Лидия Гинзбург - О психологической прозе
1 Lanson Gustave. L'art de la prose. Paris, 1909, p. 127- 128.
Предел социально-моральной типологии XVII века, ее чистую культуру представляют собой знаменитые "Характеры" Лабрюйера (первое издание 1688 года). Лабрюйер - ранний предшественник буржуазного просветительства, и его характеристики имеют интенсивную социальную окраску, притом антиаристократическую. Он уже знает о влиянии среды, о воспитуемости, изменяемости и даже противоречивости характера. Но при исследовании всех этих механизмов единицей всегда является для него замкнутое свойство, а суммой единиц - типическая социально-моральная структура.
Лабрюйер сопоставляет типологические структуры разного охвата (от больших социальных групп до отдельных масок) и образованные по логически разнородным признакам (характерны в этом отношении названия глав: "О столице", "О дворе", "О вельможах", и тут же - "О человеке", "О женщинах").
"Сановники пренебрегают умными людьми, у которых нет ничего, кроме ума; умные люди презирают сановников, у которых нет ничего, кроме сана; добродетельный человек жалеет и тех, и других, если единственная их заслуга - их сан или ум, без всякой добродетели" 1. Здесь любопытное пересечение социальных (сословных) и моральных собирательных категорий. Сановники - это сословная категория, предполагающая уже определенный набор свойств (с буржуазной точки зрения Лабрюйера - отрицательных). Умные люди собирательная категория способности, но, в сущности, также социальная. Умные люди - это подобные Лабрюйеру буржуазные интеллектуалы на службе у двора и аристократии. И, наконец, добродетельные - это мудрецы, высшая моральная категория. Ее сущность именно в свободе от социального. Это уже полная абстракция, и она закономерна в рационалистическом мышлении - чем выше, тем абстрактнее.
1 Цитируется по изд.: Лабрюйер Жан. Характеры, или нравы нынешнего века, М.-Л., 1964.
В одном ряду могут стоять факты социального, морального, психологического порядка. Для Лабрюйера на равных правах существуют такие типологические рубрики (с присущими им свойствами), как придворные, знатные, разбогатевшие буржуа, и такие, как вообще женщины, вообще кокетки, обманутые мужья. Разные по своему происхождению и качеству явления, черты характера или формы поведения закрепляются однозначным оценочным термином. Скупой, храбрый, скромный, разумный, великодушный, учтивый, развратный - это свойства; игрок, кокетка - это тоже свойства.
"Если я женюсь на скряге, она сбережет мое добро; если на картежнице она, возможно, приумножит наше состояние; если на ученой - она образует мой ум; если на чопорной - она не будет вспыльчивой; если на вспыльчивой - она закалит мое терпение; если на кокетке - она захочет мне нравиться; если на сладострастнице - она, быть может, даже полюбит меня; если на богомолке... скажи, Гермас, чего мне ожидать от женщины, которая старается обмануть бога, но обманывает при этом только себя?"
Сен-Симон, с его преимущественным интересом к характеру, с его разветвленной типологией, многому научился у Лабрюйера и в "Мемуарах" называет "неподражаемой" его манеру изображения людей. Но Лабрюйер создавал литературный характер, то есть очищенный, идеальный, с проясненной схемой, поглощавшей опыт наблюдений над реальными прототипами. В знаменитой речи, произнесенной во Французской академии в 1693 году, Лабрюйер протестовал против преднамеренного подыскивания ключей к его персонажам и утверждал, что он не стремился изображать портреты определенных лиц, "верные и похожие, из опасения, что порой они будут неправдоподобны и могут показаться ложными или вымышленными". Вместо этого он брал и соединял черты, которые "не могли принадлежать одному лицу, и создавал из них правдоподобные изображения", предлагая вниманию читателей не сатиру на определенные личности, но "недостатки, которых следует избегать, и образцы, которым должно следовать".
Требование правдоподобия, одно из основных требований классической поэтики, применяется здесь к характерам и портретам. Это дает любопытный результат: правдивый портрет единичного человека, с рационалистической точки зрения, может оказаться неправдоподобным. Вот чего не боялся Сен-Симон.
