Людмила Правоверова - Павел Филонов: реальность и мифы
В разговор вмешался Вадим. С пылом молодости, своей тогдашней молодости, он начал доказывать, что батальная живопись так, как ее преподают в Академии, вредна, она прививает легковесное представление о войне. Он добавил: «Сталин не знает об упадке живописи».
— Знает, — сухо и недовольно ответил Филонов, желая самим тоном подчеркнуть недопустимый по тем временам оборот разговора. — Ему докладывают.
— Вот вы единственный, кто сказал бы Сталину правду, — возразил Вадим.
Поняв, что спор надо кончать, вступила девушка, помнящаяся мне по неизменному красному берету и черному платью.
«Сейчас этим не будут заниматься, на носу война».
Замолчали. Война была рядом. Грозная реальность.
И как бы отвечая на немой вопрос, обращенный к нему, и говоря не как педагог, а как старый и опытный фронтовик Первой мировой, принимающий неизбежное, Филонов сказал так же спокойно и веско, как всегда: «Человек должен побывать под пулями, тот не человек, кто под пулями не был».
И все эти годы, вопреки всему, вопреки гибели близких и смерти учеников, вопреки давящему настоящему и неотвратимости надвигающегося, создает Мастер картины о далеком будущем, о грядущем.
Как утверждение своей надежды.
Он пишет образы людей далекого будущего. Невозможно представить себе людей далеких времен иначе, чем их представил и создал Художник. Волевые, твердые, вдумчивые.
Филонов — всегда Филонов.
Его будущее сурово.
В этих своих картинах художник ближе, чем когда-либо, подошел к идеям «Философии общего дела» Федорова.
Апокалипсис, прочтенный и увиденный людьми наших дней. Апокалипсис — первая из утопий и первая антиутопия. Поэма о конце мира.
Конца нет.
В догорающем, холодеющем космосе будет вечная борьба человечества за свое бессмертие, за вечное восхождение. Восхождение через боль.
Тень видений Апокалипсиса лежит на творчества Мастера. И естественно, что люди иной эпохи — поэты наших дней — пишут о Филонове как о пророке и мученике. Ему нет сравнения среди современников.
Молодой ленинградский поэт Петр Брандт, говоря о последних днях художника, вызывает тень далеких веков:
«…Так начиналась полуденная литургия
Во флорентийском центральном соборе святого Лоренцо
К небу поднявши ладони, осеняя последним
Строгим латинским крестом голубые карнизы,
Тихо взошел на костер молодой проповедник.
В рубище черном суровой монашеской ризы.
В зареве чуть обозначилась тень от распятья
На голубых куполах городского костела,
Высветив грозным упреком людскому проклятию
Имя монаха — „Джироламо Савонарола“.
Где мы встречались — у факельных стен Ватикана,
Или у самого Ада — у врат в преисподню,
Или у темной воды берегов Иордана,
Или в садах палестинских у Гроба Господня.
Так начинался в холодной [московской][818] квартире
Тяжкий испуг одинокой рождественской ночи…»[819]
Поэт ошибся в одном — Художник не дожил до рождественской ночи. Да и страха он не мог испытывать, принял неизбежное.
И такое же обращение к древности, к образам пророков в картине Коваленко.
«Смерть Филонова».
Преображая смерть своего учителя в эпическое событие, Коваленко использует композицию и мотивы старых мастеров.
Филонов изображен лежащим перед призраком «Пирующих королей».
Вспоминают люди, помнящие Мастера. Воссоздают былое. Исчезает прошлое. Уходит вместе с уходящими.
И в последнюю весну перед войной была какая-то хрупкая неподвижность времени.
Вслушиваясь в последнюю тишину тех дней, предчувствуя и тревожась, как все, писала Анна Ахматова:
«Когда погребают эпоху,
Надгробный псалом не звучит.
Крапиве и чертополоху
Украсить ее предстоит.
И только могильщики лихо
Работают, время не ждет.
И тихо так, Господи, тихо,
Что слышно, как время идет.
* * *
Так вот над погибшим Парижем
Такая стоит тишина…»[820]
Время неподвижно перед концом.
22-е июня. — «Правительственное сообщение».
«Не объявляя войны…»
И заключительные слова:
«Наше дело правое — мы победим».
