Татьяна Маврина - Цвет ликующий
27.2.71. Вечером был С. Львов. Много, подробно, отшлифованно, с интонациями рассказывал, не очень утомительно. Принес свою статью. Подарила ему книжки, фломастер. Погулять вечером не удалось.
1.3.71. Была Либет. Кой до чего договорились, но когда же я буду делать — голову не опустить! Анимаиса приехала из Ленинграда. Каплан болен. В «Известиях» теперь распоряжается Пенкин, а Федин в стороне. Статью Горленко приняли в «Детскую литературу».
5.3.71. Бабские торжества. Вспомнила меня Ольга из Нижнего, но это уж очень далеко, и я даже боюсь близости. Читала Потебню о «Слове» — хорошо он пишет и хорошо рассуждает. 100 лет назад. Где-то он ошибся в инициалах в своей цитате, в журнале дают отдельную страницу, где он кается в этой ошибке. Набрано жирным 30-м кеглем! Внимательно и аккуратно жили!
Сидела у меня вечером Л. Лось, слушали новые пластинки. Она плакала, вспоминая, наверное, свое счастье с Игорем. Теперь жизнь заполнена озорным ребенком кавказского происхождения и, по-видимому, нелюбимым и мало зарабатывающим мужем. Подарила мне два больших офорта — хороши в общем плане, но своего пока еще нет. Куда мне такие большие положить? Когда она ушла, я пожалела, что мало ее одарила. Лицо по-прежнему ангельское, но сама несколько подюжела.
8.3.71. Бабий день. Звонил Дорош. Мы очень обрадовались и ликовали, говорили «по душам». Складно, видно, дело на лад идет.
12.3.71. Ездили на импрессионистов. Лев достал билеты. Но было так душно, что как следует поглядеть не удалось. По-прежнему те же любимые: Боннар — синее море, разглядела поближе, влюбилась, мальчик Мане, Сислей с зеленой водой. Увидала Берту Моризо. Портрет — очаровательно нежный, на полутонах, большая удача. Остальное хлам. Внизу лубок — для глаз приятно и весело, но останавливаться уже нет сил. А вся стенка в целом — что-то очень светлое, детское, если бы не заезженное слово — лучезарное. Светлее, нежнее даже французской живописи.
Портрет Золя меньше отличается от Крамского, чем от Матисса или Пикассо. Но дубовая твердость руки Мане меня трогает. Н. В. говорит про Б. Моризо — ученица превзошла учителя. Это, конечно, не так. Все же она Софронова, а Мане — Веласкес, или что-нибудь в этом роде.
Устали мы очень, после музея ездили по делам, разводить кашу.
В среду привозили Ю. П. и Б. из «Малыша» пробу к «Петуху». Я смотрела на свои рисунки с некоторым удивлением. Я их начисто забыла — делалось все вперемешку с тяжбой о Городце. Хорошо, светло и красиво, убедительно. А как же я работала, не видя, не помня ничего. Кто-то водил рукой правильно.
14.3.71. Переписываю заговоры из Виноградова. Там есть и описание этих «рукописей».
15.3.71. Пришла Анимаиса, принесла напечатанную статью Н.В. о графике. Сара всерьез верит в заговоры. Ларионовых было два брата — Михаил и Иван. Гончарова делала литографическую книжку стихов С. Боброва (он умер в 1971 году).
21.3.71. Читаю увлеченно Л. Гумилева о степи.
25.3.71. Звонила Пистунова со своим протеже. Пришел в час, длинный, смешной, с бачками, молдавский еврей с двумя связками картин. Еле приволок и от смущения тычется не туда. Миша Штенберг. Самоучка из Львова, опекаемый московскими писателями и поэтами. Живет за счет жены. Устраивают ему выставку в ЦДЛ. Картинки хорошие, мизерабль, густой цвет, детское видение, чудные темы. Все для успеха, если есть ветер в паруса.
27.3.71. Был у нас вечером Львов. Сооружали заявку на «собрание сочинений».
29.3.71. Начала писать «Уборы». Чиню «Мертвую царевну» и никак не вычиню.
5.4.71. Разговор с Костиным. Кто он — друг или нет? Что-то не поймешь.
6.4.71. Почти закончила сочинение, если пригодится, то будет хорошо. С каталогом Н. В. все получилось, вот что значит чины! Анимаиса принесла известие, что нашу «Дорогу» получили. Директор отдал главному редактору Лапшину, а тот пришел к ней: «Я знаю, что М. Ваша приятельница. Полгода назад я голосовал против. М. искажает нашу действительность. Как же сейчас я буду себя вести?» Ну, авось.
7.4.71. У Н. В. в Гослите идет на 1972 год «Евгений Онегин». Не устарел. В худсовете в Гослите верховодят Шмаринов, Верейский, Гончаров, Чегодаев, Минаев. Кибрика и Дехтерева нет. Зачем я это записываю — черт знает зачем. Дело с каталогом Н. В. подписано. А Рублевскому музею Горяинов отказал — они со стороны. Очень жаль. Сейчас «Сов. Худ.» издает эти каталоги очень хорошо: «Псковская живопись» (старался Ямщиков), «Лубок» (хуже).
11.4.71. Вечером читаю Гроссмана о Достоевском и Бакунине. Какой интересный гриб вырос на нашей земле — этот Бакунин.
13.4.71. Вечером были настоящие гости: две дамы Н. А. Дмитриева и Берзер. Они с Ан. однокашники из ИФЛИ. Разговоры, улыбки, цветы, торт и прочая скучища. Анимаиса сказала, что все были очень довольны.
