Николай Федь - Литература мятежного века
- Опять ко мне? Черт те что, поспать не дают!
- Не-е, товарищ Ковалев, - впервые разомкнул уста наш конвойный Степка, и голос его оказался не по-мужски нежным, девичьим, почти стыдливым. - Энтих не к вам в тюрягу, отдыхайте себе на здоровье.
- А куда?
- Энтих под горку приказано...
Мать, да и я, сразу узнали Ковалева, но мать отошла молча и ждала, и Ковалев, в общем-то, смертельно уставший человек, с притупленными нервами и чувствами, уже готовился шагнуть мимо; скорее всего он случайно скользнул взглядом по лицу матери, случайно и нехотя, - в таких обстоятельствах редко кто способен проявить излишнюю, ко многому обязывающую любознательность. Но здесь и этого было достаточно.
- Паша? - спросил он не сразу. - Да не может быть!
Не выдержав, мать заплакала и сквозь слезы стала несвязно просить, чтобы стреляли всех сразу, и чтобы дети не мучились долго.
- Глупости ты говоришь! - заорал Ковалев бешенным, высоким криком и лицо у него задергалось... - А-ну, поворачивай все за мной... Марш! крикнул он еще громче, видя, что наш конвойный меланхолически переступает с ноги на ногу и что-то силится изречь. - Я приказываю, я отвечаю! За мной!
Все мы опять повернули к дому Ковалева, и пока ждали в одной из комнат под присмотром все того же Степки, в другой о чем-то долго спорили и кричали, затем дверь оттуда стремительно распахнулась, из нее вышагнул Ковалев, за ним бородатый начальник. Он был красен и сверх меры возбужден.
- Иди, - коротко сказал Ковалев матери. - Иди домой и ничего не бойся".
Господи, что делает с нами жизнь.
***
Писатель-реалист исходит из принципа необходимости художественного исследования новых сторон жизни, предполагает поиски новых форм, средств и способов отражения. Коренная задача литературы - глубоко правдивое изображение действительности во всем ее многообразии. В свое время Гоголь писал В.А. Жуковскому: "Искусство должно изобразить нам таким образом людей земли нашей, чтобы каждый из нас почувствовал, что это ж и в ы е л ю д и, созданные и взятые из того же тела, из которого и мы. Искусство должно выставить нам на вид все доблестные н а р о д н ы е наши качества и свойства, не выключая даже и тех, которые, не имея простора свободно развиться, не всеми замечены и оценены так верно, чтобы каждый почувствовал их в себе самом и загорелся бы желанием развить и взлелеять в себе самом то, что им заброшено и полузабыто. Искусство должно выставить нам все дурные наши народные качества и свойства таким образом, чтобы следы их каждый из нас отыскал прежде всего в себе самом и подумал бы о том, как прежде с самого себя сбросить все, омрачающее благородство природы нашей".
Петр Проскурин является достойным наследником традиций русской классики. Он отстаивает, необходимость отражения главных качеств и интересов человека, способных подвигнуть его на самоочищение и самоусовершенствование, а равно превращение из объекта истории и субъект ее. В этом плане значительный интерес представляют его размышления о Достоевском. Начать с того, что творческие достижения писателей ХХ века не отменяют бессмертных творений великих предшественников, ибо абсолютная художественная истина так же недостижима на данном витке исторического развития, как неисчерпаема жизнь и сама природа человека. Традиция плодотворна тогда, когда она побуждает к поиску правды, новых средств выражения, заражает энергией социальной активности, а не толкает на путь слепого подражания. С давних времен замечено, что гения нельзя задвинуть за ширму истории, но можно попытаться истолковать его в свою пользу.
Так, например, было и есть с творчеством Ф.М. Достоевского, к которому Проскурин относился с особым вниманием и уважением. Тут есть свои причины и глубокие корни. Его позднее творчество тесно соприкасается с Достоевским, сближает их творческие методы - это и "фантастический реализм", и взаимопроникновение реального и фантастического, и, наконец, мистические мотивы. Внутренние токи эпох как бы пересекаются в художественных мирах писателей. Не случайно Проскурин подчеркивал, что в художническом гении Достоевского с самого начала и на всем протяжении его жизни шло бурное крушение морали христианства, из чистой религии Бога и духа давно превратившегося в беззастенчивое средство служения правящей верхушке, еще в допетровские времена вызвавшее тяжелейший русский раскол, прошедший затем через русское православие и так или иначе отразившийся на русской литературе и на русской философии.
Духовное состояние людей, их поиски, глубины психологических процессов, а не только показ социальных противоречий действительности - вот основные слагаемые реализма великого писателя, близкие Проскурину. "Меня зовут психологом - неправда, - писал Достоевский, - я лишь реалист в высшем смысле, то есть изображаю все глубины души человеческой". Разумеется, художник выступал против узкого взгляда на реализм, противопоставляя ему свой реализм в "высшем смысле". "Реалисты неверны, - утверждал Федор Михайлович, - ибо человек есть целое только в будущем, а вовсе не исчерпывается весь сегодняшним". Почему? Да потому, что "нас знакомо лишь одно насущное, видимо текущее и то только наглядно, а концы и начала - это все пока еще для человека фантастическое", Такой подход давал возможность прессировать временные пласты - прошлое, настоящее, будущее - устанавливать связи между современностью и всемирной историей, отдельной человеческой судьбой и многовековой цивилизацией, сближать преходящее и вечное.
