Неизвестен Автор - Вопросы сюжетосложения
Романтическое самоизъяснение героя не отвечает ясно видимой автору жизненной реальности. Но способность к романтической постановке цели вкупе с потребностью в романтической самооценке позволяет человеку духовно развиться, не подчиняясь вполне тем уродливым формам, какие накладывает на его сознание мир чиновных отношений. (35)
3
Всё та же антитеза сохраняет свою определяющую роль в толковании действительности, преподносимом двумя историческими повестями "Миргорода".
Тема буколической жизни развита в "Тарасе Бульбе" с не меньшею определенностью, нежели в "Старосветских помещиках"; это - Тарасов хутор, быт казаков вне Сечи - "плугарей, гречкосеев, овцепасов, баболюбов". Когда же дело доходит до исчерпывающего объяснения тех побуждений, которые отрывают человека от буколической жизни, то побуждения столь же явственно приобретают характер дерзких мечтаний: "чтобы пришло, наконец, такое время, чтобы по всему свету разошлась и везде была бы одна святая вера, и все, сколько ни есть бусурманов, все бы сделались христианами"7. В контексте гоголевской повести за этими словами - что вполне очевидно - стоит идеал не религиозной общности, а героического бытия свободных людей. Примем во внимание, что "Тарас Бульба" не столько переносит читателя в реальность XV-XVII веков, сколько вводит в мир современного Гоголю народного сознания: идеалы героического братства и единства, принадлежащие, в сущности, будущему, народная память связывала с эпохой национально-освободительной борьбы, когда историческая активность народа проявлялась свободнее и полнее, чем в какой-либо иной век пережитой им до сих пор истории. Дерзкие мечтания принадлежат в "Тарасе Бульбе" коллективному сознанию народа и руководят им в той исторически деятельной жизни, которую Гоголь противополагает мнимому существованию персонажей первой и последней повестей книги.
В буколической жизни начальных страниц "Тараса Бульбы". нет ничего, что бы разъединяло или хотя бы только разграничивало людей. Умиротворенное бытие и возвышенные дерзания образуют две стороны народной жизни; между этими сторонами существует гармония, переход от одной к другой естествен и не сопряжен ни с каким внутренним, душевным драматизмом. В этой легкости и естественности перехода к героическому бытию - полное оправдание буколической действительности. Но гармония существует лишь для тех, кто может совершить переход. Если для женщины переход к героическому (36) бытию невозможен, то тем драматичнее ее судьба в мире "Тараса Бульбы" (что незаметно героям повести, но хорошо видно автору и выводится воочию перед читателем8). Гармония, таким образом, с самого начала отягощена драматизмом. Во второй редакции повести этот драматизм доводится до степени трагизма. Если в первой редакции трагическая тема была сопряжена только с борьбой против внешних поработителей, с судьбой Тараса, его сыновей и с их гибелью, то во второй редакции трагическая перспектива открывается перед самою гармонической действительностью Сечи. Гармония принадлежит легендарной, эпической действительности, не знающей внутренних противоречий и не заключающей в себе зародышей собственной гибели9. Воссоздаваемая Гоголем легендарная действительность народных сказаний во второй редакции повести приобретает также и характеристические свойства действительности исторической - в ней накапливаются и возрастают внутренние противоречия: в самой среде запорожцев укореняются зло и неравенство, достигающие уже того, что "свой своего продает, как продают бездушную тварь на торговом рынке"10. Это и есть зародыш гибели запорожского братства.
Обличительная фраза из знаменитой Тарасовой речи о товариществе существенно усиливает ту мысль, которая была и в первой редакции: запорожская гармония - это требование, предъявляемое к действительности народным сознанием, уясняемое художником и заведомо неосуществимое в современной Гоголю жизни.
Художественная система "Старосветских помещиков" не порождает подобного требования, адресованного современной художнику действительности. Содержание "дерзких мечтаний" неизвестно; они свидетельствуют лишь о несогласии с действи(37)тельностью - о том, что рассказчик оторван от буколической жизни, но не вполне подчинился и чиновному регламенту. Гармония буколической жизни и "дерзких мечтаний" недостижима в бытии отдельной личности (это представление намечено уже в финале "Сорочинской ярмарки"); она может быть достигнута лишь в бытии народа как целого, причем в бытии, совершенно переиначенном в сравнении с тем, что Гоголь видел вокруг себя.