Прототипы "Характеров", конечно, существовали в авторском сознании, равно как и в сознании осведомленных читателей. Но они как бы вынесены за пределы художественной структуры, не обязательны для ее восприятия. Для современников Лабрюйера отгадка, подбирание ключей было скорее чем-то вроде светской игры или сплетни. У Сен-Симона, напротив того, тип тождествен прототипу; персонаж назван по имени и несет на себе пеструю нагрузку биографической и характерологической информации. Если Лабрюйер растворяет опыт своих реальных наблюдений в схеме, то Сен-Симон накладывает схему на живой и сопротивляющийся опыт. Весь Сен-Симон в борьбе этих двух начал типологической схемы и действительно бывшего. Без схемы он обойтись не может, без схемы его мир был бы хаосом, так как иначе рационалистический человек не умеет организовать мир; но не уместившийся в схему остаток - это начало динамическое, перестраивающее контекст.
Текучесть сознания Сен-Симону еще неизвестна. Он любит контрасты, но для него это столкновение противоречивых свойств, которые остаются замкнутыми и непроницаемыми друг для друга. Сен-Симон верен себе и тогда, когда говорит о влиянии среды и воспитании, об изменяемости характера. Человек изменяется - это значит, что одни его свойства замещаются другими. Такова, например, история нравственного перерождения герцога Бургонского. Принц "родился ужасным ребенком": неистово вспыльчивый, не выносящий ни малейшего сопротивления, упрямый, сладострастный. "Своим страстям он предавался без удержу и не знал меры в своих удовольствиях. Временами сумрачный и дикий, он по природе был склонен к жестокости". Но мудрые воспитатели и бог, пожелавший сделать "из этого принца творение своей десницы", - восторжествовали. "Из этой бездны вышел принц, приветливый, мягкий, человечный, выдержанный, терпеливый, скромный, способный к раскаянию, смиренный и строгий к себе..." (I, 401-403).
Свойства у Сен-Симона вступают в сочетания, неправдоподобные, сказал бы Лабрюйер, в своей единичной конкретности. Они видоизменяются, обогащаются в этих скрещениях. Между типологической формулой и наборами соответствующих ей свойств возникают отношения неожиданные и сложные.
Социальная типология Сен-Симона в принципе отличается от лабрюйеровской. Аристократию, придворных, сановников Лабрюйер наблюдает со стороны, извне и прежде всего типизует. Придворные, независимо от прототипов, разделяются у него на обобщенные категории: искатели приключений, надменные, угодливые, суетливые, гоняющиеся за громким именем. Сен-Симон же внутри, в самой гуще. Он пишет не моральный трактат, а историю. Для него существует не только социальная типология, но и "социальная механика" - борьба партий, игра реальных политических страстей, заговоров, интриг. Вельможи у него разные. Среди них есть друзья и враги, соратники и соперники. Для Лабрюйера светские женщины - обобщенная категория со своим традиционным набором пороков. Но в сенсимоновском мире быть женщиной двора и большого света - это своего рода должность, это роль в политической игре, и женские характеры Сен-Симона разнообразны не менее мужских.
Круг наблюдений Сен-Симона в основном ограничен жизнью двора. Но Сен-Симон - наблюдатель эпохи расцвета абсолютизма, когда королевский двор был центром, имевшим в жизни Франции особое политическое значение. В пределах доступного ему понимания Сен-Симон исследует "механику" отдельных социальных групп, стараясь тщательно их дифференцировать. Он создает разные кастовые модели придворных и военных, чиновников и церковнослужителей. Кастовые формы сочетаются с личными свойствами, которые можно разделить на способности (деловые качества), светские качества и качества моральные. Искусное их скрещение дает порой неожиданные результаты, особенно в сочетании с тем драгоценным остатком непосредственно увиденного, который не вмещается ни в какие схемы.
Социальные определения Сен-Симона всегда резко оценочны, по существу своему моралистичны. Причем критерии оценок - положительные и отрицательные - откровенно зависят от расстановки политических сил и от личного положения Сен-Симона в борьбе придворных партий. Положительное исходит от аристократии, стремящейся сохранить свои права и достоинство; отрицательное - от короля и его сподвижников, поскольку они осуществляют нивелирующую, буржуазную политику, от незаконных детей короля с их разрушительными претензиями, от их покровительницы - морганатической жены Людовика XIV маркизы де Ментенон.
Итак, тяготеющая ко двору аристократия неоднородна. Есть небольшая группа аристократов, блюдущих прежние высокие традиции. Это в основном старые друзья отца Сен-Симона или круг его тестя маршала де Лоржа; это также деятели, близкие к будущему наследнику престола герцогу Бургонскому, в котором они надеялись найти врага новой чиновничьей знати и защитника аристократических прерогатив. Другая, большая, часть родовой аристократии погрязла в придворном угодничестве или в праздности, разврате и общении со всяким сбродом. Критерии оценки прямолинейны и ясны.
