Рина Зеленая - Разрозненные страницы
Когда я прочла эту оду, я так взбесилась, что хотела швырнуть альбом на пол. Потом опомнилась: стало жалко. А дело было в том, что утром Типот видел на корте «Динамо» мой дурацкий проигрыш (недаром я вела со счетом 5:2 – самый опасный счет). А вам надо знать, что в те времена спорт не был так развит в Союзе, как сейчас. А уж актеры были от него совсем далеки. В РАБИСе только начинали играть в волейбол. Всего несколько человек страстно любили спорт, без всяких оснований. На катке я встречала Ильинского, Прудкина, Титову, Свободина. На теннисных кортах постоянно бывал Игорь Ильинский, он играл прекрасно. Но в целом заниматься спортом было как-то не принято. И если пойдешь на теннис до репетиции, а в театр потом приходишь с ракеткой, каждый будет спрашивать:
– Чего это вы с ракеткой ходите?!
То же и с коньками. Придешь – все удивляются:
– Вы что, на каток ходите?
С чего это началось у меня? Тогда у меня и друзей-спортсменов сроду не было. И учиться-то ничему не приходилось. А все равно – бежала на каток и на Стрелку (там была лодочная станция), гребла в четверке, даже на скифе ходила. Просто поверить трудно. И, надо сказать, все делала довольно плохо, на тройку, но любила спорт беззаветно, хотя, повторяю, это было тогда немодно. А в тот раз я бесилась, что проиграла слабой сопернице, и бестактная ода Типота испортила мне настроение надолго. Я даже хотела вырвать из альбома страницу. А теперь читаю с удовольствием.
Через какое-то длинное время я увидела, что листки маленького альбома действительно заполняются небезразличными для меня словами. Но в силу моего характера нецелеустремленного я не относилась к этому серьезно и часто, встречаясь с очень интересными людьми, забывала о существовании альбома. Вот однажды в жизни меня в числе других актеров (маленький концерт) Филиппов привез к Константину Сергеевичу Станиславскому, а я даже не сообразила, что могла бы тогда получить его автограф. И так все годы.
А все-таки есть удивительные слова и имена в этой книжечке…
Вот детским почерком написаны стихи Валентина Берестова. Откуда он взялся? Этого мальчика-поэта нашли в Ташкенте в сорок втором году. Нашли по его стихам, которые бродили по городу, разносимые школьниками. Отыскал этого мальчишку К.И. Чуковский. И Анна Андреевна Ахматова, и Алексей Николаевич Толстой – все сразу поняли, что его надо прибрать к рукам, чтобы он не затерялся.
Сначала Валю Берестова кормили, чтобы он стал похож на обыкновенного мальчика, а то уж очень был худой. Отец его был на фронте. Ну а дальше все остальное можно прочесть в биографии, опубликованной в его книге стихов.
И я полюбила маленького поэта за стихи, еще не зная его самого. А потом, узнав, относилась к нему как к нашему общему ребенку. Свои стихи он приносил мне (жил он тогда временно у Пешковых), как только дописывал. Такие, например:
Мне дороги асфальты матовые
И неба злая белизна,
Когда Москву до слез прохватывает
Стекающая с крыш весна.
Еще чуть брезжит вышина,
И чужды ей аэростаты,
И все еще идет война,
А рядом с ней идет весна,
Но дни еще не дни, а даты.
Затишье, но не тишина.
Это был холодный апрель сорок четвертого года. Мне кажется, невозможно выразить более точно ощущения того времени. Так его не смог описать никто.
Валентин приходил к нам всегда, и я делила все между ним и нашими детьми, водила своих детей и его в кино и театры. Союз писателей принял горячее участие в судьбе юного поэта.
Однажды в моем альбоме появились такие строки:
Я помню эту елку,
где в самый первый раз
я видел Вашу челку
и робко слушал Вас.
И понял я – на свете
Вы больше всех нужны:
замечательные дети,
настоящие ребенки —
и мальчишки, и девчонки
в Вас одной заключены.
Кто-то из ленинградских друзей привел ко мне домой поэта Н. Олейникова. Я была знакома с ним еще в Ленинграде. Он читал свои стихи охотно и писал немедленно, если его просили. Мне в мой альбомчик он написал несколько стихотворений, а из написанного не мне помню шутливые стихи Н. Олейникова Евгению Шварцу:
Ты приходишь печальный в отдел,
И отдел замечает, что ты
Похудел, подурнел, побледнел,
Как бледнеть могут только цветы.
