Дора Коган - Врубель
Если бой, творческий бой в русском искусстве назрел, если художественный скандал висел в воздухе, если такая гроза была необходима, то Врубелю суждено было сыграть в этом решительную роль. Некоторые торжествовали: «Верно ли, что панно Врубеля сорвано? Это мне нравится. Право, это развенчание „гения“, думаю, справедливо», — писал Виноградов Хруслову 3 июня. И несколько дней спустя: «А читаю еще в „Нов. Дня“, что панно Врубеля содраны со своих мест как негодные. Правда ли это? Ведь это скандал. Устроили штуку, черт возьми».
События развивались дальше, набирая темп. Мамонтов не сдается. Он покупает у Врубеля оба панно и обращается к Поленову с просьбой их доработать, под руководством Врубеля, по его эскизам. Поленов соглашается и приглашает в помощники Коровина. Для обоих этих художников панно Врубеля олицетворили новое, прогрессивное явление в русском искусстве, их драматичная судьба имела в их глазах далеко не личное и не частное значение. Когда они в лихорадочном темпе во дворе дома на Садовой-Спасской работали над панно, воплощая в жизнь замыслы Врубеля, они вдохновлялись сознанием, что содействуют борьбе с художественной рутиной за новые цели русской живописи.
А в Нижнем Новгороде кипела работа по постройке помещения рядом с территорией Всероссийской выставки, и с ее открытием панно предстали перед публикой в этом отдельном сарае с вывеской: «Панно художника Врубеля, забракованные комиссией Академии художеств». Врубель повторял в этом отношении биографию французского художника Курбе.
История с панно Врубеля подняла полемику в печати. Ее открыл корреспондент газет «Одесские новости» и «Нижегородский листок» Алексей Пешков. Вот что он писал о панно «Микула Селянинович», посетив экспозицию «скандальных» произведений: «Желто-грязный Микула с деревянным лицом пашет коричневых оттенков камни, которые пластуются его сохой замечательно правильными кубиками. Вольга очень похож на Черномора, обрившего себе бороду — лицо у него темно, дико и страшно. Дружинники Вольги мечутся по пашне, „яко беси“, над ними мозаичное небо, все из голубовато-серых пятен, сзади их на горизонте — густо-лиловая полоса, должно быть — лес. Трава под ногами фигур скорее напоминает о рассыпанном костре щеп, рубаха на Микуле колом стоит, хотя она, несомненно, потная, — должна бы плотно облегать тело. Лошади — в виде апокалипсических зверей…»
Алексей Пешков оказался, таким образом, полным единомышленником членов комиссии в отношении к панно Врубеля, кстати сказать, и к живописи Галлена. В будущем, став писателем Максимом Горьким, он изменит свои взгляды на изобразительное искусство, свои вкусы и, в частности, свое отношение к творчеству этих художников. Но сейчас его голос громко звучит в хоре голосов их хулителей.
Эта статья спровоцировала ряд выступлений в защиту Врубеля и его панно. На страницах «Нижегородского листка» Алексею Пешкову отвечал, превознося художественные достоинства панно, Карелин, который, кстати, тоже оформлял павильон художественного отдела и так же безуспешно, как Врубель, — его фризы были закрыты щитами.
Инженер по строительству железных дорог и писатель Н. Г. Гарин-Михайловский дал высокую оценку идейному замыслу панно «Микула Селянинович» и назвал его «классическим произведением». Восторженно отзывался, о панно Дедлов, подчеркнувший выразительность образов богатырей и новизну манеры художника.
Кстати сказать, в те дни посмотреть на панно Врубеля не раз заходил долговязый молодой человек со светлыми глазами и такими же слишком светлыми ресницами и бровями, но с исполненной особенной выразительности пластикой лица. Простонародность сочеталась во всем его облике с каким-то артистизмом. Первый раз его привел сюда Савва Иванович. Молодой человек был третьим «чудом» Мамонтова на Нижегородской выставке, и он гордился им так же, как павильоном Крайнего Севера и панно Врубеля. Это был замечательный талант-самородок — Федор Шаляпин, которого Мамонтов собирался похитить у Мариинского театра. Теперь Мамонтов прилагал все старания, чтобы приобщить свое новое чудо к новаторским идеям в изобразительном искусстве, и первым шагом на этом пути было знакомство с панно Врубеля. С трудом, но Шаляпин поддавался, все чаще заходил в павильон и, под влиянием ли его новых друзей — Коровина, Серова, Мамонтова — или сам, думая о панно и сравнивая их с остальной современной живописью, вспоминал Мусоргского и отношение его музыки к итальянской опере.
