Казимир Малевич - Том 3. Супрематизм. Мир как беспредметность
Культура не ведет туда, куда нужно, ибо не знает его и не может вести, все от нее скрыто и ничего не хочет быть познанным. Тогда она пытается разрушить ядро наукой, опытом, исследованием. Через них собирается постигнуть ядро как семя мудрости и посеять в себе мировую мудрость, — она разрастается в нем разумом как ценностью культуры, в новом образе человеческого мышления. И этот новый образ в мышлении мира разрушает ценности в человеке своим колебанием, разрушает себя. В себе происходит исследование, познание, т. е. становление действительности, и в себе происходит разрушение последней, она остается неизвестной. В себе <человек> хочет достать семя мудрости, в себе же хочет и найти культуру, — ибо то, что познается, существует в нем тогда, когда оно познано как новый физический вид и форма. Разбивает себя адскими орудиями культурной мысли, разрушает череп, чтобы изъять или посеять семя формы, но так как формы нет, а есть образ ее, то, распыляя мозг, семени действительного не находит, ибо мудрость не в действительности.
Природа, Бог — только образы. Если бы была мудрость действительного или естество было бы мудро, Бог был мудр, то [ей <мудрости>] нужно было бы что-то познать, а так как нет перед ней познаваемого, то нет и последней.
Нетрудно предвидеть гибель предметной культуры, коль скоро в человеке будет сознание беспредметности, когда человеческое действие дает нуль результатов, а различия достигнут тоже нуля. В различиях лежит разрушение взаимное — пушка разрушает человека, и обратно, происходит то, что называем «борьбой за существование», за существование равенства, за уничтожение различий и относительных благ. Армеец поражает другого лишь потому, что другой армеец имеет в себе или на себе отличие и различия, несет различающуюся идею.
Эти различия существуют в предметном харчевом, также и в другой половине культуры научной, Искусства, Религии. Триединый путь культуры различий и разрушений, различия враждуют между собой вечно, ибо оно <сознание> стремится к единоформию.
Все, что общежитие считает культурой, счита<й,> разрушение, а признавая культуру — утверждает различия, отличия, а следовательно, утверждает разрушения себя в вечном действии сменяющегося сознания, стремящегося 6 свою очередь достигнуть абсолютного сознания, чтобы последним определить конечность действия, установив в них новый порядок, в плане которого не значится точек «куда», «откуда», «зачем» и «почему». Все действия равно беспредметны и различий между ними не существует.
Природа расцветает в разных видах, не выделяет их разной мудростью, только человек находит мудрость в них различную и ценность культурную. Цветущий луг [состоит] из множества различий, [но] все его различия звучат едино в цвете, и <я> воспринимаю их в себе как единство, не разделяя и не выделяя (на ценности, на личность, <на> единицу целого комплекса). Также воспринимаю с ними лучи солнца в нерушимом их единстве, <тогда> как комплекс действия культуры как науки разделяет их единство, творя ложное множество различий, доказуя, что природу не видим подлинно в единстве, как только познаем ее в множестве.
Подлинность солнечного света не в единстве белого, а в множестве цветных различий, творящих единство в новой форме, или единоформе, всех различий; но множество — неподлинная реальность, как неподлинный и свет.
Культура научного совершенствования познания вытекает из потребности культурных ценностей, предметных достижений технической необходимости; это одно действующее сознание физических явлений. Другое сознание — вне культуры, ибо то, что познано, не подлежит культуре {как только мои необходимо<сти> действия должны быть вне цены}.
Человек, знающий большое количество познанных единиц, ценнее, в множестве ценность, в единице нищета; каждый в культурном банке стремится [к накоплению] через культурную операцию, накопляет богатства. Вся культура общежития построена на накоплении, и каждый ученый, и торговец, и кто бы он ни был сотворяет жизнь свою из множества ценностей различий или накопления одного различия. Вся культура — порождение капитализма, и как все радужные кредитки его и чеканные металлы выдаются <им> за подлинность (ложную), уверяя общежитие в подлинности, так вся Культура уверяет свое действие в подлинной истине <так!>. Также и священник религиозного культа уверил родителей, что имя, данное младенцу, есть подлинное имя, что младенец именно Иван, не кто другой.
