Нина Молева - Баланс столетия
В 1885 году К. Вальц подарил ему книгу П. П. Семенова (Тян-Шанского) «Этюды по истории нидерландской живописи на основании ее образцов, находящихся в публичных и частных собраниях Петербурга» (с надписью «Доброму другу Ивану Егоровичу Гриневу с наилучшими пожеланиями на день Ангела»), Подобно большинству искусствоведческих изданий того времени, в книге не было иллюстраций, их заменяли превосходные литературные описания картин и наброски портретов художников. Но главное, в ней были факсимильные подписи.
Может быть, даритель откликнулся на увлечения Гринева, а может, на обстановку старого Гриневского дома — во 2-м Краснопрудном переулке. Брат и сестра Ивана Егоровича обзавелись собственными домами по соседству, сам он предпочитал жить с матерью. Первый брак с сестрой кондитерских фабрикантов Абрикосовых не сложился. Супруги почти сразу разошлись, но не разводились. Причины этого в семье не обсуждались. Иван Егорович счел себя вправе по-новому устроить свою жизнь только после кончины супруги, когда он уже разменял шестой десяток.
В комнатах по-прежнему царил полумрак. Густая тень кружев на окнах. Навощенные до зеркального блеска полы. Мягкая мебель под полотняными чехлами. Тканые дорожки. Кадки с раскидистыми латаниями в гостиной. Этажерки с нотами у маленького прямострунного рояля. И на стенах небольшие, потемневшие до черноты голландские пейзажи в позеленевших от старости золоченых рамах. Это на них оказались две воспроизведенные в книге подписи.
«Ночной базар» Эгберта Ливена Ван дер Пуля — освещенные жарким внутренним светом лавчонки с толпами покупателей под затянутым грозовыми облаками, едва тронутым проблесками луны небом. По словам Семенова-Тян-Шанского, художник написал картину под впечатлением от взрыва порохового склада в Дельфте в 1654 году.
И снова вид ночного Дельфта, но уже в спокойном лунном свете, кисти Яна Меерхуда — художника, только что открытого немецкими специалистами и чрезвычайно редкого даже для западных собраний. Радость открытия и азарт поиска оказались непреодолимыми. Тем более что их разделяли многие товарищи Гринева по театральной службе.
Правда, сам Карл Вальц предпочитал все, связанное с «театральной машинерией», — чертежи, эскизы, макеты, модели, инструменты, необходимые для создания сценических чудес, в том числе модель противопожарного устройства собственного изобретения, когда нажатием одной кнопки воздвигалась водяная стена по всему периметру сцены Большого театра. Были в его коллекции и эскизы театральных декораций.
Другое дело ставший в конце 1880-х годов главным художником Московской конторы императорских театров постоянный гость гриневского дома Анатолий Васильевич Гельцер. Иван Егорович много работал с ним и помогал оформлять драму И. В. Шпажинского «Чародейка», которая стала либреттной основой одноименной оперы П. И. Чайковского. Постановка оказалась настоящим откровением для театральной Москвы благодаря необычайно убедительному воспроизведению обстановки и быта Новгорода XV века, когда каждая мелочь была выверена по музейным собраниям.
В начале нового столетия современники Анатолия Гельцера разойдутся в оценках его работ. Затеявший реформы новый администратор казенной сцены Теляковский начнет с отставки Гельцера как «присяжного декоратора Большого театра». Ю. А. Бахрушин, видевший «Спящую красавицу» в оформлении Анатолия Васильевича, напишет в воспоминаниях: «Бессмертная панорама Гельцера заставила меня забыть, что я в театре». Но несмотря на капризы художественной моды, Анатолий Гельцер коллекционировал именно живопись, как и его старший брат Василий Федорович, который и в шестьдесят лет танцевал в балете Большого театра характерные партии, вроде феи Карабос в той же «Спящей красавице».
Профессиональное долголетие, как и азарт к собирательству, унаследовала от отца и дяди знаменитая прима-балерина Екатерина Васильевна Гельцер (ей было уже за семьдесят, когда она исполняла концертный номер в зале Чайковского — единственную сложность для примы представляла лестница, с которой ее бережно сводили два партнера). Екатерина Васильевна рассказывала, каким неуступчивым при покупке понравившейся ему картины бывал «этот огромный Гринев», когда они с ним сталкивались в Леонтьевском переулке — центре антикварной торговли Москвы. А в поздравительных пасхальных и рождественских открытках они желали друг другу удачных приобретений. И побольше!
Поддерживал Ивана Егоровича и в его театральной работе, и в своеобразном увлечении человек, который представлялся Гриневу душой Малого театра, во всяком случае, на протяжении всей второй половины XIX века, — Сергей Антипович Черневский.
