Анатолий Рясов - Политическая концепция М. Каддафи в спектре «левых взглядов»
Вторым международным событием, значительно трансформировавшим «левые взгляды», стала большевистская революция 1917 г. в России. Попытка практической реализации тезиса К. Маркса об установлении диктатуры пролетариата не могла не вызвать значительного резонанса в политических спорах «левых» теоретиков Европы и привела к углублению внутренних противоречий. Реформисты во главе с К. Каутским и Э. Бернштейном оценили большевистскую революцию как акт произвола и скачок через целую эпоху исторического развития[22]. Между тем значительная часть революционных социалистов отнеслись к событиям в России с повышенным интересом и одобрили действия большевиков, приняв советскую действительность в качестве ориентира для собственной теоретической и мировоззренческой позиции, многие лично направились в Советскую республику. По Европе прокатилась волна революций с последующим созданием эфемерных «советских республик». Ряд теоретиков (в том числе анархистского толка) заняли выжидательную позицию, настороженно относясь к государственническим установкам большевизма. В дальнейшем отношение к большевизму среди «левых» Европы значительно реформировалось по мере развития событий в революционной России, становления нового государства, последующей сталинизации режима.
Так или иначе, по меньшей мере, два глобальных международных события – первая мировая война и большевистская революция инициировали глубочайший кризис самых оснований «левой» идеологии и стратегии, заставили теоретиков пересматривать привычные ориентиры и подвергать прежние компоненты философского багажа перманентному переформулированию. В начале XX в. теоретический интерес «левых» все больше начали привлекать насущные проблемы экономического и политического положения в мире, а конкретная акция и реальное действие стали одним из основных способов найти достоверные критерии правильности или ложности тех или иных воззрений. Основной причиной трансформации целостного мировоззренческого спектра в конгломерат изолированных, адаптирующихся к конкретным обстоятельствам, идейно конвертируемых сентенций, стала отнюдь не интеллектуальная и экзистенциальная реакция «левых» на глобальные международные изменения, а организационно-партийное оформление философских течений. Причем этот процесс взрывообразного развития новых идейных направлений, их дальнейшей дифференциации в соответствии с политическими позициями развивался с все увеличивавшейся интенсивностью. «Левая мысль» утрачивала свой монолитный облик, распадаясь на множество идейных направлений, каждое из которых, гипостазируя себя в некую абсолютность, со всей очевидностью демонстрировало свой частичный характер. Мышление «левых» все больше превращалось из диалектического и преодолевающего противоречия в прямолинейное и догматическое. «В чистой теории могут мирно сосуществовать друг с другом самые разнородные воззрения и направления, а их противоречия – принимать лишь форму дискуссий, которые спокойно могут разыгрываться в рамках одной и той же организации, не взрывая ее изнутри; в то время как те же самые вопросы, будучи обращены в организационную плоскость, выступают как жестко очерченные, исключающие друг друга направления», – писал в начале 20-х гг. XX в. один из будущих основоположников «западного марксизма» Г. Лукач[23].
Идеологическая дивергенция «левых» во второй половине XX в.В новых политических условиях субъектами «левых взглядов» в большей степени становились уже не отдельные теоретики, а целые направления политической мысли, нередко представлявшие точку зрения политических партий и организаций. Гибкость партийной тактики, ее способность к изменению и адаптации диктовала вытеснение развернутых философских доктрин эмпирическими исследованиями, служившими идеологическим оправданием «реальной политики».
