Артём Варгафтик - Партитуры тоже не горят
Хотя Никколо Паганини несколько раз мистифицировал свой собственный возраст (он сначала добавлял себе пару лет, а потом убавлял), все равно получается, что впервые он выехал за пределы своей страны, Италии, когда ему уже шел пятый десяток, точная дата — 1828-й год. И эту точечку на оси времени нам придется пометить, поскольку именно с этого года начинается новый мощнейший виток всех историй о гениальности человека, у которого на сцене «за спиной стоит черт и буквально движет его руками». Кстати, еще одну точечку мы пометим на той же оси времени — это 1830-й год. В этом году выходит жизнеописание Никколо Паганини.
Первая прижизненная биография маэстро была написана профессором университета из Праги по фамилии Шотки. Написана на немецком языке. Называется она Paganinis Leben und Treiben als Künstler und als Mensch, что можно перевести либо как Жизнь и приключения Паганини — артиста и человека, либо как Жизнь и несчастья Паганини… — в зависимости от того, с каким настроением и с каким предубеждением вы читаете эту книгу. Сама по себе она уникальна и интересна прежде всего тем, что это психологический этюд. Попытка набросать эскиз портрета живого человека, который вовсе еще не закончил ни жизни своей, ни своих приключений. И это интересно прежде всего потому, что здесь еще нет тех легенд, уже сложившихся, уже готовых и застывших, которые потом будут копировать, передавая из уст в уста, все последующие биографы Паганини.
Так вот, как раз из Праги, где Паганини провел несколько недель на рубеже 1828–1829 годов и дал шесть концертов, была отправлена некая корреспонденция в гамбургскую Биржевую газету. В ней утверждалось, что все слухи о якобы экстраординарных талантах и таком же воздействии на публику итальянца по имени Паганини сильно преувеличены и вообще это дешевый аттракцион, который просто не стоит внимания здравомыслящих людей. У него совершенно не звучит скрипка, собственно, это вовсе не звук, а какой-то воробьиный писк. И так и было дословно написано: «воробьиный писк». Потом, у него абсолютно нет чувства ритма, поэтому вся его виртуозность, якобы сказочная, просто никому не слышна. Такие антирекламные газетные публикации и слухи встречали Паганини едва ли не в каждом втором европейском городе, где он появлялся. Среди прочего там всегда было много «ценной информации», которую потом хватали биографы и старались всячески объяснить. Например, пересказываются (конечно, на выбор) несколько вариантов его кошмарного темного прошлого, вплоть до того, что Паганини вовсе не скрипач, он вообще блефует. А в жизни-то он, оказывается, главарь некоей бандитской шайки, скрывающийся от полиции и правосудия, находящийся в бегах и потому, собственно, выдающий себя за виртуоза-гастролера. Всего-то навсего!
Кроме того, его удивительная фигура описывается с несообразной длины руками. Например, когда он играет, то впечатление такое, что правым локтем он прижимает к туловищу какую-то очень толстую книгу, более того, сгибается так, чтобы локтем облокотиться на бедро. Любого нормального человека такая поза бы скрючила — изогнула, как вопросительный знак. А для Паганини она вполне естественна. Он таким образом слегка укорачивает данные ему природой чрезмерно длинные руки. Еще там написано, что он имеет вид человека, близкого к голодной смерти, хотя всем известно, что сборы с его концерта достигают астрономических сумм.
Профессор Шотки все это записывал, и одна его ремарка очень характерна: «Если бы природа отпустила на долю Паганини лишний фунт мяса, она бы совершила большую ошибку!» Паганини, как известно, звезда блуждающая. Но из того, что мы о нем знаем более или менее достоверно, есть одно ЧП (происшествие и впрямь чрезвычайное) и одно сочинение Паганини, которое прочнее всего связано с городом Парижем, поскольку именно здесь очень долгое время шла популярнейшая опера Россини Моисей в Египте. А в ней, как известно, изюминкой, мелодией, которую каждый знает, является молитва евреев, стоящих у Красного моря в ожидании чуда. И вот на эту-то тему написаны вариации Паганини — «виртуозный подвиг» на одной струне.
