Лев Анисов - Александр Иванов
Прошение было переписано и отправлено Жуковскому.
Теперь оставалось ждать ответа.
Ах, Николай Васильевич, Николай Васильевич, добрая душа. В беде не оставит.
«Грусть и скука нам без вас в Риме, — напишет в декабре 1841 года А. Иванов Гоголю. — Мы привыкли в часы досуга или слышать подкрепительные для духа ваши суждения, или просто забавляться вашим остроумием и весельем. Теперь ничего этого нет: вечерние сходки в натурном классе, состоящем из Моллера, Иордана, Шаповалова и меня, не стоят и десятой доли беседы вашей. Неужели вы к нам в Рим и на следующую зиму не приедете? Вы бы могли нам быть весьма полезны во всех случаях».
Именно сейчас мудрого Н. В. Гоголя особо недоставало, когда надобно было выручать из нечаянной беды их общего друга Ф. А. Моллера.
Добрый и впечатлительный Федор Антонович переживал настоящую драму, влюбившись в красавицу Амалию Лаваньини — дочь расчетливой горбуньи. Амалия позировала Ф. А. Моллеру для знаменитой «Русалки». Она же вдохновила его на написание «Обручального кольца». Критика отметила мастерское исполнение картины, на которой изображена девушка-невеста, задумчиво и грустно глядящая на свое обручальное кольцо.
Неожиданно для всех Моллер и Амалия бежали из Рима, а когда возвратились, горбунья принялась настаивать на их браке. Моллер был богат, и она знала об этом.
Друзья кинулись выручать Ф. А. Моллера из беды.
Шаповаленко, будучи «вне подозрений», контактировал с семейством Лаваньини. Василий Серебряков[63] гостеприимно принял Моллера и взялся хлопотать за него у Кривцова[64]. Но более всех принимал участие в интриге А. Иванов.
Ф. А. Моллер, казалось, вконец, потерял голову. В январе 1842 года он чуть было не уехал курьером в Россию, но слезы любовницы отложили его отъезд до апреля.
«Как бы я желал взять и разорвать эту позорную связь, но это очень трудно, — сообщал Иванов Н. В. Гоголю. — Как бы желал я их развести для пользы искусства, для его здоровья, для целости денег и чтоб очистить от позорного дому…»
Он перебрался жить к Моллеру, тем более, что врачи посоветовали ему не жить в студии, а поискать солнечную комнату.
К тому времени от напряженной работы над «Явлением Мессии…» у него разболелись и стали гноиться глаза (сказалось и то, что для натурщиков он сильно натапливал в мастерской), и ему запрещено было не только заниматься картиной, но и писать письма.
Настояниями Иванова Ф. А. Моллер решился покинуть Рим и вернуться в Россию.
Наняв веттурино, оба уехали во Флоренцию. Это было настоящее бегство. Ф. А. Моллер даже не захватил с собой необходимых вещей. «Я уехал с вашими чулками на ногах», — писал он позже А. Иванову. Все расходы на поездку взял на себя А. Иванов. Во Флоренции он снабдил Ф. А. Моллера 150 скудо.
Мы не станем сопровождать далее несчастного беглеца. Задержимся в городе вместе с Ивановым и дождемся здесь письма Ф. А. Моллера из Парижа, в котором он написал важные вещи, касающиеся работы Иванова над «Явлением Мессии…»: «Я уже успел довольно внимательно осмотреть все достойное внимания в Париже, в королевской библиотеке и в особенности все, относящееся до вашего произведения, как то: путешествие в Палестину, Сирию и вообще в оттоманскую империю, между прочим, и увраж, виденный вами у Маркова. Но все они очень устарели и весьма неудовлетворительны в художественном отношении. Весьма замечательно то, что лучшее из всех есть суть путешествие в Оттоманскую империю, изданное на польском языке, которое, однако ж, к сожалению, не доходит до Палестины. Виды хорошо и с… (одно слово неразб. — Л. А.) нарисованы и награвированы с большим старанием. Все, что я мог заключить из всего виденного, это то, что вы чрезвычайно верно угадали характер гор и вообще страны, разве только в дальности между другими деревьями кое-где показали бы и пальмы»[65].
Возвратившись в Петербург, Федор Антонович примется хлопотать об оказании материальной помощи А. Иванову, используя связи при дворе, и преуспеет в том…
Флоренцию А. Иванов покинул в первых числах апреля. Он и подумать не мог, что в Риме его ожидает нежданное знакомство с человеком, который на долгие годы станет его другом.
Недавний профессор математики Санкт-Петербургского университета, надворный советник Федор Васильевич Чижов приехал в Рим 13 марта 1842 года.
Ученый-энциклопедист, инженер, промышленник, человек высокой культуры и нравственности, он оставил заметный след в истории России.
