Уильям Моррис - Искусство и жизнь
Но мы не должны тем временем сидеть и ждать явных земных и небесных примет приближения тех далеких и славных дней. Нам следует обратиться к обычному и порой, быть может, скучному труду, готовясь к этим дням, если мы доживем хотя бы до одного из них. Но если нам суждено умереть до их наступления, то постараемся сделать все возможное, чтобы расчистить им путь.
Но что же можем мы сделать для сохранения былых традиций, чтобы нам не пришлось однажды начинать все с самого начала, причем при отсутствии наставников? Что мы должны делать, чтоб тщательно сберечь и распространить то доброе, что есть в нашей жизни и по крайней мере распахать поле, где искусство сможет расти, когда люди начнут к нему тянуться? Что, наконец, мы можем сделать, что может сделать каждый из нас, чтобы взрастить какое-нибудь семя искусства, дабы оно могло вместе с другими пустить ростки и превратиться со временем в растение, необходимое нам?
Я вижу, вы отнюдь не безразличны к этому своему долгу. В этом меня убеждает память об энтузиазме участников собрания, перед которыми я имел честь выступать здесь прошлой осенью по поводу так называемой реставрации собора св. Марка в Венеции{12}. Вы совершенно справедливо полагали тогда, что эта проблема чрезвычайно важна для всего искусства, и было естественно, что люди, обеспокоенные ею, обратились к тем, от чьей воли зависела судьба собора, хотя первые — англичане, а вторые — итальянцы: вы чувствовали, что любители искусства должны быть выше национальных различий. Хоть вы и рисковали нарушить правила этикета, но действия ваши были оправданы надеждой спасти собор, подобного которому в мире нет. Некоторые итальянцы выказали тогда очень естественное, но совершенно неразумное раздражение и через свою прессу посоветовали нам заняться собственными делами. Это был худой довод в поддержку неразумного решения перестроить фасад собора св. Марка. Но некоторые из нас, которые ранее были далеки от подобных забот о своей стране, действительно стали обращать внимание на эти стороны жизни — пусть даже запоздалое, слишком запоздалое внимание. Ведь хотя у нас в стране и нет таких расписанных золотом интерьеров, какие имеются в соборе св. Марка, то все же есть много зданий — подлинных произведений древнего искусства и памятников истории. Посмотрите же, коль скоро мы признали их ценность, в каком они состоянии, и вы увидите, как беспомощно искусство в наш коммерческий век.
Множество красивых и старинных зданий уничтожено в странах цивилизованной Европы и в Англии точно так же. Посчитали, что эти здания создают неудобства для жителей, хотя элементарная сообразительность помогла бы избежать этих неудобств[17], но даже если эти здания покушаются на наши удобства, я утверждаю: если мы не готовы примириться с небольшим бытовым неудобством во имя сохранения памятника искусства, который облагораживает и воспитывает не только нас самих, но и наших сыновей и внуков, то напрасны и праздны разговоры об искусстве и о воспитании. Дикость рождает дикость.
То же самое можно сказать о расширении или же о перестройке из соображений удобств тех старинных зданий, которые все еще служат целям, близким к первоначальным. Почти во всех таких случаях дело сводится лишь к небольшим затратам на постройку нового здания. Ведь новое здание можно построить в точном соответствии с потребностями и в духе современного искусства. При этом сохранилось бы старинное здание, которое повествует нам и о былом и о прогрессе, учит нас искусству. И, таким образом, ценой небольших затрат одновременно достигается и улучшение удобств для людей и развитие современного искусства и просвещения.
Если оправдываются наши заботы о современных художественных произведениях, которые, коль скоро мы еще живы, можно создавать почти в любом количестве, то тем более окупается даже и незначительная доля внимания, предусмотрительности и денег для сохранения искусства былых времен, от которого (да будет проклято время, отделяющее нас от них!) осталось так немного, и теперь уже никогда не получить больше, какие бы удачи ни ждали мир в будущем,
Ни один человек, дающий свое согласие на разрушение или уродование старинного здания, не вправе претендовать на то, что будто он заботится об искусстве. А его преступление против цивилизации и прогресса не может быть объяснено ничем, кроме его собственной грубости и невежества.