Единственно возможное и нужное в этот трудный час.
Он были взяты из исторического романа «Дмитрий Донской» Бородина[821].
И сами стали историческими.
Было неизбежно и все же неожиданно.
На той же волне вломился немецкий диктор. Он говорил спесиво, чванливо, считая себя заведомо победителем, не понимая, даже не желая понять душу тех, к кому обращался.
Было так неожиданно, что не сразу стали глушить. Затрещала морзянка — заглушили.
На улицах посуровевшие лица.
Ночью лучи прожекторов, скользящие по небу. Аэростаты заграждения.
Последнее прощание с Филоновым.
Оно было кратким и немногословным. Все как-то понимали, что, возможно, видят его в последний раз. У всех были повестки на руках.
Единственный раз мы застали Филонова за мольбертом. И первый раз он дал краткое пояснение замыслу.
«Эти люди смотрят в будущее, некоторые его уже видят».
Я помню его слова: «Еще до той войны я видел в немецких музеях двуручные мечи — испокон веку военное дело у них налажено как ни у кого. Они всех побьют, но не нас».
Мы попрощались и ушли. Большинство не вернулось совсем.
БлокадаУченики художника, приезжавшие на побывку с Ленинградского фронта, приходили к Мастеру.
Части, где они служили, перебрасывали по Ладоге под Москву, где решалась судьба войны.
Они встретили Художника уже в наглухо затемненной мастерской. Железная печь-времянка стояла у него, как и у всех ленинградцев, прямо в комнате. Он курил у горящей печи.
Его супруга ходить уже не могла — лежала. Со своим всегдашним рыцарством Художник отдавал ей часть своего блокадного пайка.
Хотел спасти любимого человека, но не спас ни ее, ни себя. Ученикам запомнились его последние слова: «Я не знаю, свидимся ли мы, но я точно знаю, что мы победим».
По словам художника Кушакова, видевшего Филонова в дни блокады, тот сохранял мужество до конца.
За неделю до смерти Филонова они встретились в очереди за граммами блокадного хлеба.
В ответ на жалобы полумертвых, замерзших людей уже смертельно больной, умирающий Филонов нашел в себе силы сказать: «Это временно — России только набирает силы. Скоро мы прогоним врага из своей страны».
Это последние слова художника, дошедшие до автора данных строк.
Филонов умер 3 декабря 1941 года.
Он умер как гражданин и патриот, простудившись на посту, который отвела ему война…
Художник, разделивший с миллионами своих сограждан все страдания беспримерной осады, мог бы разделить и место вечного успокоения в огромной братской могиле на Пискаревском кладбище.
Сестра художника Евдокия Глебова решила похоронить его рядом с могилами родных. Могильщики работали только за хлеб, а оторвать от себя блокадные граммы значило приблизить свою смерть.
Сестра пошла и на это.
Гроб из неоструганных досок сколотил скульптор Суворов (супруг Закликовской — тоже ученик Филонова).
Не все ученики Филонова, оставшиеся в городе, смогли проводить его в последний путь. Транспорта не было, трамваи стояли на заснеженных путях, и идти пешком через весь город — не было сил.
Филонов погребен недалеко от церкви Серафима Саровского на Серафимовском кладбище.
Сейчас на его могиле обелиск черного мрамора.
Мастер ушел от нас, и его эпоха ушла вместе с ним. Что оставил он нам — живым?!
Нам, стоящим перед новыми опасностями и тревогами?
Надежду.
Он оставил нам свою веру в людей и надежду на будущее.
Да не выйдет оно надломленным из наших рук.
Грядущее не приходит.
Оно создается.
Ю. Г. Капитанова (Арапова)[822]
Портрет художника Филонова[823]
Во весь рост — в одной руке палитра — испускает лучи света. В другой кисти — исторгают молнии.
Пишет картину: Скованный Прометей.
Художник стоит на полу или земле, лед — мороз, снег.
Ступни посинели — кровоточат.
Из капель падающей крови зарождаются цветы, тернии розы.
Одежда художника белая — бедная чистая.
// На вывеске на бумаге
«Уроки английского языка худож[ник] Филонов» кв. <…> — (English lessons[824])
Витязь связанный по рукам и ногам.
На живого накладывают доски — погребают, видна яма.
