Вера Лукницкая - Николай Гумилев
В Париже Гумилев познакомился с поэтессой Е. И. Дмитриевой, которая спустя два года под придуманным именем Черубины де Габриак сыграет не слишком изящную роль в судьбе двух русских поэтов - Гумилева и Волошина.
Из воспоминаний Е л и з а в е т ы Д м и т р и е в о й :
"...В первый раз я увидела Николая Степановича в июле 1907 года в Париже, в мастерской художника Себастьяна Гуревича, который писал мой портрет. Он (Гумилев. - В. Л.) был совсем еще мальчик, бледное, мрачное лицо, шепелявый говор, в руках он держал небольшую змейку из голубого бисера. Она меня больше всего поразила. Мы говорили о Царском Селе, Николай Степанович читал стихи (из "Романтических цветов"). Стихи мне очень понравились. Через несколько дней мы опять все втроем были в ночном кафе, я первый раз в моей жизни. Маленькая цветочница продавала большие букеты пушистых гвоздик, Николай Степанович купил для меня такой букет, а уже поздно ночью мы все втроем ходили вокруг Люксембургского сада, и Николай Степанович говорил о Пресвятой Деве. Вот и все. Больше я его не видела. Но запомнила, запомнил и он".
<>
ПОМПЕЙ У ПИРАТОВ
От кормы, изукрашенной красным,
Дорогие плывут ароматы
В трюм, где скрылись в волненье опасном
С угрожающим видом пираты.
С затаенною злобой боязни
Говорят, то храбрясь, то бледнея,
И вполголоса требуют казни,
Головы молодого Помпея.
Сколько дней они служат рабами,
То покорно, то с гневом напрасным,
И не смеют бродить под шатрами,
На корме, изукрашенной красным.
Слышен зов. Это голос Помпея,
Окруженного стаей голубок.
Он кричит: "Эй, собаки, живее!
Где вино? Высыхает мой кубок".
И над морем седым и пустынным,
Приподнявшись лениво на локте,
Посыпает толченым рубином
Розоватые, длинные ногти.
И, оставив мечтанья о мести,
Умолкают смущенно пираты
И несут, раболепные, вместе
И вино, и цветы, и гранаты.
Из письма Брюсову. 9.10.1907 (нов. ст.), Париж : "Сегодня был у Гиля, и он мне понравился без всяких оговорок. Это энергичный, насмешливый, очень тактичный и действительно очень умный человек... Со мной он был крайне приветлив и с каким-то особенным оттенком дружеской фамильярности, что сразу сделало нашу беседу непринужденной. Вообще, я был совершенно не прав, когда боялся к нему идти, и теперь знаю, что французские знаменитости много общительнее русских (Вы знаете, о ком я говорю)".
Гумилев познакомился с французским поэтом-символистом, теоретиком "научной поэзии" Рене Гилем по рекомендации Брюсова. Долго не решался нанести визит Гилю из-за незаслуженно унизительного приема, который ему оказали в Париже его соотечественники Мережковский и Гиппиус в присутствии Белого.
И Фармаковский, и Курбатов, и другие приятели Гумилева старались развлечь его парижскими времяпрепровождениями, играми в "тещу" и "бабку". Посещал Гумилев и салон Е.С. Кругликовой, сдружился с поэтом Николаем Деникером, племянником Анненского со стороны сестры, сыном известного французского этнографа и антрополога, работавшего в библиотеке музея "Jardin des Plantes", а в скором времени в Париж приехал брат Анны Горенко - Андрей и поселился в квартире друга.
Весь парижский период Гумилева проходил под знаком любви к Анне Горенко. Почти все стихотворения и рассказы этого периода относятся к Анне Андреевне и посвящены ей. И все время не прекращалась их переписка.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
9.06.1925
АА: Николай Степанович рассказывал, что в Париже так скучал в 1906 1908 годах, что ездил на другой конец города специально, чтобы прочитать на углах улицы: "Bd. Sebastopol" (Севастопольский бульвар).
19.04.1925
АА много говорила о своих отношениях с Николаем Степановичем. Из этих рассказов записываю:
На творчестве Николая Степановича сильно сказались некоторые биографические особенности... У него всюду девушка - чистая девушка. Это его мания. АА была очень упорна. Николай Степанович добивался ее 4, даже 5 лет... Это было так: в 1905 году Николай Степанович сделал АА предложение и получил отказ. Вскоре после этого они расстались, не виделись в течение 1,5 лет (АА потом, в 1905 году, уехала на год в Крым, а Николай Степанович в 1906 году - в Париж). 1,5 года не переписывались - АА как-то высчитала этот срок. Осенью 1906 года АА почему-то решила написать письмо Николаю Степановичу. Написала и отправила. Это письмо не заключало в себе решительно ничего особенного, а Николай Степанович (так, значит, помнил о ней все время) - ответил на это письмо предложением. С этого момента началась переписка. Николай Степанович писал, посылал книги и т. д.
А до этого, не переписываясь с АА, он все-таки знал о ее здоровье и о том, как она живет, потому что переписывался с братом АА - Андреем Андреевичем...
Николай Степанович, ответив на письмо АА осенью 1906 года предложением (на которое, кажется, АА дала в следующем письме согласие), написал Анне Ивановне (матери. - В. Л.) и Инне Эразмовне (матери Ахматовой. - В. Л.), что он хочет жениться на АА.
АА: "Мама отрицает это, но она забыла".
Боль от отказов Анны Горенко, согласий и снова отказов приводила в еще большее отчаяние Николая Степановича, и не сдерживала ли эта боль его возвращение домой? Он скучал по России. Не могло быть и речи ни о каких пяти годах пребывания за границей, о которых он писал в одном из первых писем Брюсову.
Гумилев много работает этой осенью. Сам он так пишет о себе:
"За последнее время по еженедельному количеству производимых стихотворений я начал приближаться к Виктору Гюго. Кажется, попадают недурные".
И осень, и судьба щедро дарят ему необыкновенную работоспособность: после долгого отчаяния снова творчество целиком захватывает его, он переполнен идеями, планами и желаниями. Ему хочется как можно быстрее, полнее реализовать свои возможности, найти свой журнал, свою аудиторию, своих читателей.
Гумилев огромное внимание уделяет форме стиха, мастерству. Сравнивает себя с другими, вдумывается, вслушивается в стихи поэтов, вызывающих его восторг и восхищение, будто примеривается: а как же я в этом ряду, где же я, приближаюсь ли я к ним, мэтрам, или - еще далек от них? Но, сравнивая, он старается стать независимым от влияний, авторитетов.
К этому времени Гумилев еще крепче сдружился с Деникером, который искренне полюбил поэта. И с Р. Гилем сблизился. Но - Андрей Горенко, его рассказы о юге, об Анне... Снова поворот, взлет надежды увидеть Анну. И жизнь меняется - бросаются дела, планы кажутся мелкими и ничтожными, главное - в России, там - судьба, там - счастье, быть может...
Вернулся в Париж в отчаянии - надежды нет: Анна снова отказала ему. Вернулся, не только не заезжая ни в Петербург, ни в Царское, но вообще скрыл эту поездку от родителей, взяв на нее деньги у ростовщика. И ни "пятницы" Гиля, ни встречи с Деникером - ничто не могло увести от себя самого... Ему было худо. Андрей же не только не смог поддержать друга в трудный момент, но и сам упал духом, увидев все сложности заграничной жизни. Так что не случайна и новая попытка самоубийства...
Из воспоминаний Ал. Т о л с т о г о:
"Гумилев рассказывал мне эту историю глуховатым, медлительным голосом. Он, как всегда, сидел прямо - длинный, деревянный, с большим носом, с надвинутым на глаза котелком. Длинные пальцы его рук лежали на набалдашнике трости. В нем было что-то павлинье: напыщенность, важность, неповоротливость. Только вот рот у него был совсем мальчишеский, с нежной и ласковой улыбкой..."
Вот "эта история" в изложении Толстого: "Они шли мимо меня, все в белом, с покрытыми головами. Они медленно двигались по лазоревому полю. Я глядел на них, - мне было покойно, я думал: "так вот она, смерть". Потом я стал думать: "А может быть, это лишь последняя секунда моей жизни? Белые пройдут, лазоревое поле померкнет"...Я стал ждать этого угасания, но оно не наступало, - белые так же плыли мимо глаз. Мне стало тревожно. Я сделал усилие, чтобы пошевелиться, и услышал стон. Белые поднимались и плыли теперь страшно высоко. Я начал понимать, что лежу навзничь и гляжу на облака. Сознание медленно возвращалось ко мне, была слабость и тошнота. С трудом наконец я приподнялся и оглянулся. Я увидел, что сижу в траве на верху крепостного рва, в Булонском лесу. Рядом валялся воротник и галстук. Все вокруг - деревья, мансардные крыши, асфальтовые дороги, небо, облака казались мне жестокими, пыльными, тошнотворными. Опираясь о землю, чтобы подняться совсем, я ощупал маленький, с широким горлышком пузырек, - он был раскрыт и пуст. В нем, вот уже год, я носил большой кусок цианистого калия, величиной в половину сахарного куска. Я начал вспоминать, как пришел сюда, как снял воротник и высыпал из пузырька на ладонь яд. Я знал, что, как только брошу его с ладони в рот, - мгновенно настанет неизвестное. Я бросил его в рот и прижал ладонь изо всей силы ко рту. Я помню шершавый вкус яда...
