Максим Дубаев - Рерих
Во всем чуются грозные дни. Исчезновение сведений лишь усилит грозность»[404].
У Николая Константиновича в конце лета 1942 года начались нелады со здоровьем.
«Хотелось бы поскорей поправиться. Слишком все напряжено, и нездоровье совсем не ко времени», — писал Н. К. Рерих.
К сожалению, болезнь всегда приходит не ко времени. После того как из Калимпонга специально для Н. К. Рериха был вызван врач, в дневнике художника появилась очередная запись:
«…Из Калимпонга едет наш доктор… Британское радио сообщает, что по всей Индии введена порка! В Дели сожжен Тоун-Холл и несколько официальных учреждений. Бомбей, Ахмедабад, Аллахабад, Люкноу, Бенарес, Горакпур, Назик, Калькутта, Мадрас — в брожении. Число убитых и раненых не сказано. Умер в тюрьме Махадев Десай, секретарь Ганди. Арестована сестра Неру Лакшми Пандит. Сапру отказался от посредничества. Правительство жалуется на ползущие „дикие слухи“. Чан-Кай-Ши посылает особую миссию в Индию для переговоров об освобождении. Реакция Москвы неизвестна. Не забыл же русский народ об Индии? Об индусских собратьях? Конечно, радио о многом вообще не сообщает. Ни газеты — ничто не скажет об истинном положении. Каждый день новые осколки происходящего. Не перечисляю, ибо всего не знаем, а по осколкам судить нельзя. Ко всему надо прибавить: „Радио сообщает“! Газета окончательно отстала от происходящего, да и сама запуталась в своих измысленных заголовках. Ничего не знаем!»[405]
В следующем году Николай Константинович Рерих задумал повторить свое путешествие в Лхасу, но английские власти отказали Рерихам в пропуске в Тибет и многозначительно намекнули, что, один раз покинув Кулу, Николай Константинович уже никогда не попадет в Индию. С большой досадой и грустью Н. К. Рерих читал в газетах сообщения об экспедициях, направлявшихся в Тибет и Лхасу:
«Американский майор повез от Далай-ламы подарки Рузвельту. Американцы в Лхасе. Германцы были в Лхасе. Британцы в Лхасе. Индусы в Лхасе. Итальянцам можно быть в Тибете. Всем можно, только русским нельзя. Не так давно Юрий спрашивал в Дели о поездке в Тибет, и опять — „длинный нос“. И не тибетское правительство против. Мы имели достаточно уверений от тибетцев и китайцев. Весь затор — в британцах.
Почему? Даже причин не скажут. И теперь, когда за Москвою так ухаживают, русские ученые допускаются в Индию лишь в неотступном „сопровождении“. Представитель агентства ТАСС не может переменить квартиру, ибо рядом должен жить надзиратель.
Для отвода глаз правительство издает просеянный журнал „Новости Советского Союза“, но надзиратели и сопроводители все те же. В сущности — как было, так и есть. Группа индусов-друзей хотела лететь в Москву на свой счет (по 4000 рупий с каждого), для вида разрешение было дано, но аэроплан не был дан, ибо состав группы не понравился в недрах»[406].
Но английское господство над Индией оказалось не вечным, индийская революция победила, Индия сразу распалась на несколько государств. В 1945 году освободили из тюрьмы Джавахарлала Неру. Отгремела победа Советского Союза, карта мира была перекроена, появились новые государства, новая политика, новый мировой порядок. 17 июня 1945 года Рерихи послали в Дели Джавахарлалу Неру телеграмму: «Счастливы, получив известие вашем освобождении наши лучшие мысли и теплые поздравления от всех в Наггаре»[407].
ПУТЬ В РОССИЮ
Типография задерживала выпуск книги Барнета Конлана о Н. К. Рерихе, вместо декабря 1938 года она появилась лишь весной 1939 года. Издательство разослало книгу многим литературным критикам в надежде получить от них хорошие отзывы. Эмигрантская газета «Новая Заря» писала в те годы:
«Англичанин Барнет Конлан, поэт и критик написал монографию о Рерихе. Она роскошно издана на английском языке „Музеем Рериха“ в Риге, учреждением, прекрасно зарекомендовавшим себя культурной работой. Б. Конлан — не один из многих, он — человек высокого духовного уровня. Это сказывается на любой странице его книги. Он близок к европейским художественным кругам и чутко разбирается в вопросах искусства. Его суждения приобретают особый интерес… На каждой почти странице своей книги английский автор высказывает восхищение русским творчеством: чародейством рано умершего Скрябина, которого, как и Рериха, привлекал Восток; древней русской иконописью, театром, литературой.
