Дмитрий Быков - Статьи из журнала «Сеанс»
….а что это такое — люди 90-х? Каковы были типические черты нашего современника этого десятилетия? Ничего нового: это люди революционного периода. Во-первых, БЕСПРЕДЕЛ, возведенный в норму. Во-вторых, ВСЕДОЗВОЛЕННОСТЬ и БЕЗНАКАЗАННОСТЬ — причем лично для меня и для тех, кто со мной согласен; а все прочие пусть голосуют, не то проиграют. В-третьих, глубокая убежденность, что ТЕПЕРЬ ТАК БУДЕТ ВСЕГДА — все, наша власть! И святая убежденность в том, что эта власть исключительно во благо, а все прочие были бы решительно во зло, а потому для ее удержания и поддержания ВСЕ СРЕДСТВА ХОРОШИ.
…и поэтому когда в 98-м году случился дефолт, они были искренне изумлены. Что, оказывается, больше так не будет! Ко мне пришел трудоустраиваться мальчик, который работал замом главного в толстом глянцевом журнале. Он делал в простейших словах по три грамматические ошибки. В его лексиконе, богатство которого не шло ни в какое сравнение с лексиконом Эллочки Людоедки, преобладало прилагательное «стильный». В этой области он был авторитетнейшим экспертом. Часы, тачка, штаны и ботинки, статьи, фотографии, романы и фильмы, лица, тела, улыбки и чувства — все мерялось по этой шкале «стильности», и в случае несоответствия отбраковывалось как факт. Дефолт оскорбил этого тонкого ценителя в лучших чувствах. Это было так не стильно… Вся моя ненависть к этой зажравшейся и зарвавшейся, не пригодной ни к какому осмысленному труду журналистике воплотилась в этом томном юноше. Вместо того чтобы утешить его по-человечески, я взревел «вон!», и он пошел от меня, солнцем палимый…
…нет, я не принадлежу к поколению девяностых. Боже упаси! Я человек поколения 50-х, причем второй их половины. Меня там не стояло, но я родом оттуда. В циклической истории нет поколений и нет личностей, которые определяют историю. Есть устойчиво повторяющиеся циклы и люди, типологически принадлежащие к одному из них. Счастливые люди — своевременные люди. Кому не повезло, опаздывают или рождаются до своего срока. Мы все никак не можем освободиться от культа личности в понимании истории. В России есть четыре типа исторического времени, которые сменяют друг друга в той же неотменимой очередности, что и времена года. Революция, заморозок, оттепель, застой. Мужик разводит костер на льду и ждет весну. Весна придет все равно, независимо от мужика. Горбачев дал свободу. А если бы не захотел — не дал бы? Павел И был человек с задатками великого реформатора, но на трон взошел в зимнюю пору и прослыл сумасшедшим. Если бы в это время жил Петр Первый, то со своими очками, усами, со своим флотом воспринимался бы так же комично, как Павел со своей муштрой и ящиком для писем. Николай Первый, если бы пришел к власти в 1861-м, освободил бы крестьян. А Александру-освободителю пришлось бы казнить декабристов, ничего не попишешь.
…Балабанов пишет в титрах своего фильма: «Памяти тех, кто выжил в 90-е». А за что погибали те, кто не выжил? Какие события 90-х можно назвать без приставки «квази» и прибавления любимого словца этого десятилетия — «как бы». Вот уж проговорка, так проговорка. «Как бы» путч, «как бы» выборы, «как бы» рынок. И даже «как бы» война. Тот факт, что люди гибли, лишь усугублял ситуацию. Потому что люди гибли бессмысленно — не ради идеи и даже не ради денег. Ни одна революция здесь не решала ни одной проблемы, а только усиливала противостояние отвратительных крайностей. После нее неизбежно наступал период тяжелого разочарования, который выражался в тяжелом взаимном истреблении. Самоцельном истреблении, бессмысленном, не ради чего-то, а ради того, чтоб ничего не было. Гражданская война велась не по убеждениям. Вот она поперек семьи проходит, и семья раскалывается. Почему? Нипочему! Это у Абдрашитова в «Магнитных бурях» гениально показано — нипочему! Стоят люди в очереди, вдруг один другого бьет с маху в морду. Тот говорит: «За что, Ваня?» — «А что делать, Коля?» По этой же схеме в России в 90-е годы происходили братковские войны с их культом взаимного истребления. По этой же схеме — национальные войны на окраинах. Эти люди что, ненавидели друг друга? Да нет, они вчера чай пили вместе или водку квасили — и завтра, если выживут, продолжат эти занятия. Это взаимное истребление было формой коллективного самоубийства.
…выживание, стыд, страх, одиночество — вот мои девяностые. Тщетно и бездарно потраченные годы моей молодости.
