Жан-Люк Энниг - Краткая история попы
Трепетные прелести очень скоро уступили место республиканской жопе — воплощению чистоты и достоинства. Давид воплотил в своем творчестве гордый и яростный зад, отвергавший распутные утехи. Полотна Давида густо населены мужскими образами, но как же мало на них задниц! Обнаженный воин всегда стоит лицом к зрителям. Исключение составляет «Похищение сабинянок» (1799). Вдохновленный «Жизнью Ромула» Плутарха, Давид пишет не само похищение, а то, что случилось тремя годами позже, когда предводитель сабинян Тит Таций повел войско на Рим, дабы уничтожить похитителей, и сабинянки встали живым щитом между армиями, чтобы не допустить бойни.
Герсилия, жена Ромула, призывает сабинян к примирению. Ромул опускает копье, которое собирался бросить в Тация, а тот возвращает в ножны меч. «Вскоре, — пишет Плутарх, — римляне и сабиняне раскрыли друг другу братские объятия и стали единым народом». Именно это мгновение Давид выбирает символом национального примирения французов после пережитых в революцию страданий и потрясений. Так что же мы видим на картине? Герсилия одета в широкое белое платье, она протягивает руки к брату (Тацию) и мужу (Ромулу), надеясь не допустить кровопролития. Атлетически сложенные воины полностью обнажены (Наполеон отказался купить полотно Давида — ему не понравился переизбыток обнаженной плоти). Нагота побуждает Тация и Ромула к единению, помогая забыть о ненависти. Позы, положение тел ясно указывают: еще несколько шагов — и эти двое обнимутся. Герсилия разрывается между мужем и братом, но они даже головы в ее сторону не поворачивают. Таций изображен лицом к зрителям, висящие на боку ножны не скрывают его достоинств (именно в этой части Давид в 1808 году внес в картину поправки!), Ромул же стоит спиной, прикрытый своим щитом, и зрители видят только шлем с султаном, копье и безупречный зад. Трудно вообразить что-нибудь более мужественное и чувственное.
Казалось бы, художницы должны были с упоением и восторгом изображать «оборотную сторону» мужского тела, которая так их возбуждает. Не тут-то было! Тамара де Лемпика[96] — ее называли «Сиреной ар деко» — гораздо больше известна своими красотками с перламутровой светящейся кожей и неподражаемыми кубистскими телами, чем изображением мужских ягодиц. Первую попытку написать мужской зад Тамара делает в 1932 году, в картине «Адам и Ева», но эту попытку трудно назвать удачной: критики писали о «кубоэнгризме», хотя задница в исполнении Тамары скорее напоминала зоб. К слову сказать, у всех женщин на картинах Тамары де Лемпики увеличена щитовидная железа. Видимо, она полагала, что дамы с зобом предрасположены к активной сексуальной жизни. Означает ли это, что предстательная железа — она находится в области таза — оказывает на другую половину человечества то же воздействие? Точно нам известно одно: в окружении Тамары мужчин не водилось и она нашла своего Адама на улице. Выбранный ею натурщик оказался полицейским: он поднялся в мастерскую, снял форму, аккуратно сложил вещи на стуле, придавив их сверху револьвером, поднялся на возвышение и отвернулся. Задница века. Не думаю, впрочем, что она войдет в историю...
ГЛАВА 24. More ferarum
«Моя сладкая маленькая потаскушка Нора, я сделал, как ты велела, моя грязная малышка, и кончил два раза, когда читал твое письмо. Я счастлив, что ты любишь, когда тебя трахают в зад. Я вспоминаю ту ночь, когда я так долго любил тебя сзади. Моя штука часами оставалась в тебе, я снова и снова входил в тебя снизу, я чувствовал твои огромные жирные вспотевшие ягодицы на моем животе, видел твое разгоряченное лицо и обезумевшие глаза» (Джеймс Джойс, письмо к Норе, 8 декабря 1909 года).
Фетишисты, поклоняющиеся заднице, очень ценят то, что духовники на исповедях называют любовью more ferarum, «на манер диких зверей». Соитие a retro, якобы извращающее мудрый замысел Природы, в действительности, как писал Аполлинер («Подвиги юного Дон Жуана»), дает попе возможность «покрасоваться». Лукреций замечает («О природе вещей», IV), что стоящие на четвереньках женщины легче зачинают: «Они лучше воспринимают семя благодаря согнутому туловищу и поднятому заду». Церковь, как извести но, во все времена признавала один-единственный «естественный способ совокупления». «Женщина пусть лежит на спине, а мужчина сверху на животе и следит, чтобы его семя извергалось в предназначенный для того сосуд», — советовал отец Томас Санчес (1602). Любая другая позиция считалась скотской. В действительности Церковь не хотела, чтобы люди получали удовольствие и наслаждались сексом.
