Елена Грицак - Архангельское
В юсуповскую пору от угловой комнаты с низким потолком начинались личные покои князя – спальня, туалетная и кабинет. Отнесенные в сторону от парадных апартаментов, они были скромны как в отделке, так и по размерам. Небольшая площадь вообще отличала жилые помещения, поскольку в этом случае их легче было отапливать. Через несколько лет после смерти Николая Борисовича его спальня превратилась в выставку пленительных творений Пьетро Ротари, получив соответствующее название.
Потомственный художник родом из Вероны, он чаще всего писал портреты, получая заказы от самых высокопоставленных лиц Европы. Его услугами пользовались итальянские короли, австрийская эрцгерцогиня Мария-Терезия, дрезденский курфюрст и, наконец, русская императрица Елизавета Петровна, приглашением которой Ротари воспользовался только для того, чтобы увидеть Петербург – город, где долго жил и умер в 1762 году.
Салон Ротари
Мастер из Вероны рисовал все, причем с одинаковым мастерством. Однако женские портреты – знаменитые «головки» – все же удавались ему лучше. Только он мог сочетать в одной героине парадную импозантность с ярко выраженной индивидуальностью. Никто кроме него не умел так тонко, безо всякой иронии передавать личные черты: серьезность и насмешливость, доброту и хитрость, нежность, чувствительность, грацию…. Сквозь кажущуюся безликость всех этих образов просвечивает жеманно-чувственная стихия рококо.
В некоторых подмосковных усадьбах «головки» Ротари сплошь покрывали стены комнат, которые, как у Юсупова, получали название в честь художника.
Интересно, что, кроме эстетической, его произведения играли сугубо рациональную роль. В последние годы жизни он заведовал художественным училищем в Петербурге, и его ученики оттачивали мастерство, копируя работы учителя, чтобы создать на их основе собственные.
В Архангельском около 30 «головок» Ротари вначале украшало бильярдную Каприза. Размещенные в геометрическом порядке, они выглядели своеобразным узором, и такая же развеска сохранилась после того как большая их часть была переправлена во дворец. Все дамы у Ротари красивы, молоды, беззаботны, все благородны, несмотря на то что одеты в нарядные платья поселянок. Однако совсем не это объединяет их изображения в серию. Главное в этих картинах – сдержанная серо-коричневая палитра, в которой едва заметен таинственный жемчужный налет.
Среди множества изящных предметом убранства салона Ротари нет главных, но имеются уникальные и очень красивые. Один из углов комнаты заполняют часы в деревянном футляре работы русских мастеров середины XIX века. Тщательная полировка оставляет видимой красивую текстуру ореха. Дверцы, инкрустированные цинком и латунью, покрыты растительным узором в духе рококо. Довольно много места занимает шкаф-секретер – образец крайней пышности того же рокайльного искусства. Трудно отыскать в нем хотя бы одну прямую линию. Волнообразные стенки, изящно выгнутые ножки, плоский набор из розового дерева, причудливые завитки позолоченной бронзы, вьющиеся вокруг ящиков и тем скрывающие их от любопытного взгляда – декор, как живопись и все остальное в салоне Ротари, выражает легкомысленность рококо.
У дверей, служивших одновременно и окнами, разместились миниатюрные столики-бобики, за которыми хозяйка усадьбы чаевничала, занималась рукоделием или иными женскими делами. К концу XVIII века этот предмет мебели пользовался среди русских дворян огромной популярностью, а благодаря императрице Екатерине мода на него стала повсеместной. Его название никак не связано с собаками: столики-бобики именовались так из-за столешницы – овальной, особым образом выгнутой и вырезанной и действительно похожей на боб. Непривычно легкие, в отличие от стандартной мебели той поры, они придавали помещению уют и позволяли быстро менять интерьер. Как правило, столики-бобики сочетали с бюро и небольшими креслами, при этом пространство кабинета старались разбить на несколько уголков, каждый из которых имел собственное назначение.
П. Ротари. Поселянка под деревом. Картина из фондов музея-усадьбы «Архангельское»
Если в Европе столики-бобики декорировали бронзой, то российская знать, заказывая «сии предметы» своим же усадебным мастерам, предпочитала пасторальные сцены, выполненные в технике мозаики из дерева (маркетри). Крепостные мебельщики покрывали их сначала в отдельных рисунках, а потом и по всему изделию тонкими пластинами (шпоном) из карельской березы или тополя, что вскоре стало признаком истинно русского мебельного стиля. Столики-бобики в салоне Ротари украшены наборными композициями с букетами цветов.
