Виктор Липатов - Краски времени
Феофан Грек многому научил, но… не подавил Андрея Рублева. Тот уже и сам был опытный мастер. И как доказывают историки, знаком был с исихазмом — учением — о нравственном и физическом совершенствовании человека, которое исповедовал Грек. Но московский живописец истолковывал это учение по-своему.
Пророки Грека — неулыбающиеся, уносимые вихрем неумолимых страстей. Белыми высверками иссекается из них огонь душевного напряжения. Люди словно сгорают в нем. Грек, живописуя высокую трагедию самоотречения, все подбрасывал и подбрасывал в "костер" поленья гнева, муки сомнения, страха.
Рублев же хотел, чтобы жизнь стала праздником. Земля казалась ему истерзанной, измученной, но и прекрасной. Он был смиренный, стойкий духом и не видел счастья в перенакале страстей.
Пикассо как-то сказал на выставке детских рисунков: "В их годы я рисовал, как Рафаэль, но мне потребовалась вся жизнь, чтобы научиться рисовать, как они". С годами еще "моложе", радостнее, оптимистичнее становились творения Рублева. Его искусство насыщалось спокойствием, которое Пушкин считал необходимым условием прекрасного.
Феофан Грек — трагик, Андрей Рублев — липик. У Феофана Грека философия разума бунтующего, у Рублева — ищущего.
И удивительно, что многоопытный, знаменитый византиец ощутил и в какой-то мере подчинился таланту и мировоззрению Рублева. Гений узнал гения. Живопись Феофана Грека, сохранив свою кипящую силу, смягчилась, зазвучала более умиротворенно-торжественно.
Говорят в народе: "Не сей на межах жита, ни мудрости в сердцах глупых…" Знал Рублев, что на его образы, на его лики равно смотрели и умные, и глупые, и добрые, и злые. Обращался ли зовуще он только к умным и добрым? Скорее всего хотел посеять мудрое во всех сердцах — вдруг заплодоносит и самая заплесневелая земля? Звал к идеалу не избранных — всех.
"Троица" создана зрелым мастером, счастливо ведающим, что он лучший иконописец Руси.
Три глубоко задумавшихся ангела восседают вокруг стола, перед ними чаша. Три странника возвещают Аврааму о рождении сына. Они провидят его судьбу: гибель за людей. Они как бы предвидят печаль и уже избыли ее. Печаль неизбежная, но преодоленная, светлая…
Краски времени. "Троица" "вылеплена" из неназойливого, необжигающего ласкания тихого дня. Ее краски естественны — их называли красками русской осени. Нежна, изысканна, согласованна цветовая гамма. Торжествует синий цвет, успокаиваясь голубым — знаменитый рублевский "голубец", "дивный голубец", который именуют васильковым, а еще верно прилагают к нему певучее слово "лазоревый"; это самый яркий цвет в картине, но он уравновешен массой своих оттенков и действительно впитал и синь раннего неба, и цветущего льна, и васильков, и сияние голубых глаз человеческих…
Богатое пурпурно-коричневое одеяние смягчается бледно-золотым цветом спелого хлебного поля. Выцветшее золото вкупе с нежно-зеленым, достигающим прозрачности светлой волны, и небесно-голубым рождают состояние душевного покоя.
"Троица" напоена великой тишиной. Бурлящие эпохи рождают произведения, лучащиеся абсолютным спокойствием. В том твердость духа, ясное видение пути к будущему. Тишина "Троицы" не келейная, а такая, чтобы видящий еще слышал и чувствовал. Тишина услаждения умом, таинством, свободой созерцания прекрасного.
"Тиха вода, да от нее поток живет".
В картине нет источника света, а "Троица" светится. Свет исходит изнутри, и краски проглядывают одна сквозь другую прозрачно-сияющие. Здесь нет драматизма контрастов светотени, здесь цветотень.
Источник света — сам колорит, сама гамма красок. Свет картины особенный еще и потому, что он свет чувства и мысли художника, его души или вообще души человеческой.
В "Троице" слышится музыка. Она рождается цветовым согласием, уравновешенностью ритма, даже самой линией, вольно льющейся, перетекающей и вдруг строго очерчивающей совершенный и упругий силуэт.
Фигуры изящно удлинены, потому особо грациозны. Вестники "воздушные", сидят не плотно, едва прикасаются к сиденьям, как, впрочем, и к земле. Неостановимый "полет" жизни. Полет, невозможный без земли.
