Раймон Эсколье - Матисс
Впрочем, разве мы не располагаем верным свидетельством о чувствах Матисса в те годы испытаний? Перед нами письмо Анри Матисса Дерену. На этих страницах, относящихся к началу 1916 года, Матисс высказывает свои мысли по поводу открытий в области распада материи (предсказал же Делакруа во времена Второй империи появление танков!). Художник, написавший «Радость жизни», снова жил на набережной Сен-Мишель, 19.
«Понедельник.
Мой дорогой Дерен,
Ваше письмо доставило нам удовольствие, и все же я отвечаю Вам с опозданием, по той причине, что январь был для нас довольно тяжелым месяцем. Мы все сильно переболели гриппом, за исключением Маргариты. Слегли одновременно все трое. У меня был насморк с отитом и почти что с синуситом. У меня болела только голова, но как!
Отит вызвал очень неприятные головокружения. Маргарита, в свою очередь, тоже очень болела. Одним словом, поводов для огорчений предостаточно.
Вы видите, что в тылу все не так уж хорошо. Прибавьте к этому наше прекрасное, вечно ускользающее ремесло художника — оно прекрасно только в мечтах. Отсутствие вестей о моей семье и тревога, создаваемая жизнью в постоянном ожидании, при том, как мало нам известно, и при всем том, что от нас скрывают, — вот вам представление о жизни штатских во время войны.
Я видел недавно Камуэна, который только что переведен в маскировщики. Спустя две недели после того как он приступил к выполнению своих обязанностей живописца, он написал мне, что занимается чудовищно утомительным делом. Он работает в Шампани: все утро разгружает свертки ткани, а этой ночью и следующей раскладывает эти штуки между линиями французов и бошей, где подвергается большему риску, чем в траншеях… Но не у всех дела обстоят подобным образом. Есть и такие, кто не покидает парижских мастерских. Например, Лапрад. Камуэн видел его в форме сержанта. Среди всех этих мазил он имел вид главнокомандующего.
Нужно сказать, что начальники Камуэна — Гиран де Севола и Абель-Трюше, [311] для которых Камуэн — враг номер один. Довольно неприятно оказаться в их руках.
Галанису [312] повезло больше. Он продолжает служить библиотекарем в Монтаржи. Большую часть времени он роется в книгах. Недавно он прочитал „Науку и гипотезу“ Анри Пуанкаре,[313] где обнаружил истоки кубизма!!!
…Читали Вы эту книгу? Там излагаются головокружительно смелые гипотезы, например, в самом конце — относительно распада материи. Движение существует только как распад и возрождение материи.
Правда, Пуанкаре говорит, что доказательство еще не является полным (эта гипотеза принадлежит Ланжевену). [314] Я пошлю Вам эту книжку, если Вы с ней незнакомы.
Моя жена сейчас в Коллиуре, где занимается перевозкой всех вещей из нашего дома, покинутого нами окончательно.
…Я продал Розенбергу мою картину, на которую меня вдохновил Давид де Хем.[315] Мадам Дерен была у нас в тот день, когда я ее уже отдал, и я не мог ей даже назвать имя покупателя, поскольку он просил меня не говорить об этом.
Я видел у него нового Пикассо — „Арлекина“, [316] написанного в новой манере, без коллажей, одна лишь живопись. Может быть, Вы видели его?
Через несколько дней открывается Трехлетняя выставка.[317] Жаль, что у меня нет проспекта. Вы бы здорово развеселились.
Извините за сбивчивость письма. Писал как пишется…
Сердечно жму руку А. Матисс».
ОЧАРОВАННЫЙ ЮГОМ
Жорж Бессон очень живо и достоверно рассказал, как в 1917 году Матисс остановил свой выбор на Ницце. Так же как и многие фламандские, нормандские, лотарингские художники, как Ван Эйки, Пуссен, Клод Лоррен, Матисс был очарован югом.
Началось это на Корсике, на прекрасном острове, в истинном раю света, где художник прожил более года как завороженный. Он писал мне в 1948 году: «В Аяччо я почувствовал очарование юга, которого до тех пор не знал». Тем не менее в дальнейшем Коллиур, Сен-Тропез, Испания и Алжир, Марокко, Италия оставались для него местами, где он бывал только проездом.
