Вера Лукницкая - Перед тобой земля
20.08.1929
Ходжа-Кули задал всем на сегодня работу: вытащил пучки старых сетей, побелевших от соли и моря. Из этих сетей туркмены будут вить канат. По краям сетей навязано множество узелков, края связаны маленькими веревочками. Нужно все эти веревочки снять, развязывая узлы или разрезая их. Каждый пучок нужно освободить от веревочек с двух сторон. На каждой стороне много, больше ста веревочек. Ходжа-Кули дал каждому на сегодня по 10 пучков. Вся команда засела за работу. Я тоже. Я неопытен и делаю медленно. Работая, туркмены поют, поют они вообще все время: и днем, а рулевой и ночью. Ходжа говорит: "Когда нет ветра, надо работать, иначе ветра не будет".
Часам к 10 сделал 2 пучка и прыгнул в воду. За мной полезли купаться все, купались долго, с баловством. Гуссейн безобиден, его топят, его задевают всегда - шутливо. Он сносит все это с поразительным хладнокровием. Ходжа-Кули бросил в воду щетки чистить днище и борта судна.
После обеда лежим на юте, разговоры - расспрашивают меня о географии, о республиках наших, о Китае и в чем у нас дело с ними. Рассказываю суть конфликта.
Долго не засыпаю, обдумываю телеграммы, которые пошлю из Красноводска, потом впитываю в себя зрительные впечатления. Ходжа сказал, если так пойдем, часа через 4 будем в Красноводске.
Ходжа-Кули плавает 18 лет. До этого он работал на соляных рудниках на Челекене года 4, а потом лет 6 занимался торговлей. Ходжа любит спорить.
Хаким называет себя культурным человеком и жмет мне руку. Хаким умеет говорить по-русски, научился у московского инженера. Говорит порядочно, но очень плохой выговор и искажены слова, особенно окончания: к глаголам прибавляет "ся". Дервиш плавает 12 лет, ни разу не терпел крушения.
8 часов - полный штиль. "Мусульманин" не движется. Я "пообещал" ветер в 12 дня. Общее купанье. Потом "тор" - сети - опять бесконечные узелки.
В 10.00 - завтрак, то же, что вчера. Дервиш и Курбан сидят на краю, Ходжа-Кули столкнул их в воду - полетели за борт. Веселье. Опять "тор". Я сделал два пучка быстрее других.
Красноводск. Пошел на почту, отправил домой телеграмму, съел на базаре шашлык, купил винограду и вернулся на судно. На юте "Мусульманина" чистота, кошмы... Вся команда оделась в чистое, у всех туркменские шапки и русские пиджаки, несмотря на жару. Начались хождения туркмен в гости друг к другу - с судна на судно.
На кошмах несколько гостей, стариков и молодых - все на корточках и поджав ноги. Один старик с очками на лбу. Другой - почтенный и дородный туркмен - Анна Гельди Мурадов. С ним долгий разговор после чая, лежа на кошмах. Он говорит о туркменских обычаях, о боге. Сам он верит, что "бог" это "природа" и что "что-то есть", но не молится и намаз не делает. Говорит: "Ученый человек всегда говорит, что мало знает, а неученый - что все знает". Еще говорит: "Хуже всех те, кто кончил 3 - 4 класса, - от рабочих отстал, а к интеллигентным не пристал".
После чая объясняю туркменам простейшие астрономические законы затмения, землетрясения, вулканы, приливы и прочее. Рассказываю о Копернике. Слушают внимательно, с интересом. Много русских книг переведено на туркменский. Грамотность здесь высока - почти все читают.
В 9 вечера снова иду в город, брожу полчаса. Душно. Пустой город. Несколько спящих у дверей своих домов людей, два-три прохожих да одинокий мороженщик. Нет ни одного источника - вода привозится в цистернах по железной дороге. Кроме того, есть опреснители. Сушь - страшная.
21.08.1929
Проснулся в 4 утра и с удивлением увидел поднятый парус над собой. Оглянулся - мы в море, а вся команда бодрствует на юте. Смеются: "Идем в Челекен". Оказывается, переходят к другой, железнодорожной, пристани для разгрузки. Два галса - и мы у пристани. Стали под выгрузку, но нет вагонов. Здесь очень трудно с вагонами. 6 парней русских - грузчики. Их безработица загнала сюда. Разгружаться будем очень медленно, прямо в вагоны, вероятно, 3 - 4 дня. Наши недовольны такой медлительностью. В пятидесяти метрах против таможни застыли на якорях две лодки, пришедшие сюда из Персии. Они привезли рис. Перс в белом совершает намаз. С горизонта - две черные мушки возвращаются на веслах рыбачьи лодки, еще дальше - пятно судна. Надо мной, выше телеграфных столбов, резвятся аэропланы - громадные стрекозы. Стремительны и волнообразны их движения... Очень интересуются аэропланами.
Опять предлагаю Ходже вступить в пай расходов по продовольствию. Он не хочет. Потом сказал, что спрашивал команду и те тоже не хотят брать с меня денег.