14.4.71. Позвонил Костин, что идет на Ван Гога. Антонова пустит. Велел и нам звонить. Н. В. позвонил, но был ответ: «Вас неправильно информировали, сегодня никого не пускаем, моют полы». Я позвонила в Кабинет гравюр. Подошла Вера Александровна, я ее не знаю — «Очень приятно» — Не знаю, будет ли приятно дальше. Просьба о пропуске. — «Охотно». В. А. нас провела через контроль, и почти два часа мы ходили от картинки к картинке. В белом зале прелестные вещи, в дальней комнате ранние — чепуха. Ранние — не интересно, и скучно, и ничего не обещает. Ни зачатков цвета, ни радости. Добросовестно коричневой краской. Даже нет неумелой наивности. Откуда же взялся его цвет? В Париже родилось новое видение мира. Лучшее: 1 — «Натюрморт с луком» 1888 года, где даже спичка решена цветом, тень от нее, конверт с адресом, книжка и пр., без ошибок, без неясностей, еще не лихо, еще нет вихрей — цвет. 2 — «Портрет военного» в красной кепке с зеленым лицом на ярко зеленом. Уши розовые, глаза глядят, лицо живое. 3 — «Колыбельная», та, что есть в «Золотом Руне». Фон в цветах, тщательно, внимательно выписанных. 4 — самая чудесная — «Сбор олив». Небо по желтому зелено-голубым, светоносное. Вот как он этого добился! И ничего не боится — облака помазал незатейливо ультрамарином. Кверху светлые мазочки, в соседстве с мутными низами — охряные.
Вот эти четыре лучше всех, но и другого волшебства достаточно. Очень законченно, без ошибок, à la prima, без лишней болтовни. Цвет сияет не знаю от чего. Наложение цветов? Подкладкой? Можно вешать рядом с иконами. По определенности всего и законченности. «Тут упадет звезда полынь! Апокалипсис!» — сказал Василенко. А мне видится райское блаженство каждой вещи, человека, дерева, гор, неба, воды, цветущих лугов, стволов, стогов — охрой их вышивает, и кажутся светоносными. Кое-что потеряло цвет, но не потеряло ликование. Спустились вниз, посмотрели своих Ваг Гогов — кроме олив — наши лучше.
15.4.71. Прочитала в журнале «Печать и революция», как Кругликова делала монотипии. У меня масляных красок много, разве попробовать летом? Может, выдержу вонь? Сквозь снег тополя с набухшими почками — красиво, но, может, им холодно и нечем тут любоваться.
16.4.71. Н. В. прочитал мою писанину и одобрил, и даже меня поцеловал за хорошую работу. Читала последние воспоминания Л. Толстого, как сказки рассказывал крепостной старик бабушке. Уж очень хорошо.
17.4.71. Ездили по Рогачевскому шоссе. Ехали «на Вы», т. е. не очень быстро, не быстрее 60 км. Для Н. А. это «на Вы», а для нас и это быстро, со Львом едем 20–40.
19.4.71. Написала озеро «Озерецкое». Серовато. Вечером встретили Файнберга. Ухо у него рваное. Может, лечили от бесов. Пузо толстое, а говорит прекрасно. Рассказы о Герцене, что у него такая же история, как у Фета, он от еврейской матери. Жена Толстого — дочка Берса, модного врача, который имел связь с матерью Тургенева, была дочь — «сестра» Тургенева, о которой он даже заботился. Еврейкой получается и С. Андр., недаром у нее такой типично еврейский характер жены. А на портрете Ге, что мы видали этой зимой в Третьяковке, она и выглядит еврейкой. Тоже еврей и отец Блока. Мы, придя домой, досмотрели его портрет в трехтомнике — похож на моего дядю Самуила.
20.4.71. Пребываю в миноре, получила еще по морде от товарищей, которые, во главе с Минаевым, которого мы облагодетельствовали мастерской. Он и делал доклад начальству о дипломах. Не только «Лукоморье», но и «Тридевять земель» отвергнуты. — «У Мавриной раньше книжки лучше были». Я расстроилась хамством и злобой, но скоро забыла. В лесу было грязновато.
21.4.71. Прислал письмо Милашевский. Он уезжает отдыхать в Коктебель. Что сейчас там? Весна в разгаре, маки, наверное, еще не цветут. Какое удовольствие было нарывать букеты маков на холмах совсем голых. В чем заключалось счастье? В глупости, пожалуй. Не интересна была элита у Волошина, и сам он в золотом обруче на кудрях, с золотыми зубами, в рубахе до голых колен. Или Вересаев с супругой. А я читала немало Вересаева, но глядеть на него мне было неинтересно. Интереснее была благородная кухарка у наших хозяев Павловых. Катя Павлова. Загорелая до коричневого, в костюме пажа, с голыми руками и ногами, без лифчика. Красивая Вера и ее сестра, еще красивее — потягивалась у моря без костюма, как Венера. Гирс ухаживал за обеими и за Катей. Катя ездила на осле и упала, вывихнула ногу, Вересаев ей вправлял сустав, она не крикнула. Приходила чета Габричевских. На него смотреть не стоит, он наш преподаватель, а Наташа гордилась круглой спиной, толстыми ногами, вольной речью. Но и это все ерунда рядом с морем, горами, камешками на пляже, и степью за горами. Облака вываливались из-за моря в каком-то бесконечном изобилии, потом все исчезало. Дождей не было. Ногам колко. По горам ходить легко.
