Елена Грицак - Архангельское
И. Б. Лампи-Старший. Портрет князя Николая Борисовича Юсупова, начало XIX века
Когда, бывало, в знакомом ему доме встретится ему на лестнице какая-нибудь дама, знает ли он ее или нет, всегда низко поклонится и посторонится, чтобы дать пройти.
Он был богат как по себе, так и по своей жене, которая как все племянницы князя Потёмкина-Таврического, имела несметное богатство. Он очень любил картины, мраморы, бронзы и всякие дорогие вещи и собрал у себя в Архангельском столько всяких ценностей, что подобного собрания, говорят, ни у кого из частных лиц нет, разве только у Шереметева. По его милости разбогатели известные в Москве менялы: Шухов, Лухманов и Волков, которые все начали торговать с рублей и имели потом большие капиталы и огромные собрания. В Архангельском есть очень большая библиотека, занимающая весь второй этаж дома, несколько больших комнат; говорят, там после смерти князя оказалось около 30 тысяч книг, все более нерусские. Многие из иностранных ученых были с Юсуповым в переписке; он дружески был знаком со стариком Вольтером, не раз бывал у него в поместье Фернье, находился с ним в переписке и на память о нем велел изваять точное его изображение и поставил у себя в библиотеке».
В записках Толстого раскрыта еще одна похвальная черта юсуповского характера, которая доказывает благородство его души: он не позволял злословить в своем доме и резко обрывал тех, кто хотел дурно отозваться об общих с ним знакомых. Летние месяцы князь чаще всего проводил в Архангельском, гулял в саду, позволяя то же всем желающим, встречаясь на дорожках со знакомыми, подходил, чтобы сказать хотя бы несколько добрых слов.
Побеседовать с Юсуповым на лоне природы не раз приезжала вдовствующая императрица Мария Фёдоровна. Современники отмечали, что царица-мать испытывала к Николаю Борисовичу теплые чувства, выдавая свою благосклонность, например, на балах. В польский, как тогда называли один из парадных танцев, она выходила только с ним: «При этом он снимал обыкновенно с правой руки перчатку и клал ее на два пальца – указательный и средний, – и подавал их императрице, которая тоже протягивала ему два пальца, и так они шли польский, а чтобы к императрице не обращаться плечом, что, разумеется, было бы непочтительно и невежливо, он как-то откидывался назад и все боком, боком…» (из записок П. С. Толстого).
Принимая царственных гостей, Юсупов устраивал грандиозные праздники. Последнее торжество, которым ему довелось закончить пиршественную историю своей жизни, было посвящено коронации сына Марии Фёдоровны, Николая I. В Архангельское тогда съехались не только москвичи, но и вельможи из Петербурга, прибыло много иностранных послов. Рассказывают, что гости удивлялись великолепию приема, завидовали роскошному убранству дома, восхваляли усадьбу, находя слова восторга по поводу ее красоты и удобного местоположения: «…праздник этот был самый роскошный изо всех, был обед, после театр, бал, иллюминация по всему парку и непременный в таких случаях фейерверк».
По свидетельству графа Толстого, «отец Николая Борисовича в своем московском дворце, что у Харитонья в Огородниках (Большой Харитоньевский переулок, дом № 21), пожалованном его деду, принимал императрицу Елизавету. Его сын был не раз удостоен высочайших посещений в Архангельском, где императрица Мария гащивала по нескольку дней, и в саду есть памятники из мрамора с надписями, когда и кто из высочайших особ там бывал». К настоящему времени из тех памятников сохранился только Храм Екатерины. Неизвестно, «гащивала» она в Архангельском или нет, но князь к 1819 году почтил ее память строительством небольшого павильона с 4-колонным портиком. Помещенная в нем фигура из бронзы представляла императрицу в виде пророчицы Фемиды. Статуя была выполнена десятилетием раньше храма французским академиком Жаном Домиником Рашеттом, которого в России все звали Яковом Ивановичем. Судя по всему, он работал по глиняной модели своего русского коллеги Михаила Козловского. На стене павильона были начертаны строки из поэмы Торквато Тассо, где этот певец позднего Ренессанса самозабвенно хвалил государыню на итальянском языке: «Тебе, которой послало небо и даровала судьба желать справедливого и иметь возможность достигнуть желаемого».
Храм Екатерины
Храм Екатерины стал сооружением, завершившим перспективу одной из главных дорог парка, протянутой у подпорной стены нижней террасы. К тому времени все остальные заложенные в проекте перспективы имели подобные завершения в виде строгой вертикали двух увенчанных орлами мемориальных колонн. Заменив собой прежние пирамиды, они были посвящены императору Александру I, навещавшему Архангельское в 1816 году, и Николаю I, побывавшему здесь 10 годами позже.
