Николай Барсамов - Айвазовский в Крыму
Юг со сказочной для северянина природой, солнцем и воздухом, развалины классических построек, площади Италии с храмами и дворцами эпохи Возрождения — всё это создало особо благоприятные условия для развития искусства.
В Риме писали свои изумительные пейзажи К. Лоррен и Н. Пуссен, здесь писал интимные пейзажи С. Щедрин, имя Брюллова только что прогремело по всей Европе, здесь работал «неистовый» Кипренский, недавно сошедший в могилу. Теперь десятки русских художников продолжали их дело. Это было время, способное породить таких подвижников искусства, как А. Иванов или Ф. Иордан, готовых десятки лет работать над одним произведением; это было время, когда произведения искусства стояли в центре общественного внимания, когда художников венчали лаврами. И нет ничего удивительного, что молодой Айвазовский, с изумительной лёгкостью написавший ряд прекрасных картин, был отмечен, обласкан и прославлен.
Автобиографические сведения, оставленные Айвазовским, показывают, насколько быстро освоился он в Италии. Да это, впрочем, и не удивительно. Ведь в Италии он, собственно, увидел то же, что каждый день наблюдал на своей родине, в Феодосии, только, может быть, в более ярких красках. Море, солнце, наконец, схожие города и нравы. Поэтому Италия для Айвазовского не была новой страной, как для большинства русских художников. Работая в Италии, Айвазовский не замыкался в своей мастерской, общался с художниками, был близок с Н. В. Гоголем, взгляды которого на искусство вдохновляли его и ярко отразились в творчестве. А. А. Иванов отмечал, что «воду здесь никто не пишет так хорошо, как Айвазовский». Выдающийся английский маринист Тёрнер посвятил Айвазовскому стихотворение, в котором прославлял его творчество.
Айвазовский был принят в семье декабриста Н. И. Лорера, был желанным гостем и в аристократической среде. Об этом свидетельствует письмо Марии Тальони, изумительным дарованием которой восторгались А. И. Герцен, В. Г. Белинский, Н. В. Гоголь. Она писала Айвазовскому: «В воспоминаниях, которые я храню, заключено для меня тем более очарования, что в этом городе я познакомилась с Вами. Не забудьте же о своём обещании отыскать меня в том укромном уголке, где я поселюсь, когда настанет для меня пора отдохновения. Я не говорю Вам о своём восхищении Вашим прекрасным талантом и горжусь сама быть актрисой, ибо это звание даёт мне право дружески протянуть Вам руку».
Самые вдохновенные картины из созданных во время заграничной командировки Айвазовский написал в Венеции. В 1843 году он демонстрировал их в Париже на Всемирной выставке живописи, где его произведения представляли русское искусство.
В Париже он встретился со своим любимым композитором Россини и не менее прославленным Доницетти. Известный французский живописец Орас Берне, как бы выражая мнение артистической интеллигенции Франции, сказал ему: «Ваш талант делает честь Вашему отечеству».
На парижской выставке 1843 года Айвазовскому была присуждена золотая медаль.
Итальянская печать восторженно отзывалась о живописи Айвазовского. Одним из первых ценителей и почитателей его дарования был неаполитанский гражданин Векки, ставший несколько позднее адъютантом народного вождя Гарибальди. Он написал большую статью об Айвазовском, которую перепечатали петербургские и одесские газеты.
Есть основание предполагать, что Айвазовский общался и с Гарибальди, так как после разгрома народного восстания в Италии двоюродный брат Гарибальди переселился в Феодосию и жил здесь до конца жизни. Позднее Айвазовский написал картину, на которой изобразил народного героя в кругу повстанцев на борту корабля. В одном из писем Айвазовский назвал Гарибальди «незабвенным».
Русские художники в Риме приветствовали успехи Айвазовского, о чём имеется ряд сообщений в их письмах и воспоминаниях. Чрезвычайно любопытны несколько строк, посвящённых Айвазовскому в записках Иордана: «Едва приехал в Рим, он (Айвазовский) написал две картины: «Штиль на море» и меньшего размера — «Буря». Потом появилась третья картина — «Морской берег». Эти три картины возбудили всеобщее внимание. Множество художников начали подражать Айвазовскому: до его приезда в Риме не была известна морская живопись, а после него в каждой лавочке красовались виды моря, написанные «a la Айвазовский». Его слава прогремела по всей Европе. Даже самонадеянный Париж восхищался его картинами, одна из которых, изображавшая восход или закат солнца, была написана до того реально, что французы сомневались, «нет ли тут фокуса, нет ли за картиною свечи или лампы»».