Даже если при соитии a retro извержение совершалось в законный сосуд, вид задницы мог разжечь в человеке сладострастие и побудить его к «удовлетворению похоти сластолюбивыми ласками, толкающими его на путь разврата». Послабление допускалось лишь в том случае, если муж был слишком тучен или жена беременна. Тут Альберт Великий дозволял овладевать женой в положении на боку — это называлось «как две ложки», в позиции сидя или даже крыть ее со спины, «как кобылу» (способы перечислены в порядке возрастания греховности). Способ more ferarum был не только скотским, он опаснейшим образом извращал перспективу: женщина поворачивается к вам спиной, и, даже если вы, как Джойс, видите ее обезумевшие глаза, она-то вас не видит. Взгляды не встречаются, перед вами лишь попа партнерши, слепое соитие словно бы поощряет общение с телом без лица и истории, а это, согласитесь, дело скверное.
Что такое зад, как не предмет порицания? Слово derriere, появившееся в 1080 году, происходит от deretro на вульгарной латыни (в классической латыни — retro). Чаще всего оно встречалось в лексиконе военных: так называли армейские тылы.
Начиная с 1230 года так стали называть зад животных и — очень фамильярно — зад человека. Слово оставалось чуть более приличным, чем слово «жопа», но эвфемизация не исключала грубости, и Жюль Ренар[97] в своем «Дневнике» без всяких экивоков описывает удивительных женщин с вызывающими отвращение задами, висящими, как у гамадрилов, которые они поддерживают при ходьбе руками. Гамадрилы — обезьяны из семейства мартышкообразных — были священными животными в Древнем Египте, что не уберегло их от обидных сравнений. В разговорном языке появилась масса забавных выражений, обыгрывающих расположение зада: черный ход, задняя дверь, корма, задний фасад и так далее. Эстеты же говорили о рощах Пафоса Древний кипрский город Пафос был посвящен Афродите, и упоминание об этих рощах всегда намекало на противоестественную любовь.
Негативное отношение к заду нашло свое выражение и в языке: задняя мысль подразумевает обман, надувательство. Зад — ужасная штука, в нем соединяются тыльная сторона и низ. Роже Кайуа[98] замечает в «Асимметрии», что человек готов воспринимать только симметрию левой и правой частей предмета (сагиттальную, или зеркальную), ее отсутствие ощущается как нечто подозрительное. Любая конструкция, в которой отсутствует сагиттальная симметрия, кажется нам ущербной и неполной. К зеркальной симметрии часто добавляют симметрию по оси «перед-зад», но за этим всегда стоят какие-нибудь чрезвычайные обстоятельства: например, защитникам башни или крепости необходимы одинаковые со всех сторон стены с узкими бойницами. Зато в обычных зданиях парадный фасад со множеством больших окон, как правило, контрастирует с глухой задней стеной — своего рода аналогом человеческой спины.
Противопоставление переда и зада, будущего и прошлого, зрелости и отсталости, прогресса и регресса подтверждает превосходство передней стороны (взгляд, движение, инициатива, смелость) над презираемой и смущающей душу тыльной стороной — слепой, всеми покинутой и забытой, как лежалый товар на полке.
Что до поперечной симметрии (по оси «верх — низ»), она противоречит законам природы: сила тяжести исключает саму возможность ее существования. De facto подтверждается главенство верха над низом, возвышенного — над земным, духа — над материей, высоких чувств — над низкими инстинктами, легкости — над тяжеловесностью, полета души — над вырождением.
Наполовину как бы божьи твари,
Наполовину же — потемки, ад[99], —
говаривал король Лир. Сублимация становится антиподом анального очищения, идеал несовместим с грязью. По инерции противопоставления корней и листвы, головы, которая думает, — и внутренностей, которые переваривают и извергают; рта — чувственного, выразительного, питающего и поющего, — и сфинктера, вызывающего лишь отвращение и презрение, — низ тела был окончательно опорочен.
Подобное пессимистическое видение зада, унаследованное нами от Средневековья, яростно высмеивал Рабле. Он вволю поиздевался над однобокой вертикальной моделью мира. Многие и по сей день задаются вопросом, справедливо ли, что мы отдаем предпочтение верху и переду.