В доме Николая Борисовича, точнее, в нижнем его этаже, живописью и другими предметами искусства были полны все помещения, даже те, которые не имели особого предназначения. Проходная комната между кабинетом князя и его же спальней – нынешним салоном Ротари – служила хозяину туалетной. От прежнего убранства в ней не сохранилось ничего, кроме дивана, некогда скрывавшего под собой вделанную в пол ванну. Маленькая дверь вела в крошечную темную комнатушку, откуда по звонку господина появлялся слуга.
Камин в салоне Ротари
Сотрудники музея постарались восстановить проходную комнату по рисункам и описаниям, в итоге получив вполне парадный, соответствующий духу дворца интерьер. Сегодня в ней находятся полотна итальянских живописцев, среди которых первой внимание привлекает барочная по стилю и времени написания композиция «Святое семейство и Иоанн Креститель» Франческо Тревизани. Ярко академичное, отмеченное стремлением к идеализации образов творчество этого художника получило европейскую известность, о чем свидетельствует тот факт, что среди его заказчиков был Пётр I.
В той же комнате можно увидеть мраморную фигуру Антиноя, установленную на круглом с наборным узором шкафчике-постаменте. Прекрасный мейсенский, севрский и венский фарфор выставлен в двух черных шкафах, которые достойны внимания хотя бы потому, что декорированы в стиле буль. Такой вид отделки знали еще мастера итальянского Ренессанса. Второе ее рождение состоялось благодаря французскому мебельщику Андре Шарлю Булю, сменившему привычные крупнорельефные орнаменты на плоский набор маркетри, что придавало мебели невиданную дотоле роскошь. В рамках стиля буль было принято сочетать разные сорта дерева, в том числе и экзотические породы, допускалось использование слоновой кости, перламутра, черепахового панциря, латуни, олова и серебра. Кроме того, для самых важных заказчиков мастера украшали свои произведения багетами из литой бронзы с гравировкой, обработанной огненным золочением.
Интерьеры дворца в Архангельском подтверждают известную мысль о том, что для создания гармоничного интерьера, для его художественного единства вовсе не обязательно соединять вещи одного времени и стиля. Главное – связать все находящееся в помещении с природой: это легко, если учитывать близость загородного дома к парку, и одновременно трудно, поскольку от того, кто этим занимается, требуются вкус и правильное, хотя и не обязательно академическое понимание красоты.
И стройные сады…
Чтобы представить образы прошлого, будь то люди или связанные с ними архитектурные памятники, легче всего довериться документам. Однако в данном случае следует помнить о том, что описания вещей и явлений, знакомых всем и потому не считавшихся чем-то особенным, чаще всего отрывочны, порой не совсем точны и всегда неполны. Более подробную картину ушедшего рисует воображение, а ему помогают догадки, гипотезы и сравнение, благо примеров того, что касается частных парков, в истории Подмосковья немало.
Подле дворца Каприз сохранился настоящий лес
Около 200 лет назад русское дворянство, по замечанию известного в пушкинскую пору поэта и журналиста Александра Воейкова, воспылало «изящной страстью к садам, чертогам и аллеям». Прямым следствием повального и, нужно сказать, весьма похвального увлечения садоводством явились ухоженные окраины столицы. Пока французы не были врагами, владельцы усадеб зачитывались «Сельским жителем» и «Садами» Жака Делиля. Автор этих дидактическо-описательных трудов совмещал в себе поэта, философа, священника, профессора латинской словесности, а также типичного француза, причем все ипостаси отражались в равной мере. Пейзажи у него подавались поэтичным стилем Вергилия, в оправе из античной и новейшей французской философии. В отличие от просвещенных европейцев русские даже в конце XVIII века имели слишком смутное представление о пейзажном искусстве, а Делиль недостающие знания восполнял. Россиянам его труды были знакомы по переводам Воейкова, где картинки идеальной, приукрашенной по-версальски природы дополнялись стихами о подмосковных усадьбах, в частности об Архангельском:
