александр Сергеевич Пушкин, и на следующий день рылся в библиотечных каталогах, чтобы самому досконально дознаться: сколько времени, почему жил поэт в этом городе, почему он хотел написать книгу о Пугачеве, а заодно впервые узнал, что река Урал называлась тогда Яиком. И тут же с ходу перечитал наново «Капитанскую дочку». Да, он во всем ценил основательные знания. Много позже, в Швеции его пригласили посетить один из заводов фирмы «Эриксон». На завтраке, устроенном в его честь, представитель фирмы сказал, что до революции заводы Эриксона были в России. Гагарин тут же спокойно, достойно ответил ему: «Да, я читал, что в Петербурге был когда-то завод фирмы «Эриксон». Рабочие этого завода активно участвовали в революции».
Вот и теперь корпел до глубокой ночи над чертежами и книгами, старался не думать о том, что там, в Дубках, друзья, наверное, уже летают, а он с каждым днем все больше отстает от них. Но он решил твердо: «Сейчас главное — диплом, потом наверстаю все упущенное в аэроклубе».
Выпускник Саратовского индустриального техникума Юрий Гагарин из тридцати двух оценок по всем предметам получил только одну четверку, все другие — пять.
Ему вручили диплом с отличием. В тот же день, только выкупавшись в Волге, он уехал в лагерь аэроклуба.
…Пучик попросил подняться в воздух Великанова. Курсанты уважительно поглядывали на его Золотую Звезду. Он увидел на взлетном поле ладную мальчишескую фигурку и то, как подобралась она, точно сжатая пружина, — захотелось подбодрить парня, расслабить напряженное ожидание. Рассмеялся:
— Ну и денек нам выдался… Славный денек!.. Покатим сейчас. Земля, брат, должна внушать доверие… Это главное. Понял?
— Понял.
— Не думай, что я первый это говорю. Про это сказал еще Антуан де Сент-Экзюпери. Читал?
Не знал тогда Юра ничего про человека с таким мудреным именем и сказал, как всегда, прямодушно:
— Некогда мне читать про всяких монахов и герцогов…
Великанов разразился добродушным и заливчатым смехом.
— Ну, брат, знал бы знаменитый летчик, как ты его в монахи записал!..
Гагарин пытался выправить положение:
— На летчика такая фамилия никак не похожа. Очень уж длинная… Не то что Чкалов, Каманин, Маресьев.
— Так вот, непременно прочти про этого самого «монаха». Запомнил имя?
— Запомнил.
— А теперь полетели.
И они пошли и самолету.
Машина легко оторвалась от взлетной полосы, набрала высоту, Великанов спокойно, даже чуть ворчливо говорил:
— Кто тебе сказал, что ты не чувствуешь самолета, хотел бы я это знать?.. А теперь иди на посадку.
— Может, рановато?
— А со скольких метров ты пойдешь?
— Хотя бы с восьми.
— А сколько, по-твоему, сейчас?
— Около того.
— Ну давай…
Знал, что курсант немного ошибается, но сейчас главным было другое. Нужно вселить в него уверенность, что он может решать все сам, что он с этой машиной — одно целое.
Впервые Гагарин сел легко, плавно, точно. Как же, оказывается, упоительно самому коснуться этой чудесной твердой земли!
Потом взлетели еще. Великанов знал, что сегодня лучше перехвалить за удачу, и сказал:
— Ты, брат, просто прирожденный летчик, понял? А теперь сделай глубокий вираж…
Курсант обрадованно вспыхнул:
— Я левый тоже попробую сделать.
Почувствовал, что Великанов уверен в нем.
Старенький «ноль шесть» не подвел, шел устойчиво, правда, на правом глубоком вираже чуть-чуть зарылся и увеличил крен, но он вовремя сбавил скорость.
На земле Великанов дружелюбно сказал:
— Левый вираж получается лучше. В правом нет чистоты, нужно еще отрабатывать.
А Юрий вдруг почувствовал радостное доверие к своему крылатому другу и попросил:
— Разрешите повторить? Только одному.
— Повторяй, повторяй… Теперь тебя с аэродрома никакой силой не вытянешь.
Уж никого не было на взлетном поле, а Юрий до самых сумерек мыл свой Як-18, натирал его до зеркального блеска, приговаривая доверительно:
— Знаешь, дружище, ты уже все-таки многому научил меня.
В конце лета они сдавали выпускные экзамены. На зачете по технике пилотирования Мартьянов первым представил Юрия Гагарина. И он выполнил всю программу так, что ни у кого не было сомнений: будет летать!
Совет Великанова почитать Экзюпери он помнил, а вот времени на это долго не находилось. Только теперь, в один из выходных дней, он пошел в библиотеку училища. Сказал библиотекарю точно так, как услышал когда-то от Великанова:
— Антуан де Сент-Экзюпери.
Девушка почему-то сократила необычно и красиво звучащее имя:
— Экзюпери? А что вам? Биографию? «Землю людей»? «Маленького принца»?
— Все, мне нужно все…
— Сразу?
— Да, сразу нужно.
Девушка вынесла зачитанные книги. Гагарин с огорчением подумал, что сотни людей уже знают про этого Антуана…
Он уселся за чтение сразу после завтрака. Обедал кое-как, почти ни с кем не разговаривал, чтобы не расплескать радость общения с новым другом. И опять ушел в библиотеку.