Прежде чем оставить эту тему, я должен сказать несколько слов о любопытном изобретении наших дней, называемом реставрацией, — этот метод обращения с произведениями старинного искусства по своим последствиям немногим лучше прямого разрушения, хотя по своему духу он не направлен на упадок искусств. У меня, очевидно, не хватит времени обсудить этот вопрос в сегодняшний вечер, так что я остановлюсь лишь на следующих положениях.
Безусловно, следует тщательно заботиться о старинных зданиях, которые являются одновременно и произведениями искусства и памятниками истории. Подражательное искусство наших дней не равнозначно и не может быть равнозначно древнему искусству, не может заменить его. Поэтому если мы накладываем это современное подражательное искусство на старое, то мы уничтожаем последнее и как искусство и как историческое свидетельство. Наконец, естественное выветривание поверхности здания придает ему красоту, а разрушение ее — ужасная утрата.
Реставраторы же придерживаются прямо противоположных взглядов: они считают, что любой неглупый архитектор может бесцеремонно обращаться с произведениями искусства. Считается, что если все другое вокруг нас подверглось изменениям, начиная, скажем, с XII века, то искусство не изменилось, и наши мастера могут создавать нечто тождественное сооружениям XIII столетия, что, наконец, поверхность стен старинных зданий, изменявшаяся под воздействием климата, не представляет никакого интереса, а потому ее следует ликвидировать, где только возможно.
Вы видите, что этот вопрос трудно обсуждать, поскольку, кажется, нет ничего общего между реставраторами и антиреставраторами, и потому я обращаюсь к общественности с просьбой прислушаться к нашему мнению, которое может быть ошибочным, но действия, к которым мы призываем, хорошо обдуманы нами. Давайте отложим решение этого вопроса на некоторое время. Если на эти памятники будет направлена необходимая забота, чтобы они не пришли в ветхость, их всегда можно «реставрировать», как только люди посчитают момент подходящим и наше мнение окажется опровергнутым. Ну а если мы правы, — разве можно будет реставрировать уже «отреставрированные» здания? Поэтому прошу вас не решать этого вопроса наспех, пока искусство не продвинется вперед настолько, чтобы мы могли подойти к нему со знанием дела. Тогда исчезнут всякие сомнения по этому поводу.
Памятники нашего искусства и истории, которые безусловно, что бы ни говорили знатоки закона, принадлежат не замкнутому кругу людей, не тому или иному богачу, а всему народу в целом, заслуживают отсрочки решений об их судьбе. Нет никакого сомнения, что последние драгоценные реликвии, доставшиеся нам от «славных мужей и предков, нас породивших»{14}, требуют от нас небольшого терпения.
Все это, вся эта забота о нашем богатстве, несомненно, доставит нам беспокойство. Но нам предстоят еще большие заботы, ибо теперь я должен сказать о другом, о богатствах, которые должны принадлежать нам всем, — о зеленой траве и листьях, о водах, о самом свете, и воздухе, и небе. Коммерческий век слишком погрузился в свои дела, чтобы уделить этому хотя бы небольшое внимание. Но я, позвольте вам напомнить, думаю, что каждый из здесь присутствующих считает необходимым заботиться об искусстве.
Среди нас есть богатые люди, которых мы непонятно почему называем фабрикантами, — речь идет о капиталистах, которые платят деньги людям, чтоб организовать производство. Эти джентльмены сжигают тонны угля, отравляя воздух, но в то же время многие из них покупают картины и говорят о своей любви к искусству. Существует закон, принятый с целью запретить им отравлять воздух дымом в известное время и в известных местах, — на мой взгляд, это весьма слабый и весьма неполноценный закон. Но ничто не мешает этим любителям искусства считать законом свое собственное желание и полагать своей заслугой, если на их заводах неприятности, вызываемые копотью, сведены к минимуму. Но если они не стараются вовсе предотвратить копоть, когда это могло бы обойтись им недорого, и даже очень недорого, — я утверждаю, что их любовь к искусству — пустое притворство. Как это вы можете заботиться о пейзажной живописи, если своими делами показываете, что равнодушны к самой природе? И какое имеете вы право запирать от всего мира прекрасные произведения искусства и никому не давать к ним подступиться?
