Феликс Розинер - Гимн солнцу
Вечером 10 апреля солнце садилось медленно. Оно смотрело в окно, и светлые лучи тихо скользили по его лицу. Простившись, солнце ушло, чтоб уступить свое место звездам. Когда стемнело, засияли Весы и множество иных созвездий, и весенние планеты мерно двинулись по небосводу извечной дорогой. Ритмы вселенной ненарушимы, и когда на Земле прекратилось биение сердца того, кто умел слушать ритм и гармонию сфер, все в мире по-прежнему шло своим чередом.
Над ним были звезды. А Солнце в это же время всходило уже на востоке — над страной, чье искусство так близко было ему. В далекой Японии неизлечимо больной человек, совсем молодой, двадцати пяти лет, держал в руках свою книжку стихов, только недавно вышедшую из печати. Имя его, больного поэта, — имя Исикавы Такубоку было тогда почти никому не известно, а сейчас его знает весь мир. Такубоку проживет еще ровно год, до будущего апреля, и ему в его стране станут воздвигать памятники из камней с выбитыми на них строками его стихов — танка.
Пусть же на этих страницах возникнут в память Чюрлениса строки стихов Такубоку. Есть глубокое внутреннее сходство благородных духовных качеств, сходство характеров и жизненных судеб этих двух великих поэтов, двух великих сыновей разных народов, но одной эпохи, а главное, одного рода — Человечества.
«Хрустальный шар — вот все, что я хочу! Чтоб был передо мной большой хрустальный шар, когда я думаю о людях».
«Есть беззаботная усталость. Завидую тому, кто целый день, дыханья не переводя, работает… Потом легка усталость».
«Я взошел на вершину горы. Шапкою помахал, сам не знаю кому. Снова спустился вниз».
«Зарыться в мягкий ворох сена пылающим лицом… Такой любовью я хочу любить».
«Как сердцу мил родной деревни говор! На станции в толпу вмешался я, чтоб только поскорей его услышать».
«Я в дом пустой вошел и покурил немного… Мне так хотелось одному побыть».
«Я книгу бросил. Рассеянным взглядом глубоко в картину ушел, выпуская кольца табачного дыма».
«Вечером вдруг захотелось мне написать длинное, длинное письмо, чтобы все меня полюбили».
«Хотел бы положить я в изголовье жемчужину печали, сквозящую прозрачной синевой, и слушать до утра, как стонут сосны…»
ФУГА
Как это чудесно — быть нужным людям — так говорил он.
Судьбы Чюрлениса и его искусства — его живописи и музыки — судьбы трагические и вместе с тем счастливые.
Наверно, нужно говорить не о славе, а о любви к нему. Только сегодня мы по-настоящему начинаем понимать Чюрлениса и все больше узнавать о нем, а настоящая любовь ведь и появляется тогда, когда мы близко знаем человека, когда понимаем его…
С Чюрленисом произошло удивительное: чем глубже постигаешь его творчество, тем чаще возникает поразительное ощущение, что если мы что-то не знали о нем или понимали его недостаточно хорошо, то он, напротив, — прекрасно знал нас, сегодняшних людей, знал, что будет занимать наши мысли и чувства, к чему будем стремиться мы — человечество, шагнувшее далеко во вторую половину XX века.
Вот уже скоро два десятилетия — с той поры, когда первый спутник облетел Землю, — взоры людей неотрывно обращены к космосу, к вселенной. Чюрленис был художником, глядевшим на мир звезд нашими глазами. Первым в искусстве он смело и свободно говорил на языке космических пространств, и кажется, что ощущения космонавтов, глядящих сквозь иллюминаторы своих кораблей на невиданные дотоле картины, были ему знакомы.
Чюрленис, небывалой силой своего воображения поднявшийся над Землей, оказался сегодня рядом с Германом Титовым, нацеливающим объектив «Конваса» в беспредельность, и рядом с Алексеем Леоновым, который, взяв палитру художника, стал искать на ней краски, увиденные им в открытом космосе.