Отсюда длящаяся не стихающая душевная боль и нравственная мука личности и столетняя история как всего лишь "мгновение" в развитии человечества. Для Достоевского "вечное" есть некое изначальное свойство человеческой души, находящее свое выражение и в трагической раздвоенности, в извечной борьбе между добром и злом, и он находит выход лишь в духовном совершенствовании и прощении. Это, кроме всего прочего, сближало русских гениев. "Я никогда не видел этого человека и никогда не имел прямых отношений с ним, и вдруг, когда он умер, я понял, что это был самый, самый близкий, дорогой, нужный мне человек", - напишет Толстой в письме к Страхову, узнав о смерти Достоевского. Навсегда уходя из Ясной Поляны, гениальный художник оставил на столике раскрытый том романа Достоевского "Братья Карамазовы".
Проскурин исповедует реализм и правду, пронизывающих все творчество Достоевского, равно как и его человеколюбие и поразительная нравственная чистота. Сам Достоевский не видел иного Ноева ковчега в накатывающемся на человечество и на человека потопе религиозных, социальных и биологических катастроф. Он непреходящ именно смятенным, стихийным предчувствием, говорил Проскурин, ибо в своем творчестве именно он, как никто больше в русском девятнадцатом веке, отразил конфликтное состояние самой эпохи, поднялся на ее критическую точку и через свое больное сердце пропустил космические силы будущего вулкана. "Преддверие колоссального по своим социальным последствиям извержения, предзнаменование перехода человечества (для Достоевского человечеством и была прежде всего русская душа) на иную качественную ступень нашло отражение в его творчестве с невиданной силой и освещении оборотной, темной и потаенной стороны бытия и личности, в исследовании и подробном бытописании которой Достоевский пошел до последнего предела... Он запечатлел пороки и проклял страдания, и в этом революционность и вечность п р и з в а н н о с т и гения Достоевского, его тень будет благословлять униженных и оскорбленных вечно".
Классика не только многому учила Проскурина, но и давала обильную пищу для размышлений и обобщений. Робкие попытки писателей 70 - 90-х годов затронуть в своих сочинениях серьезные проблемы политического, общественного или нравственного характера ни к чему не приводили и кончались легкой игрою ума и лирическим пафосом. Они уже не умели ни негодовать, ни печалиться, ни смеяться и жизнь не ставила им трагических вопросов.
Проскурин знал, что хотел сказать, ибо близко стоял к недрам народного бытия. Природа одарила его большим даром, замечательной памятью и редкой способностью постигать существо явлений и событий - и он с благодарностью пользовался ими. Добавим к этому колоссальную начитанность, глубокое знание жизни и трудоспособность, и мы поймем на каком природном фундаменте покоился его талант. Отсюда бесконечный творческий поиск, сомнения, неудовлетворенность и огромный труд в отыскивании истины и ее отстаивании. Все это толкало его к глубоким и мучительным размышлениям о сути творчества, о непостижимости природы художественного дарования.
Вслушаемся в внутренний монолог, передающий момент воображаемой встречи художника со своими героями. "Выхожу уже ночью, почти в двенадцать, на пустынную Комсомольскую площадь. Холодно, чувствуется Амур. И навеяло какое-то почти физически тягостное ощущение своей ненужности, все исчезло в пространство города, вдруг из ничего завязалась и все яснее стала проступать и уже полузабытая жизнь, все жили молча и безлико, их было много, и только пристально присмотревшись, можно было хотя бы приблизительно узнать их. Они родились в моем воображении на этих улицах и площадях, вошли в рассказы, повести и романы, и вот теперь, пользуясь случаем и моей слабостью, минутой душевного смятения, появились из ничего, из воздуха, чтобы напомнить о себе и несколько позлорадствовать над своим творцом, - они все те же, они не изменились или, вернее, они менялись больше в сознании других, вместе с другими, а вот тот, кто вывел их из небытия, уже не тот, ах, как он изменился и постарел! И о н и спешат, спешат на запоздалое свидание с любопытством, некоторые - с жалостью, а ныне со злорадством - беззвучные, неистово кружащиеся стаи теней с мягкими, неслышными крыльями: вот-вот готов сорваться непоправимый, ненужный вопрос. Ну, глядите, хочется крикнуть им, спрашивайте! Спрашивайте! Что же молчите? Да, вот он я, вернулся в те места, где все вы родились, и чем же это я вам не угодил? Что же вы кружите безостановочно и безгласно? И что есть вы? Жизнь? Химера? Или всего лишь опять всколыхнувшаяся тишина в душе? Что, холодно, неуютно в мире?.. Ну вот ты, молодой лесоруб, едва-едва познавший первые радости жизни, первую женщину, чего тебе не хватает? Ты уже разочаровался, постарел?.. А ты, угрюмый таежник, помнишь золотой блеск самородка и затем руду, дымящуюся человечью кровь?.. Или вот ты, уставшая женщина, мать, потерявшая все, что было дорого и свято, вначале любовь, а затем и сыновей? Что же вы ждете и что я скажу вам? Не придумал ли меня самого неведомый творец и не бросил ли кружить и метаться в этом дремучем мире?"