Ты цветок.
Тебе нужно полнеть,
Осыпаться пыльцой и для женщин цвести.
Дай, о дай им возможность иметь
Из тебя и венки, и гирлянды плести.
Ты, как птица, вернее как птичка,
Будешь пикать, проснувшись в ночи,
Это пиканье станет красивой привычкой…
Ты ж молчишь. Не молчи, не молчи!
У Самуила Яковлевича Маршака я много раз сидела в кабинете, в удобном кожаном кресле, и слушала его стихи, которые он читал для меня. В один из таких дней в моем альбоме появился экспромт:
Хваленой Рине Зеленой!
Устрой всемирные смотрины
И созови весь женский пол,
Но я уверен: лучше Рины
Ты никого бы не нашел!
С. Маршак, I/II 1944Когда Михалков женился на Наталье Кончаловской, мы какое-то время с ними не встречались, а я не была знакома с Натальей Петровной. Но потом мы подружились с ней. Увидев эту книжечку, она немедленно написала:
Отныне, Рина, я готова
Делить с тобою Михалкова.
На этой же страничке кто-то приписал:
Я благодарен был бы бесконечно,
Когда б вы мне сумели разъяснить:
Его вы собираетесь делить
Продольно или поперечно?
Еще в альбоме есть строчки С. Михалкова:
Лежу больной, покрыт периной,
И жду в жару свиданья с Риной.
Это увидел С. Кирсанов. Он приходил к нам часто, просто из любви. Он очень любил и ценил К.Т.Т., и меня заодно. В книжечку эту он заглядывал иногда, а увидев подпись Михалкова, взял альбом, ушел в угол, сел за столик и долго писал. Потом прочел мне вслух:
Дабы не повторять перину
И не чесать в раздумье грив,
Всем тем, кто ищет рифм на Рину,
Вот полный список Рино-рифм:
Рина, ландрина, розмарина,
Аспирина, гардемарина,
Рину, спину, глину,
Двину, кину, пелерину,
Отрину, калину, тамбурину,
Рине, иней, синий, ныне,
Рины, смотрины, витрины,
Риной, тиной, субмариной.
Приложение:
Ринка, крынка, ринга,
Ринок, у ног, венок,
Рина Васильевна, обессилена,
Рина Зеленая, из лона я, разозленная,
Риночек, дочек, ночек, кочек.
Получилось так, что Е. Шварц, который был другом К.Т.Т. и моим другом, стал потом нашим другом общим. И мы любили его, и ценили его, и берегли его. А он был очень болен давно, и его руки, которыми он писал добрые и умные вещи, дрожали все сильнее и сильнее.
Как-то раз Е. Шварц увидел на столе мой альбом. Долго его разглядывал, читал, улыбался. Потом достал свое перо и сказал:
– Не мешайте мне, – сел за стол и стал работать. А когда закончил, прочитал нам всем вслух:
«Бедный зритель»
(трагедия)
Жена. Почему так поздно?
Муж(вбегая). Ах, она была так прекрасна! (Жена стреляет в него из револьвера.)
Муж. Нет, ты не поняла меня. Я был на концерте Рины Зеленой, которая была так хороша! (Задыхается.)
Жена. Прости мне мою грубую ошибку! (Плачет.)
Муж. То-то! (Умирает.)
На одной страничке альбома несколько строчек французской песенки. Их написал Морис Торез. Мы были в гостях у Толстых. После обеда я рассказывала ему и его жене (по просьбе Алексея Николаевича) о детях: маленькие стихи, французские и михалковские. А после этого Морис Торез пел. Такой большой, с простым, грубым лицом, он пел так нежно, музыкально песенки для крошек-малюток. Очаровательная мелодия с припевом вроде «ладушки-ладушки, ай-люли-лю-ли». Жена его подпевала. Потом М. МТорез записал эту песенку в мою книжечку.
Когда я отдала свой альбом Василию Ивановичу Качалову (это было на концерте), я полагала, что он просто даст мне свой автограф, но он положил альбомчик в карман. Спустя какое-то время я получила его обратно и была смущена тем, что мой дорогой Василий Иванович потратил на меня столько времени, вписывая на крошечные странички такое длинное стихотворение:
Прелестен твой альбомчик, Рина!
Как ты сама, он мал, но мил.
Букет имен! Ты посмотри на
