Роже Авермат - Рубенс
Со своей стороны, Жербье в переписке с Рубенсом вновь затрагивает прежнюю тему: хотя Испания никак не ответила на ее шаги, Англия по-прежнему готова заключить соглашение. Рубенс опять начинает осаждать Спинолу и побуждает его к действиям. Он даже поддерживает некоторые жалобы Жербье на испанцев. Однако он не говорит всего, что думает. С Пьером Дюпюи он более откровенен. Он находит, что Спинола «бессилен справиться с беспечностью и леностью — врожденными пороками испанцев, которые этот народ еще всячески старается усугубить»[206]. Он настаивает на том, чтобы переговоры, если уж они начнутся, велись полномочными представителями, которые не были бы обязаны «постоянно сообщать о них в Испанию, чтобы получать оттуда приказания и инструкции». Он хотел бы, чтобы инфанта могла «на равных правах вести переговоры с Великобританией»[207].
На этот раз Мадрид отнесся к делу всерьез: Филипп IV потребовал, чтобы инфанта предъявила ему переписку Рубенса, касающуюся этого вопроса. Художник торжествует: никто не поймет этих писем, частью зашифрованных, частью написанных по-фламандски. В них дела общественные переплетаются с частными. Надо найти человека, которому их можно доверить. Но не пожелает ли испанский король, чтобы их привез сам Рубенс? Филипп IV спрашивает мнение хунты. Хунта дает благожелательный ответ, король тоже не возражает. «Но, — делает он собственноручную приписку, — не надо оказывать давление на Рубенса. Пусть решит сам, хочет ли он совершить это путешествие». Нельзя сказать, чтобы это было любезное приглашение. Не важно! Главное, Рубенс достиг своей цели. Быть может, он надеется оказать помощь Спиноле, которого всё еще задерживают в Мадриде. Деятельный Рубенс убежден, что маркиз «использует все свое дарование и добрую волю, чтобы вырвать испанского короля и его министров из глубокой спячки, в которую они погружены, дабы они, наконец, прозрели и положили конец страшным бедствиям Европы». Инфанта и Спинола — вот люди, достойные власти. Зато остальные… «Все европейские дела в настоящее время запутались, да и немудрено, поскольку они в руках людей неспособных или неопытных» [208].
Последнее письмо Пьеру Дюпюи: «Мы находимся на полпути между миром и войной и, испытывая все бедствия и внешние тяготы войны, не пользуемся никакими преимуществами мирного времени. Антверпен мало-помалу чахнет, он проживает свой капитал, от коммерции, которая могла бы его поддержать, не осталось и следа». Сообщив своему корреспонденту различные новости, Рубенс объявляет: «Боюсь, что наша переписка на несколько месяцев прервется, ибо мне предстоит совершить большое путешествие» [209].
XI
НА ШАХМАТНОЙ ДОСКЕ ЕВРОПЫ (1628–1630)
Рубенс пересек территорию Франции с молниеносной быстротой. Он позволил себе только небольшой крюк — проехал через Ла-Рошель. Вот уже целый год героическая крепость сопротивляется жестокой осаде. Однако конец близок. Весной по приказанию Ришелье на реке построили плотину. С тех пор город отрезан от моря. Англичане два раза пытались оказать помощь осажденным, но потерпели неудачу. Скоро голод сломит сопротивление мужественных ла-рошельцев. В письме к своему другу Пейреску Рубенс говорит о том, что осада Ла-Рошели — «зрелище, достойное самого глубокого восхищения» [210]. Но несколько месяцев спустя, когда Пьер Дюпюи составит надпись, прославляющую военный подвиг французов, Рубенс сурово заметит: «Будем надеяться, что автору представится случай блеснуть своим стилем, прославляя более достойный сюжет, когда победа, одержанная над чужеземцами, заставит померкнуть лавры, завоеванные в междоусобной войне».
И вот Рубенс в Мадриде. Со времени его первого приезда в Испанию прошло двадцать пять лет. Много воды утекло с тех пор. Тогда королем был молодой человек, ровесник Рубенса, а его всемогущим фаворитом — герцог Лерма. Филипп III умер в 1621 году. Его сыну, Филиппу IV, двадцать три года. Природа щедро одарила этого венценосца — ему одинаково легко даются физические упражнения и умственные занятия. Он блестящий наездник, отличный фехтовальщик, искусный стрелок; одно из его любимых развлечений — охота, где он поражает всех своей ловкостью. При этом король наделен живым умом, у него большие способности к изучению языков, он интересуется историей. Его влечет и к искусствам. Он страстный поклонник живописи, и не только любитель — он сам пишет и рисует. Театр — его страсть, и здесь он тоже не ограничивается ролью зрителя. В девять лет он уже играл в комедиях. Да и теперь ничто не доставляет ему такого удовольствия, как исполнять роли в импровизированных пьесах, которые ставятся иногда в апартаментах королевы.
