Джойс Бетти - Наматжира
Постоянная апатия Альберта не давала покоя Фицу. Последнюю надежду он возлагал на то, что живопись поможет пробудить его. Однажды он подошел к Альберту, когда тот, по обыкновению, сидел один, и спросил, не закончил ли он какой-либо картины. Ни слова не говоря, Альберт вытащил из этюдника несколько акварелей. Написанные грубо, крикливо, они служили наглядным свидетельством глубокого душевного расстройства старого человека. Природная тонкая наблюдательность все еще проявлялась в рисунке громоздящихся гор и изящных белесых эвкалиптов, но чувство цвета, которое отличало его предшествующие работы, совершенно отсутствовало.
Эта живопись встревожила Фица. Он протянул картины обратно Альберту, мучительно соображая, что же ему сказать. Помолчав, он спросил Альберта, что он собирается с ними делать. Альберт сказал, что, может быть, отдаст картины Еноху, чтобы тот отправил их Бэттерби, но по его тону было ясно, что его нисколько не заботит, что станется с ними.
Альберт, похоже, утратил всякую волю к жизни. Фиц не раз спрашивал, не беспокоит ли его что-нибудь, не болен ли он. И каждый раз Альберт неизменно отвечал, что все в порядке, просто он чувствует небольшую усталость. В один из дней Рубину вызвали в Хермансбург к дочери Мейзи, которая вот-вот должна была родить. Перед отъездом она очень просила Фицев приглядеть за Альбертом. Фицы заверили ее, что присмотрят за ним, и предложили ему делить стол с ними. Альберт отказался. Спустя несколько дней после отъезда Рубины Фиц, совершая обход, заглянул к Альберту. Альберт лежал в углу, свернувшись калачиком. Увидев Фица, он пожаловался ему на боли в груди.
Фиц немедленно вызвал двух сестер из местной больницы. Альберт хотел было уклониться от осмотра, но, зная о его предрасположенности к ангине, они настояли на обследовании. Не найдя у него ничего внушающего опасения, они тем не менее посоветовали Альберту лечь в больницу. Альберт и слышать об этом не хотел. Фиц попросил одну из сестер в ближайший же сеанс радиосвязи связаться с врачом из Алис-Спрингса. Дежурный врач, выслушав сестру, посоветовал внимательно следить за его состоянием и попросил сообщать ему о малейших изменениях. В течение двух последующих дней в самочувствии Альберта не наступило никаких улучшений. Доктор предложил прислать в Папунью самолет и доставить художника в Алис-Спрингс. Однако в Папунье болезнь Альберта не считали столь уж серьезной и не видели необходимости в такой спешке. Поэтому перевезти его в город решили с попутным грузовиком, когда тот поедет за провизией. Сестры и Фиц, постелив матрац, устроили Альберта в кузове грузовика.
Альберт никак не хотел ложиться, и, когда грузовик тронулся, он помахал на прощание рукой. Несмотря на то, что Альберт, казалось, был в сносном состоянии, Фиц очень беспокоился, как бы долгая дорога не отразилась на нем, и послал радиограмму в Алис-Спрингс с просьбой выслать навстречу медицинскую машину. Через несколько часов Папунья узнала по радио, что Альберт благополучно прибыл в больницу, состояние его удовлетворительное.
Весь следующий день Альберт отдыхал, но тут неожиданно начался сердечный приступ. Состояние его быстро ухудшалось и стало критическим, когда в довершение всего у него началось воспаление легких. О тяжелом положении Альберта сообщили Рубине, и на другой день к вечеру машина миссии привезла ее в больницу. Пастор Альбрехт встретил ее, и они вместе вошли к Альберту. Преклонив колени, они стали молиться у его постели. Альберт попытался присоединиться к ним, но, едва прошептав «аминь», устало закрыл глаза и впал в забытье.
Когда последний луч заката коснулся его темного лица, Альберт глубоко вздохнул и затих. Абориген из племени аранда, ставший самым известным и самым трагическим по своей судьбе художником Австралии, скончался.
Альберта Наматжиру похоронили на кладбище Алис-Спрингса воскресным вечером 9 августа.
Пастор Альбрехт в краткой надгробной проповеди сказал: «Альберт был не только членом племени аранда и прихожанином лютеранской церкви. Я беру на себя смелость утверждать, что он принадлежал не только Австралии — он принадлежал всему миру. Своим искусством он открыл людям красоту своего края. Он дал им возможность увидеть наши горы, деревья, пейзажи, залитые таким великолепным солнцем, о котором и не подозревают в других уголках земного шара. И вот сегодня мы предаем его останки земле. Но, слава богу, погребая этого великого сына Центральной Австралии, мы можем утешить себя тем, что, хотя прах его будет покоиться в могиле, наследие Альберта останется с нами. Во многих и многих домах нашей страны его произведения по-прежнему будут радовать сердца людей».
Как только проповедь окончилась, Рубина, поддерживаемая пастором Шерером, с маленьким букетиком цветов подошла к краю могилы и бросила на гроб первые горсти земли. Высоко в небе над скорбной группой людей бесшумно кружил одинокий планер. Было что-то символическое в том, что тень от его крыльев набежала на открытую могилу: казалось, будто измученная душа Альберта освободилась наконец от земных страданий и воспарила ввысь, чтобы найти счастливую обитель воспоминаний и обрести там вечный покой.