Чаша, стоящая перед вестниками, — чаша смертная. Многие еще, как в день Куликовской битвы, "смертную испи на брани чашу"; скорбят, печалятся ангелы, просветляясь лицом при мысли о силе любви человеческой, побеждающей страх перед гибелью во имя высокой цели. Картина Рублева звала к самопожертвованию ради единства и грядущего счастья родины. Чтобы, отрешась от интересов мелких и пошлых, сметя паутину злободневного, суетного, человек нашел сокровенное, согревающее всех.
"Троица" в Третьяковской галерее размещена у окна — ей нужен дневной свет, вся его сила. Но, конечно же, "Троице" необходим свой зал, только ее комната, где бы она, одна-единственная, шла вам навстречу. Где бы стояли стулья, лавки, кресла, чтобы люди могли задержаться, "уединиться", вслушаться в лирическую, грустную и жизнерадостную музыку картины.
Андрей Рублев жил и работал в сложное время национального возрождения и становления Руси. Был свидетелем беспрерывных войн с татарами, немцами, шведами, литовцами; народных волнений, междоусобных княжеских розней. Мор валил людей. Одолевали холод и голод: "мертвыа скоты ядяху, и кони, и псы, и кошькы, и люди людей ядоша". Но все же крепла Москва. После Куликовской битвы люди спогойнее пахали землю, лепили горшки, шили одежду, варили мед, ловили бобров и рыбу. Они хотели жить "независтно и незарочно, нераздорно, нераскольно"…
Рублев, как гениальный художник, очень близко к сердцу принимал все вокруг происходящее. Он проповедовал, "вознося ум и мысль", идею согласия в жизни.
Он ввел в икону личность живописца, его мироощущение, понимание жизни и красоты.
О рублевских работах в древности говорили: "дымом писано", "облачно", отмечая мягкость, неуловимую тонкость, обволакивающую прелесть красок. Его по праву назвали величайшим поэтом в живописи.
Стали его картины "сильнее воды, выше горы, тяжелее золота, крепче горючего камня Алатыря, могучее богатыря"… Человек после свидания с ними уходил в мир обновленным, знающим: жизнь его не бесцельна, не напрасна. Художник созидал храм, где поклонялись красоте цвета, мужеству линии, величию мысли о высоком предназначении человека.
Рублев всемирно признан одним из лучших живописцев XV века. Он творил в начальное время эпохи Возрождения. Исследователи проводят параллели между Рублевым и Фра Анжелико, Рублевым и Чимабуэ.
Рублев прожил долгую жизнь и, наверное, был счастлив, что и дня не потратил зря, что его трубящий ангел, глядящий внимательным и слегка удивленным глазом, созывает всех на благое дело во имя счастья всех людей. Художник шел по Руси — ее сын, знаменами поднимались вслед за ним его картины.
…Стоит на земле Москва — могучий город. А на взгорье, как и в старину, стоит бывший Андроников монастырь.
В 1947 году, когда страна еще поднимала из развалин области, недавно оккупированные фашистами, Советское правительство приняло решение о создании Музея древнерусской живописи имени Андрея Рублева. И теперь в Андрониковой монастыре находится музей, хранящий более трех тысяч произведений древнерусских художников.
И тут уместно вспомнить, что 30 июля 1918 года Председатель Совета Народных Комиссаров Владимир Ильич Ленин поставил свою подпись под списком замечательных людей, чьи имена следовало увековечить в памяти человеческой и поставить им памятники.
Первым среди художников был назван Андрей Рублев.
ТАЙНА ОТКРОВЕНИЯ
Рокотов среди многих своих современников, русских портретистов XVIII века, остался в какой-то непроницаемой маске, под которой скрылся облик этого интересного, подлинного художника,
Н. ВрангельФедор Степанович Рокотов (1735 — 1808) родился под Москвой в семье крепостного крестьянина. Учился в Петербургской Академии художеств. В 1765 году получил звание академика. Затем жил и работал в Москве. Известен как замечательный портретист.
Уже составив себе имя портретиста и став академиком в двадцать девять лет, Федор Рокотов в конце 1760-х годов бежал из Петербургской Академии художеств: хотел независимости.
Из Северной Пальмиры Рокотов спешит в Москву. Живет там вольготно и даже зажиточно. Член Английского клуба и домовладелец, свою мастерскую он устраивает на Старой Басманной, где селились вельможи, офицеры, чиновники, купцы.
В Москве художник почти отказывается от парадных портретов. Полотна, созданные здесь, интимнее, лиричнее, в них много воздуха и простора. Кто-то из исследователей назвал московские портреты Рокотова "портретами-симфониями". Художник становится знаменитым. Чиновным недоброжелателям это пришлось не по вкусу, они отписывали в академию, что Рокотов "за славою стал спесив и важен…". Так оценивалось уважение своего таланта — уважение, которым всегда отличался Рокотов.
