Роже Авермат - Рубенс
Надо ли напоминать, например, о том, что первая поездка Рубенса в Испанию в глазах наиболее восторженных поклонников вырастает до размеров дипломатической миссии. На самом же деле Рубенс просто сопровождал герцогские подарки… Надо ли напоминать и о том, как настойчиво намекают биографы на его благородное происхождение? Эти намеки встречаются и в самых последних работах, несмотря на то, что была доказана их несостоятельность. Создается впечатление, что почитателям великого человека жалко расстаться с гипотезой, открывающей простор для игры воображения! Петер Пауль — сын Яна Рубенса и Анны Саксонской, воспитан как родной сын Марией Пейпелинкс, оскорбленной, по великодушной супругой, которая стала сообщницей виновных, помогая им сокрыть грех! Но тогда Рубенс — единоутробный брат Морица Нассауского, а это многое объясняет! Сюжет, достойный античной трагедии, но, как ни прискорбно разочаровывать любителей возвышенных эмоций, он высосан из пальца.
В страстном желании способствовать прославлению Рубенса его поклонники желают, чтобы Рубенс-человек ни в чем не уступал бы Рубенсу-художнику. Боясь, что образу человека недостает глубины, они решили помочь горю, превратив Петера Пауля в рыцаря без страха и упрека, кладезь учености и образец добродетели.
В самом деле, лишенный мишуры образ Рубенса-человека довольно нечеток. Но это вовсе не доказывает, что Петер Пауль был человеком поверхностным. Разве справедливо считать поверхностным того, кто хорошо хранит свои тайны? (Поверхностный человек тот, кто так рассуждает.) Рубенс прежде всего человек скрытный. Скрытность не всегда свидетельствует о глубине. Скрытность — это черта характера, говорящая о том, что человек либо умышленно замыкается в себе, либо не раскрывает души в силу природной сдержанности. В некоторых людях сочетаются природная сдержанность и умысел. Рубенс, по-видимому, принадлежит именно к таким характерам.
В сохранившихся письмах он всего один раз упоминает об Изабелле Брант — мы уже отмечали выше, в каких выражениях, два раза о Елене Фоурмент: один раз в письме Пейреску, чтобы с опозданием на четыре года уведомить его, что он снова женился, второй раз в письме к Люкасу Файдербе: Рубенс пишет, что он и его жена ждут Люкаса в замке Стен. Один раз Петер Пауль говорит о матери — когда объясняет причину своего отъезда из Рима. Только один раз он с нежностью пишет о старшем сыне: «Я люблю этого ребенка, как самого себя». Вот и все, а ведь речь идет о самых близких ему людях. Правда, многие письма Рубенса утрачены, но те, которые сохранились, обращены к столь разнообразным корреспондентам и писались на протяжении столь длительного времени, что на основании этих писем можно сделать вывод: Петер Пауль не любил откровенничать и изливать душу. Когда у него неприятности, он всегда скрывает их. Выражаясь современной спортивной терминологией, он «хорошо принимает удары». Философской безмятежности духа, которую он всячески подчеркивает в своих письмах, не стоило бы придавать веры, поскольку гуманисты всегда кичились стоицизмом, не будь эта безмятежность подкреплена оптимизмом его искусства. Зато его искусство, которое дышит здоровьем, радостью жизни, молодостью и вдохновением, — воистину достоверное свидетельство, ибо оно неподдельно.
Рубенс, преображавший страдания мучеников и сцены Голгофы в героические, красочные и декоративные образы, никогда не был задушевным выразителем человеческих скорбей. Фромантен[292] возразил бы: «А как же „Причащение св. Франциска Ассизского“?» На что мы ответили бы ему: «Если бы это произведение не стояло особняком в творчестве художника, к нему и относились бы иначе».
Страждущий человек, как правило, некрасив. Передать зрительный образ человеческого страдания — означает сделать уродство выразительным. Это вовсе не противоречит великому искусству — стоит вспомнить хотя бы Грюневальда[293]. Но это противоречит вкусам Рубенса, вскормленного Возрождением и античностью. Рубенс поклоняется только идеальной красоте. Уж не по этой ли причине его портреты не столько выразительны, сколько декоративны? Люди в большинстве своем некрасивы или незначительны. Чтобы придать им выразительность, приходится подчеркивать характерное в них — иначе говоря, еще больше их уродовать. Но приукрашивая их, у них всегда отнимают характерность. Ван Дейку в какой-то мере удалось этого избежать, однако и он не выдерживает сравнения с теми, кто проникает в глубину, не заботясь об идеальной красоте, — например, с Веласкесом или Рембрандтом. Рубенс выходит из положения с помощью декоративности. Таким образом он примиряет требования заказчиков и более повелительные требования своего вкуса.