Когда могилу убирали цветами, возле нее осталось всего несколько человек. Рядом с маленькими букетиками цветов от друзей и почитателей на могиле лежали дорогие венки от знаменитостей Австралии.
Споры — такова уж была судьба Альберта — разгорелись и вокруг его похорон. Одни считали, что память художника следовало бы почтить гражданской панихидой. Другие возражали против захоронения в Алис-Спрингсе, поскольку этот город расположен не на территории племени аранда и к тому же с ним связано падение Альберта. Пастор Альбрехт разъяснил, что Альберт был похоронен так, как того пожелала Рубина, к тому же он и сам считал, что пышные похороны со множеством людей стеснили бы семью Наматжиры.
Кончина Наматжиры тем не менее оплакивалась далеко за пределами маленького кладбища в Центральной Австралии.
Доктор Эватт, лидер оппозиции в федеральном парламенте, заявил: «Смерть Альберта Наматжиры — это трагическая утрата не только для его родного племени, но и для всей Австралии. Его неоценимая заслуга состоит в том, что он в огромной степени помог всем жителям Австралии проникнуться искренним чувством симпатии к аборигенам».
Ганс Хейзен, один из самых первых почитателей Наматжиры, писал: «Альберт был личностью, единственной в своем роде. Он обладал феноменальной способностью художественного видения. Когда-то давным-давно пастор Альбрехт спрашивал меня, как поступить с Альбертом, и я тогда посоветовал оставить талантливого аборигена, подававшего огромные надежды, в его родном краю, чтобы он по-прежнему писал, повинуясь голосу чувства. К несчастью, ему не давали покоя».
Профессор А.-П. Элкин говорил, что смерть Наматжиры — серьезная утрата для аборигенов, так как он был великим представителем своей расы. «Я надеюсь, — сказал он, — что пример Альберта не пропадет даром».
На смерть Наматжиры откликнулся и один из выдающихся художников Австралии — Уильям Доубелл: «Я скорблю, услышав о кончине Альберта. Я восхищался им и как человеком и как художником».
Писатель Фрэнк Клюн, принимавший Альберта у себя в доме в Сиднее, писал: «Бедный Альберт… он был самым выдающимся аборигеном нашей страны за всю ее историю.
Он должен быть похоронен рядом с Джоном Флином в тени горы Гиллен».
В прессе выступил и неизменный защитник Альберта во всех спорах доктор Чарлз Дьюгид: «Я знал Альберта с 1934 года и всегда высоко ценил его. Он был большой художник и светлый ум. Он мог судить об австралийских делах так же, как хорошо образованный белый, и это качество в нем недооценивали».
Доктор Гордон Симпсон, знавший Альберта девятнадцать лет и обладавший одним из самых больших собраний работ художника, говорил: «Я хорошо знал Альберта и был высокого мнения о нем. Я считаю его самым большим художником — певцом Северной Территории. Его работы свидетельствуют о такой глубокой любви к своему краю, которая вряд ли ведома белым. Как добрый семьянин, он отдавал себя семье. Его утрата для них невосполнима. Это был человек самых высоких устремлений».
Художник Ноэль Коунихэн, большой поклонник Альберта, попытался оценить его вклад в искусство. В статье, напечатанной в «Трибюн», он выразил сожаление по поводу непризнания творчества Наматжиры официальными и профессиональными художественными кругами, а также по поводу неприятия Альберта обществом белых, когда он попытался обзавестись домом в Алис-Спрингсе.
Ноэль Коунихэн писал: «Директора национальных галерей, искусствоведы, критики и многие довольно известные художники утверждали, что акварели Наматжиры лишены художественных достоинств. Директор Сиднейской галереи Хол Миссингэм во всеуслышание заявил, что, по его мнению, в Австралии наберется по меньшей мере двадцать пять акварелистов лучше Наматжиры. Интересно, кого же назовет он. Сэр Дэрил Линдсей в бытность свою директором Мельбурнской галереи отказался приобрести акварели Наматжиры. Место Наматжиры в изобразительном искусстве нашей страны необходимо рассматривать в историческом аспекте, с учетом всей исключительности обстоятельств. Позор, что наши главнейшие национальные галереи игнорируют этого художника. Однако, вопреки официальному непризнанию, обыкновенные, простые люди любят теплую по колориту, богатую по краскам живопись Наматжиры. Он достиг славы только благодаря своим врожденным способностям. Наматжира не имел за своей спиной культурной традиции создания художественных ценностей. Великие художники рождаются не на пустом месте. Рембрандту предшествовали два века развития великолепного национально-самобытного реалистического искусства Голландии. Он располагал произведениями высочайшего итальянского искусства своих дней и хорошо знал его. Именно такая обстановка формирует великих художников. И тем не менее Наматжира был великим художником. Кроме глаза художника он обладал поистине феноменальным по остроте чувством цвета, цепкой памятью, поразительным умом и нежной любовью к родному краю. Он совершил огромный культурный скачок, преодолев тысячелетия. Он открыл богатую россыпь талантов в своем народе, основав целую школу арандских художников.
