Елена Грицак - Флоренция и Генуя
В пору Кватроченто античная скульптура была извлечена из руин и стала объектом любования, копирования, образцом для создания новых шедевров. Кроме того, она сильно повлияла на христианское самосознание. Даже суровая церковь не устояла перед соблазном принять идеологию нравственной и эстетической ценности Человека, прекрасного самого по себе, а особенно в единстве духовного и телесного начал. Флорентийские мастера первыми высказали мысль о божественной красоте и мудрости устройства мира, которая стала ключевой в искусстве Возрождения.
В живописи, литературе и зодчестве подражание природе считалось изяществом и достоинством. Согласно Вазари, оба этих качества могли быть достигнуты за счет гармоничных, или, как тогда говорили, истинных пропорций, подобных тем, которые использовали эллины. В противоположность готическому полету, постройки ренессанса устремлялись вниз, к земле, и так же в буквальном смысле слова поступали сами мастера. Закончились времена, когда, размышляя над каким-нибудь проектом, архитектор обращался за советом к Богу. Теперь, получив заказ, он мчался в Рим и делал так, как поступили создатели флорентийской церкви Санта-Кроче Брунеллески и Донателло: пока первый зарисовывал древние сооружения, второй, вооружившись киркой, выкапывал обломки статуй.
Мраморный Брунеллески у флорентийского собора
Филиппо Брунеллески, происходивший из почтенной семьи нотариуса, не стал наследовать дело отца и увлекся искусством, вначале изучив античную архитектуру в Риме, а затем и все, относящееся к ней, во Флоренции. Свое первое творческое соревнование – конкурс скульпторов – Брунеллески выиграть не сумел, уступив Гиберти, зато выполнил бронзовый рельеф для дверей баптистерия и был замечен. Его работа выделялась оригинальностью, свободой композиции и новаторством, которое автор, не медля, проявил в деревянном распятии, созданном для церкви Санта-Мария Новелла. Получив одобрение публики, это произведение стало последней выполненной на заказ скульптурой: в дальнейшем Брунеллески работал уже в качестве архитектора – инженера и математика, – снискав славу создателя теории перспективы. Кроме храмов и дворцов, он строил крепости, внеся свою лепту в дело укрепления Пизы – города, с которым Флоренция воевала на протяжении нескольких веков.
Гуманизм и странная для инженера поэтичность творчества, соответствие всех его построек человеческому мировосприятию, сочетание в них монументальности и изящества, свобода и научная обоснованность замыслов дают основание причислить Брунеллески к выдающимся архитекторам Ренессанса, причем не раннего, а высокого, поскольку его мысль, несомненно, опережала время.
Разнообразные способности мессира Филиппо не уставали превозносить и современники, и потомки. Джорджо Вазари, например, поведал историю о яйце, произошедшую с зодчим на одной из встреч с коллегами. Оживленная беседа за ужином касалась архитектуры вообще и купола неоконченного собора Санта-Мария дель Фьоре в частности. Заранее зная ответ, Брунеллески поинтересовался, может ли кто-нибудь из присутствующих поставить яйцо вертикально так, чтобы оно не опрокинулось. Все растерянно молчали, и тогда он приказал яйцо сварить, а затем поставить на один из концов, перед тем слегка его расплющив. Собственно, таким же образом была решена проблема огромного купола, который, благодаря гению автора, в прекрасном состоянии дожил до наших дней, причем без капитального ремонта.
Донателло. Кафедра проповедника в церкви Сан-Лоренцо
Если взглянуть на средневековую Флоренцию с высоты прожитых ею лет, можно представить многое, только не гудящую толпу, уже тогда свойственную крупным италийским городам. Город, отнюдь не шумный сейчас, в ту пору был многолюдным лишь по праздникам и в дни мятежей. В остальное время по его тесным и не совсем удобным для прогулок улицам следовали по делам – важно шагали, семенили, весело бежали вприпрыжку или крались, сжимая в руках кинжалы, – свободные граждане, не униженные до уровня обитателей человеческого улья. Воображая старую Флоренцию, гораздо легче представить одинокие, исполненные достоинства фигуры в пыли мастерских, на строительных лесах, в глубине пустых, не успевших обрести убранство церквей подле сырых еще фресок. Следом в памяти всплывают имена, одного за другим представляя тех, кто творил историю Кватроченто.
Первым вспоминается Донателло, только не юный подмастерье Гиберти, носивший громкую фамилию Барди, а тот, кто, работая в собственной мастерской вместе с компаньоном, зодчим Микелоццо, создавал, по словам бывшего наставника, «такую красоту, какую не способна выразить человеческая речь».
