Николай Михайловский - Ночь у мыса Юминда
Николай Михайловский - Ночь у мыса Юминда краткое содержание
Ночь у мыса Юминда
РОДНАЯ БАЛТИКА
1941—1942 гг.
Наша молодость была не длинной
И покрылась ранней сединой,
Нашу молодость рвало на минах,
Заливало таллинской волной…
О. БерггольцВ ТАЛЛИНЕ
Мое знакомство с Эстонией произошло летом 1940 года. Старинный Таллин я увидел весь в зелени и цветах. Петлял по лабиринту его узеньких средневековых улиц, и все казалось, будто нахожусь в музее: меня окружали массивные крепостные стены, снизу доверху поросшие мхом, островерхие шпили с петушками и круглые башни с узкими бойницами и причудливыми названиями: «Длинный Герман», «Толстая Маргарита», «Девичья», «Кик ин де кек» (что означает «Смотри в кухню»).
Однако скоро эти первые экзотические впечатления были оттеснены на задний план событиями, которые происходили тогда по всей Прибалтике и полностью захватили меня.
Таких демонстраций, как на улицах древнего Таллина, я нигде и никогда не видел. Шумела площадь Победы, заполненная народом. Как языки пламени, колыхались над ней красные знамена. Отовсюду слышались звуки «Варшавянки» и «Интернационала».
Простые люди Эстонии вышли на улицы, решительно требуя от буржуазного правительства, связанного с немецкими фашистами, убраться подобру-поздорову.
Полицейские держались в стороне, понимая, что они бессильны и что сейчас лучше всего соблюдать нейтралитет.
Люди, завладевшие городом, подходили к чугунным воротам тюрем. Через несколько минут ворота распахивались настежь, и толпа вливалась в сырые, темные дворы, освобождая борцов за народное счастье, многие годы томившихся в казематах.
В эти дни народ сбросил буржуазное правительство, правившее страной. Впервые состоялись свободные выборы в парламент, который выполнял волю трудящихся и обратился в Верховный Совет СССР с просьбой принять Эстонию в Союз Советских Социалистических Республик.
Война не была для нас неожиданностью. В Прибалтике, на границе с чужим миром, у нас выработалась особая интуиция, острота восприятия. Чутьем своим мы улавливали, что близится этот страшный день.
Ровно через год этот день настал.
Меня сразу послали в Таллин, на флот, в качестве военного корреспондента «Правды».
Мы вышли из Ленинграда 4 июля утром на морском охотнике, а к вечеру перед нами замаячил зубчатый силуэт города. В светлых прозрачных сумерках в центре города все было по-старому: в пруду плавали утки со своими выводками, белочки прыгали прохожим на плечи, шумели ручьи, сбегая с утесов, в плетеных корзинках продавали цветы. Не удержавшись от искушения, я купил маленький букетик незнакомых, похожих на колокольчики, нежно окрашенных цветов.
Человек с цветами в руках еще не вызывал удивления, хотя жизнь уже перестраивалась на военный лад. Создавался рабочий полк, истребительные батальоны. В цехах таллинских предприятий, там, где делали посуду и разный кухонный инвентарь, теперь готовились выпускать минометы и мины к ним. А в железнодорожных мастерских оборудовались бронепоезда, которые пойдут прямо в бой. Тысячи таллинцев шагали по утрам с лопатами и кирками на строительство оборонительных укреплений. Война постепенно становилась бытом. Но так же как в мирное время, с учтивым поклоном официант ставил перед вами клубнику, залитую взбитыми сливками, и маленький оркестр, расположившийся в глубине эстрады, исполнял популярную до войны «Кукарачу».
В центре города, в кафе под большим полосатым шатром, сидели за столиками шумные компании: мужчины в легких кремовых костюмах, дамы в изысканных туалетах. Им некуда было спешить. Часами они просиживали за порцией мороженого, не торопясь тянули через соломинку коктейли и тоже говорили о войне… со смехом и злорадством. Они не маскировались, не прикидывались друзьями Советской власти. Наоборот, они открыто ждали фашистов, ждали возможности вернуть фабрики, дома, магазины, ставшие в 1940 году народным достоянием.
Я выглядел, вероятно, нелепо: с пистолетом на ремне, с противогазом на боку, с чемоданом — в одной руке и букетом колокольчиков — в другой. Знакомый журналист, которого я встретил у штаба флота, смерил меня с ног до головы скептическим взглядом и спросил:
— Ты откуда же такой взялся?
— Из Ленинграда.