4
В "Старосветских помещиках" не выявляется - не выводится, во всяком случае, на первый план - драматизм положения рассказчика, огражденного своим романтическим отношением к миру от власти регламентированной среды и обреченного тем самым на одиночество. Драматизм и трагизм такой жизненной ситуации открыт второй частью "Миргорода". Хома Брут обладает надежными средствами обороны от нечистой силы: магический круг, в котором он стоит, непроницаем извне. Изнутри же его можно разрушить одним только взглядом. "Не гляди!" - шепнул какой-то внутренний голос философу. Не вытерпел он и глянул". Этого достаточно, чтобы Вий увидел Хому. Хома мог бы не взглянуть и знал, что нельзя глядеть, а не вытерпел и глянул. Именно этот психологический рисунок окончательно обращает коллизию повести в трагическую: герой гибнет, потому что в отношении к миру возвысился над нормами, которые диктует обыденность. Хома приобретает черты романтического героя: осмелился взглянуть в лицо неизвестному, запредельному и оттого погиб.
В литературе о Гоголе "Вий" трактуется и иначе: Хома погиб, потому что испугался нечистой силы11. Основание для такого мнения - не в самих действиях Хомы, а в словах Тиберия в эпилоге: "А я знаю, почему пропал он: оттого, что побоялся". Эти слова явно не отвечают тому, что известно о погибшем бурсаке автору и читателю. Сотоварищ Хомы судит с позиций своего опыта и той действительности, в которую погружен. (38) Что на самом деле двигало Хомой, когда он поднял глаза на Вия, - об этом Тиберию не догадаться, а доступно лишь ложное объяснение: Хома испугался.
Буколическая действительность "Вия" внешне привлекательна и внутренне ужасна: за умиротворенной жизнью деревни проглядывает тираническое панское насилие и дьявольское господство; одно от другого не отграничено: ведьма принадлежит и панству, и адским силам. Обитатели села кое-как приспособились к жизни под панским гнетом и в соседстве с ведьмой. И если псарь Микита "сгорел сам собою", то Явтух, Спирид да и Дорош, на котором ведьме случалось ездить, надеются, что. их эта судьба минует. Однокашники Хомы тоже располагают нехитрыми, но в обыденных случаях надежными средствами от ведьм (слова Тиберия в эпилоге: "Нужно только, перекрестившись, плюнуть на самый хвост ей, то и ничего не будет"). В. В. Гиппиус, сопоставляя "Тараса Бульбу" с "Вием", видит в последней повести "образ не хладнокровного героя, а равнодушного обывателя"12. Можно, думается, уточнить: что могло быть хладнокровием героя, у персонажей "Вия" становится равнодушием пошлого обывателя. Эта характеристика приложима к лицам вокруг Хомы, но вряд ли к нему самому. Стремление постигнуть неизведанное, хотя бы и таящее гибель, которое пробудилось в Хоме во время ночной скачки и определило собою его действие в решающий момент, - это разрыв с равнодушием.
С перерождением Хомы, превращением его в романтического героя связана в повести и тема чуткости к страданиям угнетенного народа: "Душа его начинала как-то болезненно ныть, как будто бы вдруг среди вихря веселья и закружившейся толпы запел кто-нибудь песню об угнетенном народе". Эта фраза передает не только мгновенное состояние Хомы, но и нечто большее: теперь, когда Хома становится иным человеком, нежели был прежде, ему могут быть доступны и страдания угнетенных людей.
Коллизии "Вия" удалены от антитезы первого абзаца "Старосветских помещиков". Но связь не потеряна. Способность взглянуть в неизведанное отделяет и отдаляет Хому от людей, целиком погруженных в буколическую и - в новой оценке - вполне пошлую жизнь; так продолжена тема "дерзких мечтаний" - в варианте "Старосветских помещиков", а не "Тараса Бульбы". (39)
Последняя повесть "Миргорода" -- единственная, где тема "дерзких мечтаний" не находит прямого развития; между тем во многих других планах "Повесть о том, как поссорился..." знаменует возвращение к миру "Старосветских помещиков". При этом важен один аспект: рассказчик в повести о ссоре приобретает понемногу биографические черты рассказчика из "Старосветских помещиков", - оказывается, и он давно уехал из Миргорода и навещает родные места лишь изредка; главное же - тон его становится элегичен, что составляет резкий, контраст комически жизнерадостному началу. Сближение рассказчика в последней повести "Миргорода" с рассказчиком из "Старосветских помещиков" и- его взгляда с авторским взглядом совершается одновременно с обращением двух героев повести из чудаков в чудовищ (отчего возникает целая система параллелей с "Вием": за забавным, не лишенным и некоторой привлекательности, обнаруживается ужасное)13.