Суровой зимой 1917 года, когда он уже знал, что его родной город разрушен извечными захватчиками, а художественная жизнь Парижа совершенно заглохла, Матисс почувствовал необходимость окончательно покориться призыву юга и перенести свои пенаты на эту благодатную землю, где еще четырнадцать лет тому назад он открыл для себя новую красоту — ту поэзию цвета, которую не признавал за ним Вандерпиль, а более компетентный судья, Рауль Дюфи, нормандец, тоже ставший южанином, приветствовал следующими восторженными словами:
«После реалистического импрессионистского цвета в картине, названной им „Роскошь, спокойствие и наслаждение“ и выставленной у Независимых в 1903-м, [318] Матисс открыл воображение, поэзию, то есть музыку цвета. Это стало для меня великим откровением, потому что в занятиях живописью я увидел новый смысл». [319]
В декабре 1917 года Матисс сначала остановился в Марселе. Нельзя было придумать лучшей остановки для такого художника, как он.
Его друг Марке также поселился на набережной Рив-Нев, в комнате, которую он переснял у Эжена Монфора. [320] Матисс остановился, как за век до него это сделали герои «Коломбы»,[321] полковник Невиль и его дочь, в отеле Бово, который в наше время снова стал лучшим отелем Марселя, поскольку из окон его обширных и прекрасных комнат открывается ни с чем не сравнимый вид на великий фокейский порт. [322] Кому посчастливилось остановиться там перед отплытием на Корсику, в Магриб или на Восток, вряд ли сможет забыть это зрелище.
Матисс сделал несколько эскизов в Старом порту и подумывал даже обосноваться в Эстаке, который столько раз изображал Сезанн, но остановил свой выбор на Ницце: «Числу к 20 декабря, — пишет Жорж Бессон, — Матисс поселился в отеле Бо-Риваж в Ницце; позже он перебрался в отель Медитеране на Променад-дез-Англе, а два летних месяца провел с одним из своих сыновей в маленькой Вилла дез Алье, расположенной в парке Харрис у подножия Мон-Борон, где все заросло эвкалиптами, кипарисами, живыми изгородями розовых кустов и дикими анемонами; наконец, он переехал на площадь Шарль-Феликс в квартал старых торговых улочек, стиснутых стенами замка и рынками, терпко пахнущими морем, салатом и гвоздикой.
И во всех этих жилищах Ницца давала Матиссу тот безмятежный покой, который столь благоприятно влиял на его работу; он писал портреты, пейзажи, первые трехцветные интерьеры, исполненные в его комнате в гостинице: красный ковер, белые огромные тюлевые занавесы, синее море или синий приоткрытый футляр скрипки». [323]
РЕНУАР В ЛЕ-КОЛЕТТ
В Ницце или, точнее, в Кане жил Ренуар. Первую встречу Ренуара с Матиссом мастерски описал Жорж Бессон: «Матисс появился впервые в Кане 31 декабря 1917 года, и Ренуар не скрыл своего удивления при виде этого более чем безупречно — роскошно одетого господина в светлой фетровой шляпе, подобранной в тон просторному пальто из шотландской ткани необычного цвета — настоящий художественный манифест. Быть может, он представлял Матисса по легендам, героями которых в то время были такие непокорные упрямцы с Монпарнаса, как Сутин[324] и Модильяни…[325] Матисс рядом с сидящим в кресле Ренуаром, немощным, иссохшим, с пронзительным взглядом из-под серой каскетки, — все это несколько напоминало Рубенса-дипломата, [326] предъявляющего свои верительные грамоты какому-нибудь там престарелому папе Пию, Григорию или Льву».
Потом Матисс принес Ренуару первые полотна, написанные им в Ницце в начале 1918 года: «Бухта Ангелов», «Вид из замка сквозь сосны», «Автопортрет»,[327] только что им законченный, и первую из целого ряда работ, которые впоследствии нашли многочисленных подражателей, — «Открытое окно», [328] пленившее Ренуара: «Как хорошо вам удалось передать атмосферу гостиничной комнаты в Ницце! Но эта синева моря должна была бы выступить вперед… А эта черная перекладина, откуда падают белые шторы… Она на своем месте. Все очень верно. Это было нелегко сделать…»
«А после отъезда Матисса Ренуар говорил, посмеиваясь и просовывая воображаемую кисть под левое колено: „Я думал, что этот парень работает вот так… Это неправда… Он много трудится!..“»
Впрочем, теоретик чистого цвета вынужден был, со своей стороны, изложить свою доктрину старому мэтру: «Отношения между обоими художниками, — сообщает нам Жорж Бессон, — быстро стали сердечными. Ренуар любил поболтать. Он вспоминал о суровых годах своего ученичества, излагал в шутливой форме историю импрессионизма, рассказывал о последних шутках, сыгранных им с Волларом, собиравшим в ту пору материал для книги, [329] из которой он хотел сделать фундаментальное исследование, а потому выслушивавшим фантастические рассказы старого художника-сорванца. И он благосклонно принимал советы Матисса, методичного в осуществлении своей теории на практике, как, впрочем, и во всем другом, призывающего мэтра остерегаться некоторых рискованных смесей цветов».
