Роже Авермат - Рубенс
Со Снейдерсом пытается состязаться его зять, Пауль де Вос[141], брызжущий здоровьем, жизнерадостный человек. Он работает в том же жанре, что и Снейдерс, и стремится достичь такой же монументальности.
О другом своем сотруднике — Деодате дель Монте — Рубенс, несколько преувеличивая, отзывается как о человеке, «преуспевшем в живописи и в других искусствах». Это старый приятель Рубенса, с которым Петер Пауль был знаком еще в Италии, человек богатый и влиятельный; в обществе эти качества часто заменяют талант, и Рубенс заинтересован в том, чтобы дель Монте считался его сотрудником. Два пейзажиста: Ян Вилденс, который пять лет путешествовал по Италии, прежде чем попал к Рубенсу, и Люкас ван Юден [142] — талантливые живописцы, весьма искусно исполняющие пейзажные фоны в картинах. И, наконец, самый блестящий среди них, самый одаренный и рано достигший зрелости, гордость мастерской — Антонис ван Дейк.
Этот молодой человек с тонким профилем и легкими светло-каштановыми волосами красив, как юный паж, а его чувственные губы, затененные маленькими усиками, свидетельствуют о том, что он жадно любит жизнь. Родители ван Дейка — состоятельные люди. Этому баловню судьбы все дается легко. В одиннадцать лет он поступил учеником к ван Балену, но уже в семнадцать стал самостоятельным мастером. Еще до того, как его приняли в гильдию св. Луки, Рубенс привлекал его к сотрудничеству и доверял ему ответственную работу. Ван Дейк не стал совершенствоваться в каком-либо одном жанре просто потому, что с равным блеском проявляет себя во всех. Рассказывали, будто однажды ученики Рубенса, мечтая увидеть работы самого мастера, вошли без разрешения в его кабинет, и один из них по неосторожности испортил начатую картину. Решили, что только ван Дейк способен помочь беде. И он так искусно справился с задачей, что Рубенс, хотя и заметил происшедшее, не обмолвился ни словом из уважения к мастерству своего помощника.
Вот те люди, или, во всяком случае, главные среди них, кто составляет великолепное окружение патрона. Одни из них специализируются в каком-либо узком жанре, другие переносят на полотно эскизы Рубенса. Эскизы — вот в чем главная задача самого мастера. На деревянных досках, размером редко превышающих четыре фута на три, Рубенс пишет с поразительным темпераментом и уверенностью основу своей композиции. Он одновременно рисует и пишет, кончиком кисти переводя рисунок в тон сепии. Ему достаточно нескольких быстрых ударов кисти, чтобы подчеркнуть объемы. Несколько бликов — розовых, серо-голубых, белых — и выявлена градация валеров. Смотришь на доску — как будто ничего нет, но с какой мощью все обозначено… Иногда Рубенс делает более завершенные эскизы, намечает окончательные тона. И тогда здесь уже проглядывает будущее произведение, предвосхищенное в общих чертах и обладающее удивительной непосредственностью, которая не всегда сохраняется в окончательных работах.
Снедающая Рубенса страсть к движению нигде не проявляется с такой силой, как в вихревых композициях, где люди, звери, небеса и земля как бы вовлечены в общий мощный ураган. Но Рубенса не удовлетворяет один лишь динамизм форм. Он хочет, чтобы живопись пела. От картин должен струиться свет. Они испещрены светлыми запятыми, похожими на нотный знак ферматы. То здесь, то там тени отступают, теснимые красными рефлексами. Это торжество эмоционального цвета. Над досками мастера в восхищении склоняются ученики и помощники.
Рубенс не ограничивается тем, что распределяет роли среди своих помощников и следит за исполнением задания. Обеспечить производство — дело важное, но надо еще и сбыть товар и суметь оградить себя от конкурентов. С картинами дело обстоит просто. В заказах нет недостатка, агенты многочисленных коллекционеров снуют вокруг мастерской. Жаждущие честно заработанных комиссионных, они умеют подогреть энтузиазм, подстрекнуть любопытство, а если надо, и тщеславие своих доверителей.