Это он во второй половине XIX века руководил строительством первой русской частной железной дороги от Москвы до Вологды и, не думая о личной выгоде, добивался, чтобы Московско-Курская железная дорога была оставлена за Россией, а не отдана иностранным компаниям в эксплуатацию. Чтобы оживить Северный край, Ф. В. Чижов учредил общество пароходного плавания вдоль Мурманского берега.
«Я русак, люблю Россию», — говорил он.
Ученик академика М. В. Остроградского, Ф. В. Чижов еще в годы работы в Университете всерьез увлекся историей, литературой и искусством. Перевел на русский язык «Историю европейской литературы XV–XVI столетия» Галлама, а оставив Университет по состоянию здоровья, выехал за границу «с главной целью изучения истории искусства» как «одного из самых прямых путей к изучению истории человечества»[66].
Год Ф. В. Чижов лечился минеральными водами в Мариенбаде, затем объехал большую часть Западной Европы, посетил Германию, Бельгию, Австрию, Швейцарию, Голландию, Францию и Италию.
Во Флоренции и Венеции знакомился с работами старых мастеров.
«Во Флоренции день мой начинался Рафаэлем, оканчивался лазурью итальянского неба и милой улыбкой цветочницы, — писал он своему приятелю цензору А. В. Никитенко. — Все поэтизировалось, все питало душу прекрасным… Венеция со своими волшебными дворцами, выдвинутыми из моря, со своими Тицианами и Тинтореттами, со всею четырнадцативековою историею, — вот итальянские университеты, вот школы философии. Италия образует душу… она дает простор всему, что есть в ней божественного, она не навязывает праздных идей, но питает и развивает те, которые образовались, и очищает их от всего, наросшего от скверностей земного существования»[67].
В Венеции, а позже и в библиотеке Ватикана, он принялся изучать документы для задуманной четырехтомной истории Венецианской республики.
Маленького роста, с быстрыми и умными глазами, интересный собеседник Ф. В. Чижов в Риме быстро сошелся с русскими художниками и с интересом принялся посещать их мастерские.
В дневнике от 27 марта он пометит: «Пора записывать все, что вижу в мастерских художников, может быть, после что-нибудь сделаю, но главное, чтоб не забыть ничего виденного».
А. Иванова в Риме не было. Он жил во Флоренции. Мастерскую художника занимал его ученик И. С. Шаповаленко. Он-то и предложил Ф. В. Чижову посетить ее. Оказавшись в святая святых гениального соотечественника, Ф. В. Чижов был поражен увиденным.
— Иванов в нашей истории художеств будет одним из первых, — заметил он.
Долго изучал профессор математики картину.
Со вниманием оглядывал мастерскую, стараясь понять художника.
Все стены увешаны копиями со знаменитых творений старых мастеров. Множество этюдов с работ Рафаэля: группы из «Афинской школы», головы из «Преображения» и «Мадонны di Foligno», копии с работ художников Венецианской школы, учителей в деле колорита, Тициана: «Вознесение Божией Матери» и «Нападение разбойника в лесу на Св. Петра», Тинторетта «Чудо Св. Марка». Наконец, огромные портфели с гравюрами и рисунками древних картин и фресок XIII и XIV столетия…
Очень хотелось увидеть и услышать самого художника.
А. Иванов вернулся в Рим 7 апреля.
В какой из дней познакомились художник и недавний профессор математики, сказать трудно, но в дневнике Ф. В. Чижова от 2 мая находим следующую запись:
«…Почти всякой день мы собирались вчетвером: Иордан, Иванов, Магденко[68] и я в Caffe de bon gout и там говорили о живописи, всякий день прибавлялось что-нибудь или к моим сведениям или развивалось старое».
Сдружившись, А. Иванов и умный, веселый Ф. В. Чижов любили прогуляться по древней Аппиевой дороге, открывая для себя все новые пейзажные мотивы.
Не здесь ли А. Иванов признается Ф. В. Чижову:
«Довел за половину дела труд мой. И никогда не стану раскаиваться, что начал его. Напротив, этим только и буду утешаться всю остальную жизнь. А кроме того, желаю, чтобы мои соотечественники-художники шли той же трудной стезей, чтобы не бросались ни в шуточный жанр, ни в акварель, ни в радужный колер, ни в быстроту эскизного исполнения, — заразительные введения наших пришлецов, ломающих искусство в способы, чтобы жить со всеми прихотями роскоши и забав, не думая о последствиях и не зная отечества». Помолчав, Иванов добавил: «Имея впереди двух пришлецов, занявших быстротою исполнения все внимание русских, плодом коего я предвижу гибель школы отечественной, я сделал все, что от меня зависело».