В годы, когда жил Чюрленис, никто, кроме нескольких ученых, не слыхал об Эйнштейне, — великом физике, внесшем в науку современные представления о пространстве и времени. Эйнштейн родился на несколько лет позже Чюрлениса, а свою первую работу о теории относительности опубликовал в 1905 году, когда Чюрленис сложился как человек и художник. И вот оказывается, что сегодня, глядя на картины Чюрлениса, мы не можем не вспомнить о той неразрывности понятий пространства и времени, которую люди постигли только вместе с открытиями эйнштейновской физики. Вдумываясь в то, что мы видим у Чюрлениса, поневоле вспоминаешь и гипотезу о множественности миров, об их взаимопроникновении — о тех «странностях» материального мира, по поводу которых сейчас спорят физики и астрономы.
«Действительно, как это чудесно — быть нужным людям и чувствовать свет в своих ладонях. Ты не представляешь, как я горд, что мы, ты и я, находимся в положении, когда можем кое-что дать людям».
Тот же 1905 год — год первой революции в России — дал резкий толчок развитию литовского искусства. К сегодняшнему дню литовское искусство прошло большой, интереснейший путь. И Чюрленис, как стало ясно теперь, остается первым и самым талантливым, глубоко национальным литовским художником и композитором. Он пришел в пору весны литовского искусства, и, как в весенней почке, в его творчестве таилось все то, что стало сегодня наиболее характерными чертами литовской живописи и литовской музыки.
Вспомним еще об одном современнике Чюрлениса — о фантасте Герберте Уэллсе. Читал ли Чюрленис его романы, это не столь важно. Во всяком случае, на картине «Мир Марса» художник изобразил вовсе не длинноногие аппараты марсиан из уэллсовского романа «Борьба миров», а растительность, которая, как тогда думали, должна была существовать на красной планете.
Один из романов Уэллса «Машина времени» строится на возможности переходить из прошлого в будущее — возможности путешествовать во времени. Идея фантастична, и наука — по крайней мере, сейчас — не видит, как воплотить эту идею в жизнь. Если и можно представить себе что-либо напоминающее машину времени, то это творческое воображение человека. Оно позволяет нам шагать из века в век, из страны в страну, с одной планеты на другую, быть в одно и то же время во дне вчерашнем и во дне сегодняшнем.
Таково и настоящее, большое искусство. Возникшее в прошлом, оно воплощает в себе и сегодняшний день, и уносит в будущее, конечно же, затем, чтобы будить чувство, мысль, воображение людей.
Именно таково искусство Чюрлениса.
«Ужасно много работы у нас впереди, и не представляешь, как я радуюсь этому. Действительно, как это чудесно — быть нужным людям и чувствовать свет в своих ладонях. Ты не представляешь, как я горд, что мы, ты и я, находимся в положении, когда можем кое-что дать людям».
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Примечания
1
Прелюдия — небольшое музыкальное сочинение свободного (импровизационного) характера. Прелюдией называют также и пьесу, которая служит вступлением к следующей за ней фуге.
2
В прошлом существовали различные русские транскрипции фамилии художника. Принятое сейчас написание произносится как «Чюрлёнис».
3
Назовем такие изданные на русском языке книги: В. Ландсбергис, Соната весны. Л., 1971; М. Эткинд, Мир как большая симфония. Л., 1970; Э. Межелайтис, А. Савицкас, Чюрленис. М., 1971. Интересны и содержательны вступительные статьи к изданным в Литве альбомам репродукций художника.
4
Орган — клавишный духовой музыкальный инструмент огромных звуковых возможностей. В органе может быть от нескольких сот до нескольких тысяч труб, поделенных на группы (регистры), каждый регистр обладает определенным тембром звучания. Органист играет на нескольких рядах клавиш (клавиатуры органа называются мануалами), и ноги управляют басовой педальной клавиатурой. Воздух в трубы подается особым нагнетательным устройством.