Это время породило блестящую плеяду актеров: Щепкина и Южина, Самарина и Ленского, семьи Садовских и Музилей, Медведеву, Ермолову, Федотову — всех не перечесть. Все они играли в постановках Черневского. Создавая спектакль, этот режиссер первым начал разрабатывать массовку, добиваться от каждого ее артиста активного и осмысленного соучастия в действии. И это были принципы если не подсказанные, то, во всяком случае, одобренные Щепкиным: Сергей Антипович был женат на внучке великого артиста Александре Петровне Щепкиной, четверть века игравшей на сцене Малого театра.
Через много лет другая Шурочка Щепкина, праправнучка Михаила Семеновича, оказавшись в гостях у Гриневых-Белютиных на Никитском бульваре, будет рассказывать о полузаветах-полуприказах прадеда: в искусстве важен только труд, отчаянный, до седьмого пота, о добросовестности которого только сам и можешь судить. Именно судить. «Ведь аплодисменты — что? Хорошо человек пообедал, известие приятное получил, сделку выгодную устроил — вот ладошки и отбивает, а ты-то ведь знаешь: недотянул. Мог, да недотянул. Какие уж здесь „браво“. Иди домой потихоньку и казнись. И хвост распускать в искусстве нечего. Такое только бездарям дано. По хвостам их и видишь».
Однако скромного и очень требовательного к себе Михаила Семеновича в его семьдесят с небольшим лет администрация казенной сцены держала в постоянном страхе расторжения контракта. Когда же в восьмидесятых годах XX века умерла последняя из знаменитой династии Щепкиных, скромнейшая Александра Александровна, всю жизнь прослужившая в Малом театре, на ее панихиду пришли всего несколько актеров. Новая администрация Дома Щепкина не сочла нужным отдать ей последние почести.
В 1852 году Сергей Антипович Черневский стал режиссером Малого театра, а с 1879 по 1901 год служил главным режиссером этой сцены. Именно он подал Гриневу идею об антрепризе, позволявшую осуществить Ивану Егоровичу давнюю мечту — возродить театральные представления XVII столетия, прежде всего «Пещное действо», которое предполагалось ставить в подлинных костюмах и с соответствующим реквизитом, с текстами, восстановленными профессором Московского университета Петром Осиповичем Морозовым.
Впервые Иван Егорович взялся за самостоятельную антрепризу в начале 1890-х годов, арендовав под нее театр «Скоморох», стоявший тогда на месте особняка Морозовых (ныне — Дом дружбы народов). Постановки стоили баснословно дорого. Довести сезон до конца не удалось. Второй раз Гринев предпринял такую попытку в начале 1900-х. В качестве художника он пригласил только что окончившего Московское училище живописи, ваяния и зодчества Константина Федоровича Юона, после того как его акварель «Новодевичий монастырь» приобрела Третьяковская галерея.
Кипучая деятельность Юона сделала его знаменитой фигурой в художественной жизни Москвы. Будучи членом студенческого дискуссионного клуба в Стрелецком переулке, он предложил тут же на столах экспонировать и продавать эстетствующим любителям студенческие работы. Через два года после окончания Московского училища он вместе с художником И. О. Дудиным открыл на Арбате школу живописи и рисования. И хотя оба художника не могли предложить учащимся стройной, академически выверенной системы обучения, они выигрывали в том, что принимали учеников независимо от степени подготовки и одаренности, распределяли их по группам в зависимости от их способностей и занимались с каждой отдельно. Предложение Гринева пришлось Юону по душе. Однако и эта постановка продержалась в «Скоморохе» всего один сезон.
По-настоящему же Юон связал свою судьбу с театром только через десять лет. В 1910 году он оформил спектакль по пьесе Островского в театре Незлобина, несколько спектаклей в Большом театре, в том числе ставших классическими «Бориса Годунова» и «Хованщину». В советские же годы много лет работал главным художником Малого театра.
Между тем ко времени второй самостоятельной антрепризы у Ивана Егоровича появился круг близких ему по духу людей. Среди них библиотекарь Московской казенной оперы Николай Федорович Мамонтов, макетчик Большого театра Георгий Васильевич Кичин, над барскими замашками которого подтрунивали друзья: Кичин снимал огромную квартиру в одном из роскошнейших доходных домов Москвы, на углу Большой Дмитровки и Столешникова переулка. Самым молодым членом этого круга был Михаил Михайлович Мордкин (или просто Миша) — талантливый танцовщик, вскоре получивший место помощника балетмейстера и начавший преподавать. Особо почитаемым был Василий Петрович Шкафер, выдающийся певец, соперничавший в «Борисе Годунове», где исполнял роль Шуйского, с самим Шаляпиным. Василий Петрович перешел на казенную сцену из мамонтовской Русской частной оперы одновременно с художником Константином Коровиным. В годы Первой мировой войны он исполнял обязанности главного режиссера Большого театра. В записных книжках Ивана Егоровича сохранился и его адрес (Шкафер жил в одном доме с Антониной Васильевной Неждановой) — Никитский бульвар, дом 8, и телефон — 290–21.