Гравюры требуют больших забот. А между тем гравюры — драгоценные и незаменимые посредники. Человек, жаждущий знания, узнает о научных открытиях и о том, что делается в мире, не столько из еженедельной газеты вроде «Ниве Тэйдинге», которую с 1620 года издает Абрахам Верхувен, сколько благодаря гравюрам. Робкий новатор Абрахам Верхувен каждое сообщение своей газеты заканчивает осторожной оговоркой: «Of het waer is, sal den tijdt leeren» («Время покажет, правда ли это»), — а гравюра сама говорит за себя. Именно благодаря эстампам новый итальянский стиль завоевал Европу. Лучшее доказательство этого — успех торговцев эстампами, многие из которых, как, например, династии Галле и де Иоде, сами занимаются гравированием. Именно эстампы прославили Дюрера [143] и позволили Маркантонио популяризировать имя Рафаэля. Гравюры разносят по миру слух о славе художника, составляют ему широкий круг почитателей. Не говоря уже о том, что они — источник честного дохода, если, конечно, удалось получить привилегию, которая дает право преследовать авторов подделок. Но добиться такого преимущества, в особенности за границей, отнюдь не легко. Тут нужно терпение, настойчивость, и при этом не следует забывать о действенности кое-каких подношений. Но если даже все уладилось, в скором времени снова приходится пускаться на прежние ухищрения, потому что привилегии даются лишь на ограниченный срок. И Рубенс будет повторять свои попытки столько раз, сколько понадобится, но в результате достигнет намеченной цели.
Но художник не довольствуется заботами о продаже эстампов. Гравюра всегда интересовала его сама по себе. Как во всем, к чему прикасается его рука, он и в этой области полон новых идей и твердо намерен ввести их в обиход. Сам он гравировал немного, но всегда внимательно следил за тем, как гравируют другие, и их работа его не удовлетворяла. Ни у старика Корнелиса Галле, ни у тех, кто работает на Рубенса в Голландии, не получается то, чего требует Петер Пауль. Дело кончилось тем, что он взял гравера к себе в мастерскую, чтобы было легче на него влиять. Этот гравер, Питер Саутман[144], пытался передать свет и движение — две главные черты рубенсовской живописи — посредством искусного сочетания гравюры резцом и офорта. Но у него получались слишком резкие контрасты и слишком подчеркнутые контуры.
Только Люкас Ворстерман[145] сумел наконец полностью удовлетворить требования Рубенса. Этот молодой художник наделен могучим и гибким дарованием. В его интерпретациях есть все: и цвет, и чувство, и свет. Доверив молодому художнику исполнить целую серию своих эскизов, Рубенс тотчас начинает добиваться привилегии в Голландии. Он обращается к Питеру ван Веену, гаагскому адвокату, брату своего бывшего учителя, Отто Веннуса. «Гравюры еще не вполне закончены, — пишет ему Рубенс, — но в скором времени будут завершены, и я полагаю, что можно было бы, не откладывая, начать переговоры, исходя из составленного по всей форме списка, в котором будут перечислены все изображенные на гравюре сюжеты — таким образом мы выиграем время». Несколькими строчками ниже он добавляет: «Положа руку на сердце, мне хотелось бы внести в список и некоторые произведения, которые будут закончены несколько позже. Таким образом нам не придется тратить силы на дополнительные переговоры»[146].
Пытаясь обвести вокруг пальца Генеральные штаты Соединенных Провинций — для этого вслед за Питером ван Вееном на помощь призван сэр Дедли Карлтон, — Рубенс не забывает о живописи. Он пишет картины по заказу эрцгерцога Леопольда, епископа Пассау и Страсбурга, для Вольфганга-Вильгельма Баварского, герцога Нейбургского, для своего друга, антверпенского любителя живописи ван дер Геста, для маркиза Никколо Паллавичини, крестного отца своего сына, и многих других! Для одного заказчика творит чудеса св. Игнатий. Для другого вступают в битву амазонки. Третий получает «Рождество Христа» и «Сошествие св. Духа». И так далее.
По заказу Яспара Шарля Рубенс пишет «Последнее причащение св. Франциска», предназначенное для церкви францисканцев в Антверпене, и многие почитатели восторженно называют картину чудом. Она необычна для манеры Рубенса. Хотя композиция развернута по вертикали, Рубенс на сей раз не старался заполнить все пространство картины массой действующих лиц. Напротив, действие развертывается только на переднем плане, в картине нет ярусного нагромождения, и верхняя ее часть даже несколько пустовата. Движение в картине почти отсутствует, зато религиозное чувство выражено сильнее, чем обычно у Рубенса. Палитра, и та приглушена. Произведение не характерное для Рубенса и стоящее особняком в его творчестве.
Мощная натура художника куда полнее выразилась в большом полотне, которое он вскоре после этого написал с участием ван Дейка для той же церкви, — «Удар копьем». Этот драматический эпизод Голгофы лишен, однако, подлинного страдания. Тело Христа, как и тела двух разбойников, исполнено атлетической мощи. Скорбная группа, состоящая из Марии и Иоанна — к ним еще следует добавить трогательную Магдалину, — уравновешена живой и красочной группой всадников.