Чтобы закончить повествование об этой истории, следует добавить, что Врубель был частично вознагражден: в конце работы Нижегородской выставки в художественном павильоне появилось восемь его произведений: триптих «Суд Париса», «Испания», «Портрет А.», «Из путешествия по Италии и Греции» и две скульптуры — «Демон» и «Голова» из «Руслана и Людмилы». Если не считать недавнего участия на выставке Московского товарищества художников, Врубель впервые экспонировал свои произведения, и экспонировал достаточно широко. Важно, что его картины и скульптуры защищали не только его личную репутацию, поколебленную историей с панно. Вместе с рядом других, дополнительно включенных в состав выставки произведений — К. Коровина, Архипова, В. Васнецова, Семирадского, Репина, Поленова, Шишкина, Судковского — работы Врубеля были призваны демонстрировать новые достижения русской живописи за последнее десятилетие.
История в Нижнем Новгороде показала, что Врубель признан, будет скоро пожинать плоды славы, потому что остракизм, которому были подвергнуты его панно, был, по существу, скрытым признанием. Если время нуждалось в вызывающем новаторе, то эту роль суждено сыграть Врубелю. Вот почему, несмотря на драматическую коллизию на своем творческом пути, а может быть, и благодаря ей, художник еще острее, еще полнее испытывал тогда ощущение достижения какого-то важного Рубикона в жизни и творчестве.
Врубель охотно, даже с восторгом соглашался на соучастие в работе над его панно «Принцесса Грёза» Поленова и Коровина по простой причине — опьяненный своим счастьем, он непомерно загрузил себя заказами, потому что к свадьбе нужны были деньги. Архитектор Шехтель, с которым ему пришлось познакомиться и общаться на выставке в Нижнем Новгороде, был инициатором еще одной работы художника, которую он исполнял в то же лето 1896 года. Речь идет о скульптуре для парадной лестницы дома-дворца, построенного в стиле английской готики по его, Шехтеля, проекту и принадлежащего купцу новой формации — С. Т. Морозову.
Сам принцип композиции — хоровод вокруг столба-светильника, — по-видимому, был предложен автором проекта дворца — архитектором. Сюжет же, легший в основу композиции из четырех фигур, названной позже «Роберт и Бертран» или «Хоровод ведьм», связан с той же провансальской легендой, что и «Принцесса Грёза» Ростана.
Но не менее интересна в решении этой скульптуры для Врубеля была пластическая и пространственная задача — сложное взаимодействие скульптуры с деревянной лестницей, с чугунным фонарем, вокруг которого кружился хоровод. Движение «штопора» в скульптуре повторяет винтовое и еще усложненное «модуляциями» движение пластических масс и пространства в первом эскизе композиции «Микула Селянинович». Характерна творческая атмосфера, в которой создавалась скульптура. В нее вошел элемент игры, шутки и даже «обмана», казалось бы, новый для всегда серьезного, священнодействующего в искусстве Врубеля. Но он, видимо, упивался всем этим. Он привлек к работе над скульптурой Константина Коровина и Петю Кончаловского, которые помогали физически справиться с массой сырого материала и «камуфлировать» под готовую скульптуру макет, сделанный из глины с дранкой, чтобы побыстрее получить от заказчика деньги, необходимые для предстоящей заграничной поездки. Камуфляж был настолько удачен, что заказчик был поражен, когда автор скульптуры несколько позже вдруг заявил, что работу надо переводить в другой материал — бронзу.
Врубеля захватывает горячечный темп, вся «маэстрия» творческого процесса, игра… Да, такое «шутливое» отношение Врубель мог позволить себе, только ощутив признание, собственную силу, правоту. Нельзя здесь не отметить, что это признание было фактом не только личной художнической судьбы Врубеля. Его творческие идеи, его внутренние стремления к внедрению красоты в жизнь и его каноны этой красоты уже стали соответствовать запросам основных потребителей высокого искусства — меценатов из среды поднимающейся буржуазии. Мало этого — Врубель с его исканиями становился непосредственным предтечей начавшегося важного художественного движения, открывающего в России новый стиль. Здесь же надо сделать оговорку — ставши, можно сказать, классическим представителем этого стиля в России, Врубель в лучших своих произведениях не укладывался в прокрустово ложе стилистических канонов и дал этому стилю свое неповторимое, оригинальное выражение.
