Андрей Горохов - Музпросвет
Во-первых, британский хардкор. Это довольно быстрый брейкбит с различными семплерными добавками: вокальными, джазовыми или какими-нибудь еще. Из этого хардкора получился джангл, а потом — драм-н-бэйс.
Во-вторых, голландский супербыстрый хардкор — габбер.
И в-третьих, скажем так, бельгийско-немецкий саунд. Это не очень быстрый, но очень увесистый и грязный, то есть записанный с перегрузкой, брейкбит. Звук — не звонкий и чистый, а как бы проржавевший и надтреснутый, иными словами — индустриальный.
На интересный вопрос: «А почему музыка вообще стала жестче и шумнее?» — однозначного ответа нет. Есть мнение, что к началу 90-х были налажены изготовление и транспортировка синтетических наркотиков — в первую очередь экстази — в Западную Европу, произошло насыщение рынка, таблетки подешевели, рэйверы увеличили дозу, и музыка соответствующим образом ускорилась.
Существует и другая версия, согласно которой количество наркотиков действительно увеличилось, зато их качество резко ухудшилось: в таблетке экстази содержался уже не чистый МДМА, а довольно гремучая смесь, прежде всего — амфетамин, не столько радующий, сколько подхлестывающий. Таблетки стали более сильнодействующими, сильнее отшибали мозги, и музыка стала жестче.
Еще одно объяснение сводится к комплексу неполноценности европейцев перед американскими хаус-продюсерами: европейцы взяли реванш и сварганили куда более крутую музыку.
Нельзя упускать из виду и то, что существовала еще одна разновидность музыки, которая по своей дикости и агрессивности намного превосходила все остальные звуки конца 80-х. Я имею в виду индастриал — своего рода электро-металл. На него и равнялось андеграундное техно.
Британский хардкор
К концу 80-х британская хаус-тусовка раздвоилась. В лондонских клубах танцевали под жизнерадостный хаус, напоминавший о курортной жизни, ведь эсид-хаус был именно курортной музыкой. А на незаконно проводившихся рэйвах на открытом воздухе царила совсем иная атмосфера: хардкор стал музыкой, под которую фанатичные рэйверы отплясывали назло полиции и консервативному правительству.
В 1989 году стали появляться американские хаус-пластинки, на которых вместо прямого бас-барабана стучал брейкбит. Лондонские ди-джеи Grooverider и Fabio заводили американский техно-хаус на повышенной скорости. Оригинал, записанный на тридцати трех оборотах в минуту, крутили на скорости сорока пяти. Grooverider на любой хаус-пластинке проигрывал то место, где звучит сбивка, чаще всех остальных пассажей, и тем самым существенно повышал процентное содержание брейкбита в треке. Одновременно ди-джей-террорист выкручивал на усилителе до упора ручку Overdrive, то есть перегрузки: звук получался скрипучим и грязно-металлическим. И очень громким. Grooverider занимался целенаправленной селекцией американских пластинок с брейкбитом и в результате набрал целый ящик подобной музыки, которая стала восприниматься в качестве самостоятельного стиля.
Британский хардкор начала 90-х пользовался дурной славой. Его не заводили радио-ди-джеи, его игнорировали даже сотрудничавшие в андеграундных изданиях журналисты. Если верно, что танцевальная музыка находилась в андеграунде, то хардкор был андеграундом в андеграунде.
Интересны описания того, как проходили хардкор-танцульки начала 90-х. Искусственный туман и море люминесцентных огней. Присутствующие взвинчены чудовищными дозами экстази и амфетамина. Многие обнажены до пояса. Танцоры постоянно втирают в свой торс какой-то медицинский крем — он якобы помогает дышать и, кроме того, усиливает воздействие экстази. Многие держат в руках ингаляторы и постоянно вдыхают какую-то дрянь, кое-кто даже танцует в кислородной маске, которая явно заряжена не кислородом. На руках у танцующих — белые перчатки, которые светятся в темноте. Лица искажены криком. На земле рядом с танцполом мутно поблескивают залитые потом тела тех, кто потерял сознание. «Кто-то тронул меня за локоть, и я заорал, как и все остальные», — писал затерроризированный журналист, вообще-то симпатизировавший современной танцевальной музыке.
В 1991 году сингл «Charly» группы Prodigy стал большим хитом, он ознаменовал срастание хардкора с мэйнстримом. В Великобритании шел тот же самый процесс, что и везде: хардкор очень быстро вырождался в нечто радостное, бессмысленное и сугубо коммерческое, параллельно шла коммерциализация гитарного хардкора — гранжа.