Легенда, которая о них сложена, обычно рассказывается так. То ли конкуренты, то ли завистники, то ли сам черт (черт его знает) — словом, кто-то подпилил на скрипке Паганини все четыре струны. Причем по ходу одного из его концертов эти струны одна за другой лопнули прямо в руках у Паганини. Осталась цела только самая толстая, самая низкая скрипичная струна «соль» (у скрипачей она называется «басок»). И вот в таком безвыходном положении, когда ничего другого делать не оставалось, Паганини будто и сымпровизировал эти вариации. Да так сымпровизировал, что потом те, кто это затеял, просто кусали локти от зависти, таков был успех.
Эту легенду можно принять на веру, без вопросов, как очень многие люди и делают, а можно просто вспомнить, что хороший экспромт хорош действительно тогда, когда он хорошо подготовлен. Но…
Подумайте, кто, кроме Паганини, мог так точно рассчитать всю длину и ширину этого тончайшего подпила, ведь это же ювелирная работа надфилем. Это вам не маникюр делать пилочкой для ногтей! Кто мог знать, как подпилить струны так, чтобы, лопаясь, они, например, не попали вам в глаз (а такое могло спокойно случиться в нештатной ситуации при чрезвычайных обстоятельствах). Кто мог знать, как сильно струна натянется (ведь меняется же приложение сил в подставке скрипки и струна перестраивается, из соль она превращается в си-бемоль, становится на малую терцию выше). Еще это надо было рассчитать под определенный аккомпанемент и под определенную тональность. Кто, кроме Паганини, мог знать, чем все это может закончиться?
Профессор Шотки в своей книге о Паганини пишет, что едва ли не каждая афиша его гастрольных выступлений обязательно содержала примерно такой текст: вас ожидает сказочное, непередаваемое событие. Чудо-исполнение скрипичной музыки на одной струне! В принципе, тот же аттракцион, что и с Моисеем, только, естественно, он существовал в нескольких разных вариантах, в зависимости от ситуации. Там же обязательно писали и о штучном, уникальном, невозможном эффекте звучания скрипки как колокольчика. Имеется в виду Кампанелла (сейчас она числится финалом Второго скрипичного концерта, хотя Паганини понятия не имел о том, что после смерти ее так назовут). Для него это была отдельная пьеса, действительно очень широко разошедшаяся по Европе, как слух, как музыкальная молва, особенно после того, как Франц Лист написал на Кампанеллу (в числе других паганиниевских хитов) свою большую шикарную концертную обработку для фортепиано.
Парижские триумфы прибавили Паганини известности. Как и все фельетоны, как и все безобразные слухи, как молва о его скупости, о его связях с дьяволом. Все это создавало моду на Паганини. Огромное количество потребительских товаров в 30-х годах XIX столетия называлось «а-ля Паганини»: от кофе и тортов до перчаток. Вот, скажем, Паганини нужны были перчатки. Он заходит в Германии в какой-то магазинчик, ему, естественно, предлагают сразу самое дорогое, что у них есть, — перчатки из кожи жирафа. Паганини спрашивает: «Нет ли чего-нибудь другого?» Ему отвечают: «Вы знаете, писк сезона, перчатки „а-ля Паганини“!» Маэстро не знает, куда девать глаза, потому что даже не может рассмеяться, его лицо слишком известно. Кстати, возможно, современным составителям концертных афиш, на которых «вращается», не менее шести известных концертов этого автора (не считая всякой «пузатой мелочи»), интересно было бы узнать вот что. Будучи в Праге, в разговорах все с тем же профессором Шотки Паганини четко и недвусмысленно признавал своими только маленькую горсточку «своих» музыкальных произведений.
Это две тетради сонат для скрипки и гитары, две тетради квартетов с гитарой. Любопытно, что гитару Паганини всегда возил с собой, у него был какой-то особенный, ни на что не похожий прием обращения с этим инструментом. На нем он играл не хуже, чем на скрипке, но никогда не выступал публично как гитарист и делал это для собственного удовольствия, для ощущения гармонии, поскольку у гитары много струн, на скрипке этого нет. И, естественно, Паганини не мог не признать своими Двадцать четыре каприса опус 1 для скрипки соло. Вот это он действительно написал своей рукой от первой до последней ноты. Все остальное — это не более чем копии, снятые кем-то другим с того, что слышали от Паганини.
Если почитать описания, оставленные очевидцами гастрольных выездов Паганини в самые разные европейские города, в Париж в том числе, то создается впечатление, что это один большой бесконечный роман с продолжением, где рассказывается о каком-то дьявольском наваждении, впечатление такое, что люди описывают один и тот же визит черта в их город.
