Александр Бенуа - История живописи
Карпаччио. Положение во гроб. Берлинский музей.
Юное, но истощенное тело Спасителя лежит на низком столе с каменным пьедесталом и бронзовыми ножками на углах. Вокруг по голой земле разбросаны черепа, кости, иссохшие трупы. Поодаль, у оголенного дерева, присел тощий изможденный старец - совершенное подобие тех чудовищных нищих, которые видны на загадочных картинах школы деи Франчески в галерее Барберини и которые у феррарцев играют иногда роль святых анахоретов; еще несколько дальше открыта в скале гробница, перед которой с странным спокойствием беседуют какие-то турки (очевидно, изображающие Иосифа Аримафийского, Никодима и одного из апостолов). "Второй" план составлен сплошь из скал, утесов, пещер, могил и проходов. Во всех очертаниях сказывается желание произвести впечатление уныния и безысходной тоски. Лишь в низких деревьях, растущих по уступам скал, в силуэте пастушка, играющего на рожке, и в крайней правой стороне картины, в просвете на далекое пространство, на мягкое очертание приморских гор, сказывается иной, более жизнерадостный взгляд на мир.
Картина Берлинского музея не одинока в творениях Карпаччио. Каждый раз, когда представляется случай, мастер с особой любовью останавливается на подобных же пейзажных мотивах, близких к формуле "падуйской Фиваиды". В Фиваиде происходит бой св. Георгия с драконом (одна из картин очаровательного фриза в венецианской церкви Сан Джордже деи Скиавоне, относящегося к 1502-1511 гг.), под чудовищной, готовой подломиться аркой из корявых скал помещает художник Святое Семейство (музей в Caen). Он любит пустынные площади, лишь по краям окаймленные нарядными зданиями, суровые крепости, огромные голые лестницы. Когда ему приходится изображать жизнь анахоретов в пустыне, он это делает столь убедительно (смерть св. Иеронима в той же церкви Св. Георгия), что возникает предположение, не побывал ли он в Сахаре или в каких-либо захолустных, печальных монастырях Сирии.
Карпаччио. Чудо со святым крестом (в отдалении мост Риальто), фрагмент. Венецианская академия.
Даже в тех пышных картинах, в которых Карпаччио передает быт венецианских патрициев в дни, когда уже началась деятельность Джорджоне и Тициана, несмотря на все богатство форм, чувствуется его "аскетическая дисциплина", близкая к суровым формулам падуйцев. Исчезли, правда, тяжесть и "ужас" в пропорциях зданий, они сделались легкими, "ажурными". Карпаччио соперничает с лучшими венецианскими архитекторами, с Ломбарди в сочинении своих дворцов, лоджий, павильонов и башен. Однако исполнены эти архитектурные композиции далеко не в том духе, в каком сочинены. Как живописец, Карпаччио остается всегда отчеканенным, слишком прибранным, вычищенным, почти черствым. Эта черта сказывается не столь в формах, сколько в красках, в технике письма. В колорите Карпаччио доминируют глухие коричневые и оливковые оттенки, в манере их класть есть всегда что-то робкое, "графическое"[329]. Неизмеримо красивее краски и несравненно более совершенна техника Джованни Беллини. От Кривелли, от Бастиани до Карпаччио расстояние не столь уж велико, а в произведениях его сотрудников, помощников и подражателей, Мансуети, Марциале, та же черта сказывается даже в уродливой степени. Характерна также для "строгости" Карпаччио его склонность ставить архитектурные формы в определенном фасовом повороте и на плоский грунт[330]. Благодаря этому, часто постройки его кажутся какимито геометрическими, не имеющими глубины, схемами.
Карпаччио - живописец далей
Кроме своих изящных архитектурных измышлений (и кроме своей склонности наряжать персонажи в роскошные модные костюмы), Карпаччио выражает иногда свою принадлежность к поколению "золотого века" в чисто пейзажных фонах своих картин. Мы уже указали только что на эту особенность в картине "Положение в гроб"; но подобные же панорамы мы встретим у него и в других картинах. В некоторых из них встречаются "памятники человеческой культуры", древние и новые здания европейского и азиатского характера: арки, купола, минареты, дворцы, простые дома, лоджии, городские стены и башни[331]; в других почти исключительную роль играет природа, внимательно изученные формы гор: зеленые вблизи, ярко голубые и серые в фантастической, недосягаемой дали. Пейзаж на штутгартском "Мучении святого Стефана" напоминает мягкими формами панорамы нидерландских мастеров. Здесь уже нет и намека на "аскетический" стиль. Поразителен пейзаж помянутой выше картины в Caen, открывающийся позади скалистой арки. Мы видим луга, реку, каменный мост через нее, большой город, похожий на Тревизо, высящуюся над ним отвесную скалу с замком на вершине, и дальше, под светлеющим небом, холмы и горы разнообразных форм. "Падуйская" скала первого плана с ее анахоретами выглядит здесь, где в глубине изображена вся прелесть природы и "расцвет культуры", очень неубедительной и подстроенной. Но в общем эффекте картины она уместна; ее бурая масса служит кулисой, "репуссуаром", сообщающим фону особенную глубину.