Последнее замечание чрезвычайно любопытно. Оно указывает на какие-то новые черты в творчестве Айвазовского. В его картинах, очевидно, была какая-то совершенно необычная для того времени правдивость в изображении солнечного и лунного света. И люди, не искушённые в живописи, подозревали художника в фокусничестве, а знатоки искусства высоко ценили мастерство художника.
Путешествие по Европе, в которое Айвазовский отправился в 1840 году, он завершил в 1844 году в Амстердаме, где ему было присуждено звание академика.
Этот акт приобрёл символическое значение не только потому, что Голландия была родиной маринистической живописи, но также и потому, что Айвазовский всегда считал выдающихся голландских маринистов XVII–XIX вв. Бакхейзена, Бавера, Дубельса, Схотеля своими духовными наставниками.
За четыре года пребывания за границей Айвазовский из талантливого начинающего художника вырос в первоклассного мастера с совершенно определившимся мироощущением. Блестящее дарование, изумлявшее всех, свобода и быстрота, с какой писал художник, поэтичность замыслов, стремление в воплощению самых разнообразных, часто необычных, впечатлений и образов — от лирических лунных ночей до «Хаоса в момент мироздания», — вот что сделало Айвазовского самым популярным художником в Риме сороковых годов, дало ему звание члена Амстердамской академии. «Рим, Неаполь, Венеция, Париж, Лондон, Амстердам удостоили меня самым лестным поощрением и внутренне я не мог не гордиться моими успехами в чужих краях, предвкушая сочувственный приём на родине», — писал художник.
В Петербурге Айвазовский был принят с почётом. Совет академии присвоил ему звание академика. Его назначают художником Главного морского штаба и поручают большой правительственный заказ — изобразить прибалтийские укреплённые города. Зиму 1844/45 года Айвазовский работает над выполнением этого заказа и над рядом других картин, а весной 1845 года уезжает в Феодосию, где начинает строить дом и мастерскую. Это был исключительный по тем временам шаг, когда блестяще начатый путь в искусстве художник меняет на трудовую, казалось бы, скучную жизнь в захолустном провинциальном городке.
Айвазовский не ошибся в своём решении и никогда не жалел о выборе. Он смолоду чувствовал, что его призвание — морская стихия, а главное, основное в его искусстве — изображение Чёрного моря и берегов родного Крыма.
Переселение Айвазовского в Феодосию, конечно, не было обусловлено только стремлением жить на юге. При желании он мог бы ещё значительное время быть в Италии, как жили там С. Щедрин или А. Иванов, мог бы поселиться в более живописных местах Крыма — в Алупке, Ялте, Гурзуфе. Но он избрал свой родной город и прожил в нём всю жизнь.
Это не был узко местный патриотизм; живя в Феодосии, Айвазовский интересовался жизнью всей России и в меру сил стремился умножить её славу и успехи своим искусством.
Айвазовский ощущал суровую скупость природы родного города и хорошо знал, какое впечатление производит она на окружающих. Однажды, приглашая к себе гостя, он писал: «…Очень буду рад, если Вы посетите нашу Феодосию, которая после южного берега производит на всякого грустные впечатления».
Дом Айвазовского в Феодосии строился по проекту самого художника. Фасад его выделяется среди городских построек спокойными членениями, хорошо прорисованными наличниками окон и дверей. Лишь окна первого этажа кажутся странно низкими.
Во втором этаже по фасаду, выходящему к морю, расположены три парадных зала, предназначенных для приёмов. Во двор обращены небольшие жилые комнаты и помещения для гостей. В нижнем этаже расположены столовая, буфетная и ряд других помещений. Они низки, тесны. Но в знойные летние дни в этих полутёмных комнатах намного прохладнее, чем в комнатах верхнего этажа.
Непосредственно к жилым комнатам примыкала мастерская. Это была большая неправильной формы комната с высоким окном, выходившим на пустынный двор.
Все посетители мастерской отмечали простоту обстановки. Такой она выглядит и на старинной фотографии. Мастерская была почти пуста: посредине стоял небольшой мольберт, у мольберта невысокий стул, под окном — простой сосновый столик для красок и кистей. Справа от окна — шкаф для хранения материалов.