Донателло так много работал для будущего, что не успевал ориентироваться в настоящем. Рассказывают, что его кошелек висел у двери мастерской для того, чтобы друзья и ученики брали столько денег, сколько им было нужно. Бескорыстный, лишенный тщеславия, он дожил до глубокой старости, сумев сделать очень многое. Его творчество, впитав в себя уроки Гиберти и демократический дух Кватроченто, отразило глубокий интерес к реальности, человеку и его духовному миру. Он одним из первых художественно переосмыслил опыт античного искусства и пришел к созданию классических форм и видов ренессансной скульптуры – свободно стоящей статуи, настенного надгробия, конного памятника, живописного рельефа. В последнем Донателло активно развивал идеи Брунеллески, сумев выработать особый, живописный, тип рельефа, когда впечатление глубины пространства создавалось с помощью линейной перспективы, четкого разграничения планов и постепенного понижения высоты изображений.
Содержание искусства кватроченто исчерпывается таким простым понятием, как жизнь. Существовать в мире, среди природы, радуясь каждому прожитому дню, для флорентийца той поры являлось наслаждением. По мере возможности он старался украшать свои владения, для чего ему требовалось видеть их целиком, благо те были невелики. Его мир ограничивался Апеннинами с одной стороны и виноградниками Кьянти с другой, между ними лежала Флоренция – родина, огромная мастерская, место, любимое людьми и обласканное богами. Кажется, что в XV веке искусством здесь занимались все. В пору Кватроченто в искусство превратилась каждая сфера бытия: торговля, политика, любовь, образование и даже война. Следуя мысли, что мир дан человеку для познания, флорентийцы стремились его узнать, пока оставаясь равнодушными к природе вещей и проявляя удивительную чуткость к их внешнему виду.
Церковь Санта-Кроче
Внутри Санта-Кроче царит кватроченто
В глубине обители, относящейся к базилике Санта-Кроче (итал. Sabea Croce), или по-русски – Святого Креста, скрывается небольшая капелла Пацци (итал. Capella dei Pazzi) – произведение камерное и в то же время масштабное, ведь его создавали такие великие мастера, как Брунеллески, художники Дезидерио да Сеттиньяно, Лука делла Роббиа и Джулиано да Майано. Уже во входной части, уподобленной античному пронаосу (преддверию храма), оживали представления об истинной красоте: неяркая, спокойная белизна стен, ряды стройных коринфских колонн, серые каменные пилястры. Гармония царила и в облике самой базилики – памятника, теперь ценимого за чистоту готического стиля и богатство произведений искусства. Санта-Кроче предположительно строил, вернее, начал строить в 1294 году Арнольфо ди Камбио. После смерти мастера для продолжения дела долго не хватало денег, а потом и рабочих рук, ведь в следующем веке на Флоренцию обрушилась чума.
В своей хронике Джованни Виллани предсказывал ужасные бедствия, заметив, что неспроста многие города накрыла «безбрежная пелена тумана и с неба, наводя на жителей ужас, падали мельчайшие насекомые». Возможно, так и было, поскольку и другие флорентийцы рассказывали о каких-то блохах, жуках и даже саранче, хотя ее никак не назовешь мельчайшей. В 1348 году, через несколько месяцев после этих предсказаний, беда действительно пришла: болезнь унесла несметное число человеческих жизней и, к огромному сожалению современных историков, умер сам Джованни Виллани. После него летопись пытались продолжить его брат Маттео и племянник Филипп. Оба владели пером неуверенно, а последний, будучи монахом, подавал события предвзято, по-церковному эмоционально, слишком резко, напрасно обвиняя соотечественников во всех несчастьях, особенно в пришествии чумы: «У нас во Флоренции благоразумные люди подвергли осуждению нововведенный многими обычай, захватив с собой все необходимое для привольной жизни, укрываться в уединенных местах с чистым воздухом, где не было опасности заразиться, чтобы обезопасить себя от болезни. Но Божья кара, от коей не спасают запертые двери, настигла их и в этих местах, как всех прочих, не позаботившихся о своей безопасности. Многие же другие, обрекшие себя на смерть, услужая заболевшим родным и друзьям, пересилили болезнь, а иные во все время ухода за больными вовсе не захворали. Тогда многие одумались и безбоязненно стали помогать друг другу и ходить за недужными, из которых многие выздоровели и со спокойной душой могли служить другим. В нашем городе эпидемия разгорелась в полную силу весной 1348 года и продлилась до начала осени. Болезнь настигала людей, не разбирая пола и возраста; из 5 человек погибало 3, когда и больше, чаще среди простонародья, чем средних слоев и верхов. Беднякам пришлось особенно худо, зараза распространилась в их кругах раньше, и помощи они получали меньше. Судя по полученным нами из многих стран и областей известиям, по всему миру человеческий род уменьшался в такой же пропорции. Правда, на Востоке смертность была куда более высокой. Врачам ни одной страны не удалось найти лекарств или средств против этого смертельного недуга, ни с помощью естественной философии, ни физики, ни астрологии. Кое-кто ради заработка посещал больных и прописывал им свои снадобья, но наступавшая смерть доказывала их непригодность, так что самые совестливые медики возвращали взятые не по справедливости деньги…».