Испанская литература переживает эпоху расцвета, причем каждый писатель охотно пробует свои силы в драматургии. Сервантес[211]умер, но старый безумец Лопе де Вега[212] продолжает неутомимо творить — его пьесы исчисляются сотнями. Священник, скрывшийся под псевдонимом Тирсо де Молина[213], только что написал пьесу «Севильский обольститель», создав бессмертный образ Дон Жуана. Аларкон и Кальдерон[214] уже проявили свое замечательное мастерство. При дворе живет капеллан Гонгора[215], тот самый, которого его почитатели будут звать то «андалузским Пиндаром», то «испанским Гомером». У этого изобретателя блистательного, но усложненного и непонятного стиля много противников, которые безжалостно насмехаются над ним, — среди них выделяется Кеведо[216], плодовитый и разносторонний автор, которого король назначил своим секретарем.
Придворные не нахвалятся любезным правом Филиппа IV. Никогда еще испанский монарх не был так обходителен со своими подданными. Он нежно любит своих сестер. Он искренний католик, но в нем нет святошества его отца и неумолимой жестокости деда. Несмотря на свою изнеженную внешность, он великолепно владеет собой. Его большие голубые глаза взирают на окружающих с хладнокровием, которое ничто не может нарушить. Никто не видел короля в гневе, но зато никто не видел, чтобы он смеялся. У Филиппа IV очень белая кожа, светлые волосы, высокий лоб, мясистые губы и выступающий подбородок, как у всех Габсбургов.
В начале своего царствования король пожелал сам входить во все дела и единолично править государством. Но это ему быстро наскучило, потому что он человек слабовольный. Он продолжает с достоинством играть роль государя, но принимать решения предоставляет другим. Его называют «король для церемониала». Есть у него еще одна, более существенная слабость — женщины. Его любовные похождения бесконечны, и число его внебрачных детей неуклонно растет. Оливарес, хорошо изучивший характер своего властелина, охотно берет на себя роль поставщика и сводника, лишь бы выговорить себе свободу действий в государственных делах.
Примечательная личность этот «граф герцог». Намеревавшийся вначале принять духовный сан, дон Гаспар Гусман, граф Оливарес, а позднее герцог де Сан Лукар, сделал свою главную ставку, когда умер предыдущий король. За несколько лет до этого Оливареса вызвал в Мадрид и приставил к инфанту Филиппу герцог де Лерма, который вскоре понял, что не раскусил своего подопечного. Лерма попытался от него избавиться, но тщетно. Оливарес сумел до конца воспользоваться выгодами своего положения, когда его юный господин — Филиппу едва исполнилось шестнадцать лет — взошел на трон. Хотя Филипп IV объявил, что у него никогда не будет фаворита, Оливарес без всякого труда в очень короткий срок получил самые широкие полномочия. Боясь влияния королевы Изабеллы Бурбонской, он приставил к ней в качестве первой фрейлины свою собственную жену, старую, злобную и безобразную женщину, обязанностью которой было шпионить за дочерью Генриха IV.
Великие честолюбцы типа Оливареса почти интуитивно догадываются, откуда идет опасность. Вот почему он сразу почувствовал недоверие к этой прелестной королеве, о которой Кальдерон писал:
«Всех цветов прекрасней чистый,
Хрупкий, нежный цвет лилеи,
Цвет лилеи — Королева».
Оливарес не безуспешно пытался поссорить королеву с Филиппом. При этом он внушал своему повелителю, что сам он трудится денно и нощно, да и в самом деле не жалел сил. Вечно обложенный какими-то бумагами, обо всем успевающий подумать, он стал необходим мягкотелому монарху. Сам он жил как аскет и слыл неподкупным. Он утверждал, что любой конюх счастливее его. Раболепствуя перед королем, который утешал его, когда он разыгрывал человека, обремененного заботами, Оливарес со всеми остальными держался высокомерно и нагло. Он уже давно снискал всеобщую ненависть. Его обличали бесчисленные памфлеты. Все открыто желали его смерти, многие желали даже смерти короля — лишь бы избавиться от ненавистного министра.