Человек верит, накопляет, приобретает ценности, скрывая в них обманчивую радужность; <он пребывает> в надежде получить подлинное золото также от культуры.
Научные доказательства, разложив свет единства на радужное множество спектра, доказ<ывают> последним подлинность света, а следовательно, <делают> сеет ложью, не существующим отдельно. Подлинность научная, творящая свет единицы, разбилась на семь; эти научные единицы в свою очередь могут разрушиться на четырнадцать. И так бесконечно будет увеличивать<ся> число и докажет, что то, что единично, без-ценно и неподлинно, — цена складывается из суммы, подлинное в множестве, а сумма — единство целого ряда единичных знаков множества. «Научная сумма ценностей» того, чего нет; в природе <нет> ни суммы, ни единицы, ни числа, ни времени, ни пространства, ни другого измерения, так что Банк Культуры и Науки выдает фиктивный вексель на получение того, что не существует, на право получения предметных ценностей беспредметности.
Наука как культура ценностей в множестве, через радугу разложений ищет подлинности. Все больше и больше раскрывает в подлинном элементы и стремится разложить и собрать вновь подлинность. Как банкир, собирающий кредитки, записывал в книгах учета накопляемого, хочет накопить подлинную сумму, но в действительности сохраняет вексель для получения подлинного. Так и наука как культура творит несгораемые книги знаний, думает через них достигнуть подлинной ценности и обогатить своих кредиторов, так же оставляя в них <книгах> наследство своего богатства, как и вторые.
Для банкира золото — подлинная ценность, для науки — отыскание подлинной причины проявлений природы, в этом заключается ценность окончательная. Но золото у первого не что иное, как условная относительная ценность известного мироздания, создавшая через себя строй жизни; наступит другая условность, и оно потеряет свою ценность. То же и в науке как культуре — ценности тоже условны и составляют ценность только фиктивную. Но подлинность открываемого в природе бесценна <в> своей беспредметности, не имеет ни имени, ни веса, ни различия ценного между собой, в них «между» не существует. В них, или в природе, не существует и элемента, она неразделима, беспредметна.
Наука сущность разрушения <сущность науки разрушение>, и если бы в жизни не выступала другая часть требования — «практичность», «цели» и «блага», то наука осталась бы вечно разрушаемой. Что же заключают в себе «практичность», «смысл» и «цель», «благо», воплощения разрушенного наукой целого?
В «благе» скрывает себя <наука> в {условии} едином, но если бы даже наука лежала в «чистом смысле», как просто познавание (без цели собирания, а только разрушения во имя знания или познания целого), то уже «смысл» будет не чем другим, как воплощением в себе «целостного познания». Разрушение получило новую реальность бытия в познаваемом.
Природа для общежития суть подлинная, в неделимом понимаемая. Для науки же подлинность общежития не суть, <для нее> суть делимая, после чего наступает реальность. Но и научная «суть» для иного познания и доказательства тоже не суть и не реальность. Наука взяла на себя непосильный труд «исследовать», «доказать», «обосновать» реальность проявлений разрушением. Вскрывая в них причинность, хочет достать механизм и показать — вот почему происходило то или иное. «Ум», «разум» сознания, «мысль» и есть те же отмычки, через которые наука собирается познать46 подлинность. Человек хочет познать ее умным, а в ней этого нет, она без-умна, в ней нет и разума и сознания, перед ней нет того объекта, что нужно было бы ей познать, раз-умить и осознать. Человек, говорящий с безумным, равен ему. Если человек стремится победить природу как безумную, молчаливую подлинность, хочет победить безумие или хочет войти в этот молчаливый язык безумия, и если бы ему удалось войти в него, то стал бы сам безумным.
Возможно, что человек человека понять не может потому, что в безумном не равны. Непонятная часть лежит не в разуме, не в уме, а вне ума или находится в без-умном месте, — и все, что находится в нем, непонятно другому.
Человек всегда хочет постигнуть то, что от него скрыто в непонятном, или безумном, куда ум еще не проник и не смог превратить непонятное без-умное в умное. Но и если ему удается без-умное как непонятное превратить в умное, то тем самым умное его становится безумным, оно постигло безумное, т. е. в умном существует не что другое, как поглощение безумного, и потому ум или разум состоит из без-умных вещей.