— У русских, — говорит он, — величайший гений искусства.
И он верит, что России принадлежит будущее. Его влечение к русскому творчеству вполне понятно: ибо он исповедует, как и оно, Веру в священное искусство…»[408]
А вот Александр Бенуа, писавший в эти годы Николаю Рериху восторженные письма, не смог удержаться от критики монографии в нескольких своих статьях.
Другая объемная книга о Н. К. Рерихе, написанная на русском языке харбинцем Всеволодом Никаноровичем Ивановым и русским шведом Эриком Федоровичем Голлербахом, вышла в свет в том же году. Несмотря на то что еще в 1937 году рижское издательство «Угунс» уже публиковало биографическую повесть Вс. Н. Иванова «Н. Рерих: Художник, мыслитель», именно переиздание книги в 1939 году дало повод для очередного недовольства А. Бенуа.
Если вначале Николай Константинович заботился о том, чтобы книга обязательно попала к Бенуа — «…полезно иметь несколько экземпляров монографии для раздачи, как, например, для отзыва „оборонцам“ и другим, дающим отзывы. Но для Александра Бенуа, пожалуйста, пошлите прямо от издательства из Риги»[409], — то прочитав его статьи, он с досадой писал своим друзьям в Ригу:
«Если этот тип после всех суперлативных (восторженных) писем ко мне, которые он писал за последнее время, сделал такую гадость в газете, то это лишь показывает его неисправимо-завистливую природу. Впрочем, такое эмигрантское суждение, несомненно, имеет и хорошую сторону, ибо многие другие, не погрязшие в тине люди, не только поймут побудительные источники, но и еще раз по достоинству оценят это болото. Ясно, что Бенуа не переваривает авторов статей монографии, и это вовсе не по литературным и художественным причинам, но опять-таки по болотному непониманию момента»[410].
Отзыв Бенуа о книге был уж очень недоброжелательным, в этой статье он писал:
«Считается вообще, что гордыне Рериха нет пределов, что главной движущей силой, заставляющей его неразрывно сочетать личное творчество (и весь сопряженный с этим труд) с каким-то мировым мессианством (требующим еще больших, несравненно больших усилий), — что этим мотором является тщеславие. Такое мнение сильно распространено, и оно даже вредит серьезности успеха Рериха… Скажу откровенно, мне лично все это мессианство Рериха не по душе, и главным образом потому, что оно, с моей точки зрения, даже мешает Рериху-художнику исполнять свою главную, свою настоящую, свою художественную миссию. Лозунги, написанные на знамени этого мессианства, самые почтенные, и я особенно сочувствую тем, которые сводятся к словам „мир и благоволение“. Но почему-то мне не верится, чтобы можно было чего-либо достичь в проведении такой „программы“ посредством всего того, что возникло благодаря общественной деятельности Рериха. Я вообще не верю ни в какие конференции, пакты, лиги, речи, юбилеи и апофеозы… В книге о Рерихе очень много говорится именно о том благотворном действии, которое искусство оказывает на мировую душу, на умиротворение человечества, на всякое осеменение и процветание Добра. Против приписывания таких свойств искусству я не спорю, но я ощущаю внутренний протест, когда оба апостола Рериха начинают видеть в совокупности его общественной деятельности и художественного творчества какое-то могущественное целительное средство против современных грехов и ужасов. Очень замечательное, очень талантливое, подчас очень красивое творит Рерих; иные из его картин овеяны подлинным чувством поэзии, они приближают к нашему сознанию вещи, далеко от нас отстоящие и в пространстве, и во времени, и в мысли, но при всем том им присущ один недостаток, и этот грех я не могу иначе охарактеризовать, нежели словом „импровизация“… И мне сдается, что „мессианство“ Рериха явилось, пожалуй, помехой заложенному в нем творческому началу. Живет ли в нем еще и ныне опаснейший дух гордыни или нет, мне трудно судить. Может быть, в „умудренном жизнью старце“ он и не живет, но когда складывалась творческая личность Рериха, этот дух в него вселился, и он же в дальнейшем сплелся с его более чистыми и простыми побуждениями».
Николая Константиновича огорчало не то, что издательство послало Александру Бенуа книгу Иванова и Голлербаха, а то, что один из сотрудников Рижского музея Н. К. Рериха, художник Алексей Юпатов, настойчиво просил Бенуа написать небольшой отзыв об этой монографии. Вот и получилось, что полную иронии статью Александр Бенуа написал по заказу Рижского музея.