Карпаччио. Прощание жениха святой Урсулы и отвод Святой Урсулы в Рим. Венецианская академия.
Карпаччио-живописец далей должен был хорошо изображать и морскую даль. И, действительно, на трех его картинах (две - в "серии св. Урсулы"[332]) мы видим столь знакомую венецианцам гладкую поверхность лагуны, по которой скользят корабли. Особенно прекрасен морской пейзаж, стелющийся позади символического "Льва святого Марка" (дворец дожей). Ряд громоздких, неповоротливых кораблей плывет здесь мимо острова Сан-Джорджо, бросая отражение на зеленую зеркальную воду.
Слева на той же картине представлены Пиацетта, Палаццо Дукале, Кампаниле, являющиеся прямым доказательством интереса Карпаччио к действительности. Этот же "реализм в декорации" достигает предельной степени у мастера в его картине из "серии чудес Св. Креста" (академия), на которой изображен Каналь-Гранде, зеленовато-сизые воды которого кишат гондолами самого разнообразного вида. По берегам теснятся фасады обывательских домов и прекрасных дворцов с их причудливыми трубами, рисующимися на фоне заката, а через канал перекинут (деревянный в то время) Риальто с подъемной частью посредине. Эта картина настоящая ведута, совершенно достойная, в смысле точности передачи местоположения, картин Каналетто и Гварди[333].
Наконец, прежде чем расстаться с обаятельным мастером, о котором мы еще будем говорить подробнее в другой части нашего труда, нужно указать и на его (правда, довольно редкие) изображения "зеленого царства", свидетельствующие вообще лучше, чем многое другое, о пробуждении в художниках понимания природы. В нескольких картинах Карпаччио уделяет зелени доминирующую роль. В штутгартском "Мучении святого Стефана" он решается расстелить ковер зеленой травы до самого первого плана, причем на горизонте рисует северный, "немецкий" пейзаж из невысоких лесистых холмов и скал; "Мучение святой Урсулы" (1493 года) он представляет среди прелестной, несомненно, с натуры написанной рощи (с натуры написан здесь и мотив плоского холма с замком); "Мучение десяти тысяч христиан на горе Арарат" (1515 года) Карпаччио представляет происходящим на мягких, поросших травой холмах среди сочных зеленых деревьев; несколько поодаль, у подошвы перекинутой в виде арки скалы (на этот раз также зеленой), виднеется целый лесок, мотив еще редкий в начале XVI века, с шуршащей, волнующейся под порывами ветра листвой. Наконец, уже совершенно в духе Тициана и Джорджоне[334] изображена густая роща на упомянутой картине "Лев святого Марка", и там же поражает чисто немецкая тщательность, с которой выписаны штокрозы и трава на первом плане.
IX - Джованни Беллини
Беллини и Монтенья
Джованни Беллини. Моление о чаше. Лондонская галерея.
Чарующий мастер Карпаччио, и нельзя придумать более прелестных декораций, нежели те, которые он развертывает позади толпы своих нарядных и элегантных фигур. Но нужно помнить, что не он изобретатель этих формул, что он явился уже на готовое и, скорее, не использовал в полной мере все то, что давало ему это готовое. С удивлением отмечаешь в этом мастере рядом с достоинствами, ставящими его на один уровень с общими достижениями века, черты, указывающие на его отсталость. Но с тем большим удивлением приходится констатировать в художнике, бывшем на двадцать лет старше Карпаччио. в Джованни Беллини (или Джамбеллино), все, что могло бы казаться "передовым" в творчестве Карпаччио, и это даже в несравненно более "зрелом" виде[335]. Карпаччио своеобразен в своем отношении к жизненной суете; вместе с Гирландайо он - один из первых "жанристов" в современном смысле слова. В этом его сила, его особенность и значение. Но в остальном он, если и представляет массу прелести, то все же не пионер[336].