Рембрандт, этот одинокий гений, всю свою жизнь оставался один на один со страдальческим лицом человека. И вся его жизнь, шаг за шагом, запечатлена в многочисленных образах, которые он оставил. Рубенс спасался от человека и его горестей, создавая свой собственный мир: все его женщины (это наблюдение не ново) похожи друг на друга, да и мужчины, мускулистые, плотные, сводятся к нескольким общим типам. Возможно, что индивидуальное не привлекало Рубенса. Но это вовсе не свидетельствует о его поверхностности. Спасения можно искать и в безднах и на вершинах. Спасаясь, становятся либо бунтарями, как Рембрандт, либо властолюбивыми эгоцентриками, как Рубенс. Нужны доказательства? Извольте…
О художнике вернее всего судить по высшей точке его творчества — для многих великих художников она совпадает с последними годами жизни. Когда за три года до смерти Рубенс должен был написать эпизод из жизни св. Петра, он предложил распятие «ногами вверх», потому что надеялся извлечь из этой позы «нечто необычное». Но он просил отсрочки, чтобы с радостью «довести до конца» работу, которая, по его уверениям, интересовала его больше всех других. (Кстати, он так ее и не закончил…) Тем временем он писал для собственного удовольствия легкие, чувственные, подчас дерзко непристойные произведения.
Не стоит обманывать себя, утверждая, что Рубенс поднимался в четыре часа утра и, прежде чем взяться за работу, слушал обедню. Рубенс, певец радости жизни, исполнял свои религиозные обязанности весьма спокойно и хладнокровно. В картине на тему «Распятие» его интересует, прежде всего, ракурс, который он должен изобразить. В глубине души его единственный закон и религия — это верность самому себе, пламенная вера в свою судьбу, свойственная всем подлинно великим людям.
Рубенса называли религиозным художником. Что ж, это верно, если судить по внешним признакам, и неверно, если исходить из глубинного смысла этого слова. Рубенс часто проявлял себя как художник-католик, повинующийся в творчестве предписаниям Тридентского собора, который хотел, чтобы произведения искусства были исполнены в благородной манере и внушали верующим возвышенные чувства. Яркая образность этих произведений должна была опровергать некоторые догмы Реформации. Все эти сцены из житий святых устанавливали почти плотские связи между церковью и верующими. Они утверждали церковь, более снисходительную, чем протестантская, они вселяют в верующих надежду на то, что каждый из них может приблизиться к богу, занять свое место в небесной иерархии. Они спасали от страха перед небытием, который мучает стольких смертных.
Рубенс, идя по этому пути, был просто слугой, честно исполняющим свою работу, но надо ли напоминать о том, что тысячи художников выполняли подобную работу, однако назидательная сторона их творчества никого не волнует? А те из них, чьи произведения и по сей день что-то говорят нашему сердцу, это избранники, чей голос слышен, вопреки всем искусственным ухищрениям и тому, что им было навязано извне. Вот и Рубенс дорог нам не благодаря религиозным темам, а часто вопреки им. И если пыл, который несомненно чувствуется во многих его картинах, должен служить доказательством его религиозных чувств, нам пришлось бы признать также, что он прежде всего прирожденный язычник, потому что олимпийским богам он служил с еще большим упоением. Однако, по правде говоря, самые взволнованные и вдохновенные чувства он испытывает перед женской наготой.
Менее утонченный, менее аристократичный, чем Тициан, — одним словом, не итальянец, а фламандец — Рубенс так же, как Тициан, любит женщину. Он неустанно прославляет ее в своих произведениях, все более чувственных, несмотря на волну ханжества, захлестнувшую его родину.
Как живописец Рубенс терпел около себя только вассалов. Примеров можно привести множество. Он несколько раз упоминал о ван Дейке, но лишь пока ван Дейк работал у него в мастерской. Впоследствии он не обмолвился о нем ни словом. Во время своих путешествий он познакомился с одним из величайших художников всех времен — Веласкесом. Создается впечатление, что эта встреча совершенно выветрилась у него из памяти. Правда, он восхищался Тицианом, но Тициан к тому времени уже умер, как умерло большинство художников, представленных в его собрании. Что же касается живых, то, если не считать его сотрудников, все это были художники второстепенные. Исключение составляет только Адриан Браувер. Хочется верить, что Петер Пауль любил его искусство. Во времена Рубенса этот блистательный художник не был оценен по заслугам.