— А цветочки? Это не противогаз ли у тебя в дороге зацвел? Кстати, ты хоть умеешь им пользоваться?
— Не очень.
— Нам скорее потребуется винтовка, чем эти сумки, — с видом знатока произнес он.
— Ты думаешь?
— Не думаю, а знаю. Немцы-то у Пярну. Скоро и сюда подкатятся.
Я удивился: ведь Пярну — это сто тридцать километров от Таллина.
Однако, к счастью, мой коллега ошибся. Это «скоро» наступило лишь через два месяца.
Помнится, я зашел в Дом партийного просвещения, обширное белое здание, расположенное по соседству с политуправлением Краснознаменного Балтийского флота.
В умывальной комнате я увидел обнаженного по пояс человека. Фыркая от удовольствия, он лил на голову воду, его лицо — продолговатое, худощавое, с большим выпуклым лбом — показалось мне знакомым.
— Простите, — неуверенно начал я, — вы очень похожи на одного ленинградца.
— Ленинградца? — переспросил меня незнакомец, вытираясь широким мохнатым полотенцем. — К вашему сведению, я и есть ленинградец.
Я удивился еще больше:
— Вы очень похожи на профессора Цехновицера… Мне доводилось слушать его лекции по литературе в Ленинградском университете.
— Похож на Цехновицера?! — громко рассмеялся незнакомец. — Трудно быть похожим на кого-либо другого более, чем на самого себя.
Он начал меня расспрашивать о Ленинграде, и по тому, с каким вниманием он слушал, как интересовался всеми мелочами, я понял, что он живет думами о родном городе.
— А вы давно из Ленинграда? — спросил я.
— Кажется, целую вечность, — ответил Цехновицер, — хотя, впрочем, сегодня пошел всего девятый день.
Мне странно было видеть его в морской форме: в синем кителе с пуговицами, начищенными до ослепительного блеска, и четырьмя золотыми нашивками полкового комиссара на рукавах. Форма сидела на нем очень ладно, только в движениях не было той естественной свободы, какая свойственна профессиональным, кадровым командирам флота.
— Вас призвал военкомат?
— Что вы?! Пришлось не один бой выдержать. У них ответ такой: научных работников, видите ли, не берут. Я плюнул на все и послал телеграмму наркому Военно-Морского Флота. Ответ пришел немедленно, и моя мобилизация состоялась. Кстати, как вы устроились? — тут же спросил Цехновицер.
— Да пока никак. Намерен поселиться в этом доме.
— В таком случае приглашаю в мою спальню, то есть, простите, в мой рабочий кабинет, — сказал он с каким-то лукавством и повел меня в большой зал с высоким лепным потолком и широкими, как в магазине, окнами, где стояло около сотни стульев. Пройдя между рядами стульев, я увидел в стороне аккуратно сложенную кровать дачного типа.
— Вот мое ложе, — сказал Цехновицер. — Если устраивает, можете жить вместе со мной. Не очень уютно, зато, смотрите, какая благодать, сколько света и воздуха! Тут я готовлюсь к докладам, и сплю, и выступаю.
Орест Вениаминович вводил меня в курс дела с присущим ему юмором.
— Койка у вас будет шик-модерн, — говорил он, указывая на свою примитивную раскладушку. — Одеяло из гагачьего пуха. — При этих словах демонстрировалось обыкновенное серое солдатское одеяло. — Трюмо всегда к вашим услугам. — Он протягивал кругленькое карманное зеркальце. И с деланной серьезностью продолжал: — Конечно, всякий рабочий кабинет немыслим без книжного шкафа. И шкаф у нас имеется. Вот он.
Цехновицер подвел меня к стене и открыл дверцу небольшого шкафа, внутри которого была мраморная доска с выключателями. В это сооружение Орест Вениаминович сумел втиснуть полочку, на которой в четком строю стояло десятка полтора книг и лежали пачки рукописей.
— Зачем вам таскать все с собой? Блокноты и прочий бумажный скарб вполне можете хранить здесь. Место надежное. Никто не догадается.
Я воспользовался гостеприимством Цехновицера, расположился в зале и занял чуть ли не половину оригинального книжного шкафа.
Мы сели в первом ряду, и я спросил:
— Что на флоте?
Цехновицер улыбнулся:
— Сейчас пойдем к нашему командарму. Он устроит нам пресс-конференцию, в пять минут — полный стратегический обзор.
— К командарму? — удивленно переспросил я, зная, что на флоте есть адмиралы, командиры соединений кораблей различных классов, командующие эскадрами, но командарм — фигура сухопутная.