№ 27/28, июнь 2006 года
Вальс-дозор
Дилогия «Дозоров» — расставание России со своим недавним прошлым, а именно с девяностыми; само собой, расстаются они смеясь. «Дозоры» — квинтэссенция девяностых годов. Поверхностное, механистичное, но цельное и систематизированное объяснение всего происходившего. Вся заварушка вышла из-за того, что приличный молодой человек изменил себе, убоявшись трудностей. Городецкий у Лукьяненко не тянул на символ отечественного среднего класса, у Хабенского — потянул. Один среднеинтеллигентный отрок предпринял неверный шаг, и силы зла получили серьезное преимущество в их вечном договорном матче с силами добра. Можно сказать, что именно по причине измены отечественной интеллигенции нескольким простым и важным ценностям (Максим Кантор так и написал, что девяностые были временем коллаборационизма) Россия и заехала не туда. Не сказать, чтобы теперь все это выправилось, — но оценить тогдашних типажей и посмеяться над ними уже можно. Реальность «Дозоров» двойственна, как двойственны были сами девяностые с их фантастическим сочетанием гламура и нищеты, убожества и роскоши, свободы и диктатуры; слова «произвольность» и «произвол» недаром одного корня. В России был только один режиссер, способный воплотить такой проект… впрочем, пожалуй, что и два: ведь рядом с Бекмамбетовым существовал в девяностые Бахыт Килибаев, постановщик отличного «Гонгофера» и сериала на темы «АО МММ». Но Килибаев то ли слишком тяжело пережил крах упомянутого АО, то ли охладел к сюжетному кино: его давно не видно и не слышно. Возможно, он, как и многие ровесники, надломился, так и не сняв вымечтанного «Дикого поля» по великому, последнему сценарию Луцика и Саморядова. Вторым режиссером, способным потянуть смешанную стилистику «Дозоров» с их издевательским гиперреализмом и столь же пародийным сюрреализмом мог быть — и стал — Тимур Бекмамбетов. Особенно значимо здесь то, что оба — и он, и Килибаев, — в общем, не москвичи: упрямые и хитрые азиаты. И на все попытки России европеизироваться и догнать Запад смотрели с иронической, всезнающей усмешечкой.
Первая режиссерская работа Бекмамбетова — «Пешаварский вальс», крайне жесткое, на грани документа кино о предательстве Родины. Наши пленные в Афгане умудрились повязать охрану и вызвать своих, а свои их расстреляли с вертолетов: то ли потому, что пленники давно списаны и не должны портить статистику, то ли потому, что сделались настоящими бойцами, а такие для социалистического Отечества опасны. После этого Бекмамбетов нешуточно прославился рекламным сериалом «Всемирная история. Банк „Империал“». У каждого там свои любимые серии — у меня, например, «Звезду графу Суворову!» с великолепным Уфимцевым и история о чингисхановом войске, та, с камнями; всего их было, если память не изменяет, около десятка. Бросалось в глаза соотношение между краткостью и роскошью — оно-то и срабатывало на имидж банка: коль скоро эти люди ради двух минут экранного времени могут набрать такую титаническую массовку и выкинуть столько денег на костюмы, — значит, у них действительно серьезный ресурс. Бекмамбетов рассказывал, что занятые в массовке жители среднеазиатских степей так увлеклись процессом, что прямо в доспехах ускакали в степь и рыскали там сутками, слушая зов предков и наслаждаясь проснувшейся генетической тягой к приключениям. Сериал был, конечно, не без пародийности, не без насмешки над собственной пафосностью, — но, воля ваша, Чингисхан, беседующий с камнями, производил впечатление.
Рекламная серия банка «Империал» не только напоминала о великих деяниях прошлого, но намекала и на бренность всего сущего, включая банк «Империал» (в самом деле благополучно канувший довольно скоро). Скажу больше — именно этот сериал больше любого другого российского фильма говорил о природе тогдашних российских перемен и выявлял характер эпохи. Да, банкиры кинули гигантские деньги на весьма сомнительное предприятие, рекламируют банк не напрямую, рискуют, — ну а Суворов или Чингисхан не рисковали? Да, все эти красивые картинки, режиссерское самовыражение, некий просветительский момент — отнюдь не бескорыстны; ну а солдаты всех великих армий, от тамерлановской до наполеоновской, были бескорыстны? Бекмамбетов выявлял главные механизмы истории — пиар и жадность; и потому в девяностые годы его исторический банковский сериал сделался символом эпохи, ушел в анекдот, что удавалось отнюдь не каждому навязчивому слогану. Кнышев даже спародировал эту историю — «Размножение членистоногих. Банк „Империал“». Беря интервью у Бекмамбетова и рассказав ему эту хохму, я вызвал его нешуточный гнев: «Ну, если кому-то интереснее размножение членистоногих…» Он абсолютно серьезно относился к своей затее — как многие его безработные коллеги впоследствии относились к сериалам, истово веря, что совершенствовать профессиональное мастерство можно на чем угодно, а застой губителен. Бекмамбетов оказался точен в своем главном расчете: хороший режиссер прославится, даже если снимает рекламные ролики для банкира.