Лето 92-го — момент выхода хардкора на поверхность, крупные фирмы выкинули на рынок массу второсортной продукции, на которой сделали большие деньги. Хардкор-андеграунд был ликвидирован, а еще через пару месяцев бум прошел. Единственные процветающие до сих пор герои большой распродажи хардкора — это Prodigy.
Gabber
Самой знаменитой и неприличной разновидностью раннего европейского хардкора является голландский габбер, или габба. Это слово переводится как «приятель, друган».
В 1990 году Пол Эльстак — сотрудник грампластиночного магазина в портовом городе Роттердаме — обнаружил, что подростки проявляют интерес к жесткому британскому брейкбиту. Пол Эльстак начал выпускать синглы под псевдонимом Euromasters. Ориентация музыки была ясна при первом же взгляде на обложку: роттердамская телебашня справляет нужду на Амстердам. Тут нужно заметить, что между двумя городами существует довольно злобное соперничество. Оно связано с конкурирующими футбольными командами — Feyenoord из Роттердама и Ajax из Амстердама. Кроме того, с роттердамской точки зрения Амстердам — город туристов и снобов, а с амстердамской точки зрения Роттердам — город безмозглых пролетариев.
Новая музыка была объявлением войны. После футбольного матча болельщики отправлялись на рэйв, а в течение следующей недели раскупали хардкор-диски. Музыка была устроена крайне просто: бас-барабан стучал со скоростью сто восемьдесят, а то и двести ударов в минуту, за этим стуком матерно выл неприятный мужской голос.
В качестве контрмеры в Амстердаме был создан лейбл Mokum, который размножал якобы более интеллигентную версию того же самого саунда. В Голландии проходили суперрэйвы, на которые собиралось по пятнадцать тысяч человек — Hellraiser, Terrordrome, Thunderdome и легендарные Nightmares in Rotterdam. Люди до омертвения накачивались амфетамином и пивом, танцевали и дубасили друг друга по головам огромными надувными молотками. Драки и даже поножовщина были в порядке вещей. Участники голландских хардкор-рэйвов не скрывали своих неофашистских пристрастий.
Уже в 92-м стало ясно, что голландский габбер находится в застое и никаких новых идей продюсерам в голову не приходит, если не считать идеей повышение скорости с двухсот до двухсотпятидесяти ударов в минуту. Патологически быстрый брейкбит расползся по Европе.
Году в 93-м стали появляться треки, в которых на довольно быстрый стук была наложена какая-нибудь общеизвестная — желательно радостная — мелодия. Моментально для практически всех сколько-нибудь известных мелодий — как новых, так и старых, включая рождественские песенки и мелодии из бродвейских мюзиклов — были изготовлены их хардкор-варианты. Это явление получило название «хеппи-хардкор» (happy hardcore).
Если кто-то полагает, что техно — это идиотская музыка для умственно отсталых индивидуумов, то почти наверняка это мнение вызвано прослушиванием именно хеппи-хардкора. Спорить трудно и, главное, не хочется.
Глазастый, клыкастый и черепастый, если судить по обложкам компакт-дисков, голландский габбер как-то подозрительно плавно трансформировался в довольно позитивно настроенный хеппи-хардкор.
Существует авторитетное мнение, что под хардкором следует понимать не количество ударов в минуту, а грязный звук и кустарный способ производства.
Аlec Empire
Для Алека Эмпайера эсид-хаус был музыкой протеста. То, что происходило в родной Германии, Алеку чрезвычайно не нравилось. Падение Стены и объединение Германии, ликвидация Советского Союза, беспомощное барахтанье Кубы — все это привело к тому, что немецкие левые попали в полосу кризисов и деградировали, а фашисты и националисты, наоборот, воспряли духом. И на международной арене дела обстояли не лучше — война в Персидском заливе показала чудовищную силу средств массовой информации, способных манипулировать общественным мнением целой планеты. В мгновение ока распространившиеся словечки вроде «глобальная деревня», «виртуальное пространство» и «Интернет» символизировали тотальный контроль над личностью. В Берлине все ненавидели коммунистов, и кругом было развешано больше немецких флагов, чем когда-либо в истории Германии.
Шел 1991 год. В подвалах заброшенных домов в восточной части Берлина проходили яростные техно-парти, на которых отрывались безработные ребята из бывшей Восточной Германии и гомосексуалисты, понаехавшие с Запада глотнуть свободы. Вместо экстази в употребление вошли амфетамин и героин. Алек Эмпайер крутил пластинки в мрачном техно-бункере под названием Tekknozid. «В начале 90-х мы с удовольствием слушали джангл, потому что эта музыка была невыносимо громкой, примитивной и дико действовала на нервы».