Иду с Ходжой в город. Ему нужно добыть парусины, два куска для починки паруса. Сначала идем в почтовый регистр, ищем долго моряка, идем к нему на квартиру, потом - на пристань и опять на квартиру. Представляюсь ему. Он здесь живет с 1916 года и не жалуется. На руке татуировка: "Боже, храни моряка". Дает разрешение. Дальше - к капитану порта. Тоже - разговор. Он подписывает. Потом - в исполком. Хорошее каменное здание. Тут - все, и председатель исполкома. Разговариваю с председателем. Даю удостоверение Максимовича. Он раскрывает его и, не читая, возвращает. Обмен любезностями и знаками дружества.
10 часов утра. Брожу по городу. Городской опреснитель, клуб, городская библиотека. Заведует ею выдвиженец, малограмотный, но рьяный. Разговор с ним. Зимой читают очень много, летом - мало.
В час дня - пристань. Приход почтового парохода. Масса народу, все транзитные идут прямо на вокзал. Пошел и я. Толкучка. Подошел милиционер. "У вас есть разрешение?" - указал на кинжал. "Я ленинградский писатель". - "Как фамилия?" Я сказал. Подал бумагу: "Запишите!" Я записал и спросил зачем. "Может, встретимся когда". Здесь 29 милиционеров на 12 000 жителей.
2 часа дня. Блужданье по Красноводску. Желание поговорить с интеллигентным человеком, поэтому заговариваю со всеми, кто попадается. Спрашиваю, есть ли в Красноводске литературный кружок. "Это что такое? Читальня? Читальня есть". Какая-то девица объясняет: "Литературный кружок это там, где пишут разные вещи - рассказы, например, или стихотворения".
Вечер. При лунном свете горы вокруг Красноводска особенны: резкие, четкие, горячие и сухие. Чуть розовеют - розоватая синева. Как те, что на Кавказе, которые выше лесов, около ледников. Вдруг пожар... Горит квартал пекарни, частники, мануфактура, кооператив. Высокое пламя, искры, появились сотни людей, светло, как днем. Пожарная команда: пожарники в касках, босиком, в трусиках. Бочки как игрушечные и без лошадей. Их таскают люди. Напор воды - качают вручную - так слаб, что струя не доходит до огня, падает на середину улицы.
В 11 пожар уменьшился, здание КасПО - соседнее, удалось отстоять. Возвращаемся на судно. Очень сильный ветер.
23.08.1929
Вчера загрузили вагон бутылок, сегодня грузят еще два. Один из вагонов грузит команда "Мусульманина".
...Расколотая бутылка со звоном упала в угол. Раз, раз...Бутылки шлепались одна за другой. Ходжа- Кули тихонько ругнулся и, наклонившись, выдернул из босой ноги впившийся в нее кусочек зеленого стекла. Кровь потекла тонкой струйкой. Возбужденные и потные лица не обернулись к нему: не до него было. Ходжа плюнул и вновь схватился за горлышко бутылки. Раз, раз... дзынь, дзынь... Стекло звенело и описывало дуги в воздухе.
Все это делалось молча. Азарт мешал говорить. Кто больше? Это было веселое состязание! Только иногда слышались задыхающиеся восклицанья. Жара и духота замешивали п том грязь, растекавшуюся по голым спинам. Солнце медленно кружило косые столбы стеклянной пыли. Товарный вагон подрагивал на неподвижных рессорах. В раздвинутые настежь двери вваливались все новые ящики. Поставив на пол вагона ящик, Хаким и Овез сбегали по сходням обратно на палубу "Мусульманина", подставляли спину Гуссейну и, крякнув, в сотый раз начинали медленный подъем, цепляясь корявыми пальцами ног за перекладины пружинящей сходни и поправляя закинутыми назад руками сползавший со спины груз.
В вагоне помещалось двадцать тысяч бутылок. Вагон нужно было набить до отказа к вечеру, нельзя же было показать этим урусам-бездельникам, что мы, туркмены, работаем хуже их. "Мы" - потому что и я на эти дни превратился в туркмена: ел с ними с одного блюда, пил воду их кружкой из привязанного к палубе бочонка, спал на одной кошме с ними. Я был признанным и уважаемым гостем. Я должен был делить с ними труд. Мне никто не намекнул на это. Я догадался сам, а когда догадался и принялся за работу, мне лишний раз подтвердили: "Твоя - харош чылвэк. Твоя правильно дилаышь"... Признаться по совести, мне совсем не хотелось работать сегодня утром, гораздо приятнее пойти на бережок и купаться, до изнеможенья купаться в изумительно зеленой, прозрачной, как глаза лгущей женщины, воде Красноводского порта. Я бы спасся от разъяренного солнца, от мозолей и рваных царапин, от удушья в горле, от едкого пота. Мне никто не сказал бы ни слова. Так всегда и поступают здесь русские, если редко, очень редко случится им гостить на туркменской парусной "Нау". Но ведь Ходжа-Кули, и Курбан, и Хаким, и все остальные искренно меня полюбили, а заработать искренность в их всегда ровном и уважительном отношении... совсем не так просто.