Потратив огромную сумму на восстановление Архангельского, Юсупов добился своей цели: о его великолепной усадьбе знала вся Россия, и каждый мечтал попасть в число ее гостей.
Так, вихорь дел забыв для муз и неги праздной,
В тени порфирных бань и мраморных палат,
Вельможи римские встречали свой закат.
И к ним издалека то воин, то оратор,
То консул молодой, то сумрачный диктатор
Являлись день-другой роскошно отдохнуть,
Вздохнуть о пристани и вновь пуститься в путь.
Впоследствии многие могли приехать сюда, чтобы прогуляться по аллеям парка, но приглашение «в дом» получали только избранные: император, великие князья и княгини, русские вельможи, иностранные послы, а также знаменитости менее сановные, зато более полезные для ученых бесед. Князя посещали художники, музыканты, писатели, поэты, и почти все они старались запечатлеть увиденное так, как требовал их профессиональный долг. Благодаря обилию подобного рода гостей наши современники могут увидеть Архангельское на картинах, рисунках, в макетах, прочитать о нем в стихах и прозе, представив его таким, каким оно было при Николае Борисовиче.
Чайная пара с портретом Екатерины II. Фарфор из фондов музея-усадьбы «Архангельское»
Пушкин впервые получил приглашение от князя зимой 1827 года. Будучи в то время занятым, сразу он приехать не смог, но обещал сделать это позже, «лишь только первая позеленеет липа». Визит состоялся ранней весной, гость прибыл верхом, и просвещенный вельможа встретил его «со всею любезностью гостеприимства». Великий поэт не был бы таковым, если бы поэзия не охватывала все стороны его жизни. Так получилось и с тем приглашением, ответ на которое был написан не просто строчками в рифму, а в виде полноценного стихотворения «К вельможе» – произведения, вызвавшего шума, споров и толков больше, чем все пушкинское творчество в целом. Русские социалисты попрекали им поэта и при жизни, и после смерти, не понимая, как можно восхищаться высокомерным богачом, обласканным царями сановником, к тому же поместив его на пестром фоне английского парламента, Вольтера, Байрона, Бомарше, Трианона и французской революции.
К тебе, приветливый потомок Аристиппа,
К тебе явлюся я; увижу сей дворец,
Где циркуль зодчего, палитра и резец
Ученой прихоти твоей повиновались
И вдохновенные в волшебстве состязались.
Вскоре после написания стихи, опубликованные в «Литературной газете», по словам огорченного Пушкина, «преданы были всенародному проклятию…». Взбудоражив народ, несчастное для поэта послание разделило столичную общественность на два враждующих лагеря. Первые, вдохновляемые Виссарионом Белинским, горячо защищая любимого поэта, увидели в его стихах «полную, диковинными красками написанную картину русского XVIII века». Вторые во главе с Ксенофонтом Полевым осудили поэта, посчитав неприличным посвящать шедевр лицу, которое того не заслуживает: «Все единогласно пожалели об унижении, какому подверг себя Пушкин. Чего желал он, чего искал он? Похвалить богатство и сластолюбие? Пообедать у сановника, насладившись беседою полумертвого, изможденного старика, недостойного своих почтенных лет?». Полевой напечатал статью в приложении к «Московскому телеграфу», сопроводив свои слова рисунком «Утро в кабинете знатного барина», обидным для поэта, и оскорбительным для Юсупова. Вскоре после этого лишился должности цензор Глинка, которому вменялся пропуск статьи, «возбуждавшей по дерзким и явным намекам на известную по своим заслугам государству особу, негодование всех благомыслящих людей».
Столь резкое расхождение во взглядах на одну и ту же вещь неудивительно, ведь если обыватель, зачастую не взяв на себя труда углубиться в произведение, судит о нем без отрыва от личности автора, то человек творческий оценивает само произведение, а оно в данном случае было блистательным. «Некоторые крикливые особы, – отмечал Белинский, – ничего не поняв, осмеливались в своих полемических выходках бросать тень на характер гения, думая видеть лесть там, где должно видеть только в высшей степени художественное постижение и изображение целой эпохи в лице одного из ее замечательных представителей». Истина в том споре не родилась, но враждующих примирило время, более того, судьба воздала каждому из участников по заслугам: Пушкин, Белинский и даже Юсупов в представлении не нуждаются, а для того, чтобы узнать о Полевом, нужно заглянуть в очень крупную энциклопедию, где он упоминается как ненавистник классицизма и публицист, высказавший немало неприятного в адрес лучших представителей русской литературы – Богдановича, Дельвига и того же Пушкина.