Все большую популярность стала приобретать социал-демократия, действовавшая в рамках сложившейся политической культуры, предполагавшей полное изъятие радикальных установок из партийных программ. Одной из главных теоретических платформ этих партий стала доктрина австромарксизма, чье появление ознаменовало окончательное расхождение социал-демократической и коммунистической версий марксизма. Следуя традициям европейского «левого» реформизма, австрийские социал-демократы отвергли большевистскую диктатуру и разработали собственную концепцию, целью которой, по словам одного из основных теоретиков этого политического направления О. Бауэра, стало «целеустремленно, шаг за шагом постепенно строить социалистическое общество»[24]. В случае прихода к власти австромарксисты намеревались использовать демократические методы управления в противовес большевистской диктатуре, а основные реформы направить на преодоление капиталистической модели роста без разрушения производственного аппарата, создание системы дифференцированных налогов (в первую очередь с состоятельных граждан и владельцев крупных форм собственности), расширение сфер здравоохранения, образования и социальной защиты, развитие профсоюзного движения, отстаивание суверенитета потребителей, блокирование тенденции к экономической и политической маргинализации масс[25]. Отказавшись от атеизма, австромарксизм занял лояльную позицию по отношению к религии[26], именно поэтому, например «левые католики», нашли для себя много ценного в бауэровских взглядах. Австромарксисты представляли свои концепции как наиболее реальные и эффективные средства трансформации существовавших экономических систем и заложили фундамент социал-демократических ценностей. Однако многие пункты политической программы австромарксизма обнаружили несомненное родство «правого» и «левого» реформизма, что повлекло за собой критику социал-демократических установок со стороны многих теоретиков.
Одной из серьезных альтернатив большевизму и социал-демократии стала набиравшая популярность в Европе теория анархо-синдикализма[27]. Традиционная линия социал-демократических партий и профсоюзов, где сформировалась разветвленная бюрократия, подвергалась анархистами резкой критике. По их мнению, социал-демократические профсоюзы несли на себе функцию атомизации, деполитизации рабочего движения, сокрытия его соотношения с «левой» революционной традицией. От обычных профсоюзов анархистские синдикаты отличал принцип децентрализации в противовес авторитаризму и элитаризму. Анархо-синдикализм вырос из тезиса о синтезе синдикализма и революционного движения, а главными теоретиками этого политического течения стали Э. Малатеста и Р. Рокер. Синдикализм «прямого действия» не был самодостаточной доктриной, а служил средством достижения анархо-коммунизма по П.А. Кропоткину. Синдикализм зачастую рассматривался как переходный этап к анархическому коммунизму. Э. Малатеста отрицал возможность того, что всеобщая стачка сама по себе заменит социальную революцию и экспроприацию, однако полагал, что революция не может быть стихийной, а должна созревать в синдикатах. В 1936 г. в Испании в ответ на военно-фашист-кий путч последовала социальная революция, ставшая непродолжительным анархистским экспериментом социальной реорганизации, предпринявшим, при всей своей противоречивости, попытку альтернативы как либерализму, так и «левому» авторитаризму. После подавления революции в Испании режимом Муссолини анархистские организации оказались на долгие годы обречены на существование в виде разрозненных группировок.
В этот период в Европе внутри «левых сил» произошла постепенная «реабилитация» института государства и принципов милитаризма – установок, еще за полвека до этого казавшихся немыслимыми для значительной части социалистов. Этому способствовал ряд факторов: поддержка многими «левыми» теоретиками политики своих национальных государств в первой мировой войне; размежевание анархистов; апологетика «пролетарского государства» коммунистическим режимом Советской России; вступление многих социалистов в правительства и парламенты своих стран; актуализация тезисов о необходимости государственного вмешательства в экономику, о прогрессивной функции государственного капитализма в противовес феодализму, о необходимости «переходного периода» на пути к социалистическому обществу. «Левые» и «правые» крылья появились практически во всех политических организациях, эта классификационная схема начала применяться повсеместно, порой без учета самоидентификации определяемых образований. Более того, социалистические убеждения перестали быть прерогативой «левых взглядов», сами социалисты разделились на «правых» и «левых». Происходило определенное сближение некоторых «левых» и «правых» группировок на почве неприятия либерально-парламентской системы, «правые» стали представляться более «приемлемыми» союзниками, чем недавние соратники, ставшие «ренегатами». Именно в это время (30-е гг. XX в.) в Германии, практически без противодействия социал-демократов, сформировалась идеология национал-социализма: кризис терминологии привел к тому, что «крайне правая» партия, руководствуясь популистскими принципами, включила в название своей доктрины слово «социализм». «С социологической точки зрения национальный или националистический социализм (национал-социализм = фашизм) суть не что иное, как абсурд», – писал в то время один из основоположников «левого» фрейдизма В. Райх[28]. Однако национальные и государственные ценности все больше становились доминантой политического развития большинства партий, и «левые» не были исключением[29].
