Роже Авермат - Рубенс
Рубенс подчеркивает, что взывает только к заступничеству своего покровителя, государственного секретаря, Кьеппио, хотя мог бы без труда заручиться поддержкой кардинала Боргезе. Громкое имя, ничего не скажешь! Шипионе Каффарелли Боргезе, всемогущий племянник папы, — вот кого сумел вовлечь в свою игру Петер Пауль. Само собой, он добивается того, чего хотел. Винченцо предоставляет ему трехмесячную отсрочку. Но прошло полгода, а Петер Пауль все еще находится в Риме. На сей раз он получает формальный приказ. Герцог намерен предпринять длительное путешествие во Фландрию и хочет взять с собой своего художника. Рубенс повинуется. Однако, чтобы быть уверенным, что по возвращении из путешествия он сможет вновь вернуться в Рим, он просит содействия кардинала Боргезе. У него есть отличный предлог: картина еще не водворена на место, и, кроме того, она нуждается в небольших поправках.
В конце июня 1607 года Петер Пауль возвращается в Мантую. Но за это время герцог передумал: воды Спа он решил заменить морским воздухом и, отказавшись от Фландрии, направиться в Геную. В Генуе Винченцо ведет образ жизни довольно странный для человека, желающего лечиться: приемы, пиршества, представления, концерты, поездки, всевозможные церемонии, которые украшают своим присутствием «прекрасные нимфы». Кардинал Дориа оказался таким же азартным игроком, как сам герцог… Дож, сенат, местная знать, вроде Паллавичини и Спинолы[101],— все наперебой стараются как можно роскошнее принять герцога и его свиту, чтобы подтвердить славу генуэзского гостеприимства.
Петер Пауль присутствует на этих пышных увеселениях в качестве статиста, но при этом он не забывает свое ремесло. Следуя примеру Микеланджело, Леонардо, Рафаэля, Джулио Романо, Рубенс интересуется архитектурой. Генуя изобилует замечательными дворцами: дворец Леркари Пароди, построенный Галеаццо Алесси, дворец Реджо Подеста, созданный Джованни Баттиста Кастелло, знаменитый дворец Дориа-Турки, автором которого был Рокко Лурага[102], дворцы на Виа Бальби и Виа Нова, с их великолепными скульптурными украшениями и многоцветными фасадами. Петер Пауль неутомимо рисует фасады, сечения и планы. И кроме того, конечно, пишет. Так ему представляется возможность написать портрет маркизы Бриджиды Спинолы [103], невесты дожа.
Возвратившись в свою столицу, герцог Мантуанский застает письмо от эрцгерцога Альберта, которое повергает его в страшный гнев. Правительство Нидерландов просит герцога отпустить на родину одного из его подданных, чтобы он помог родным уладить семейные дела. Этот подданный не кто иной, как художник Петер Пауль Рубенс. Что за неотложные дела требуют присутствия Рубенса среди близких? В письме это не уточняется, да и вряд ли сам Рубенс сумел бы ответить на этот вопрос. Его брат Филипп возвратился в Антверпен, он в дружеских отношениях с влиятельными лицами у себя на родине. Уж не он ли подстроил присылку письма? А может быть, братья задумали этот план вдвоем еще в Риме?
Верный своей обычной политике, Петер Пауль непроницаем. Что бы ни случилось, он неизменно обходителен и улыбчив. Он знает, что сила не на его стороне. То, что происходит в его душе, он таит про себя. Без сомнения, он понимает, что при дворе Винченцо он не добьется успеха. Однако сильные мира сего прислушиваются лишь к голосу тех, кого они считают себе ровней. Вот зачем в свое время понадобилось письмо Боргезе, а теперь письмо эрцгерцога. Но если таков был замысел Петера Пауля, он поставил не на ту карту. Герцог отнюдь не глуп. Хитрость показалась ему шитой белыми нитками. Поэтому он довольно любезным тоном ответил эрцгерцогу, что лишен возможности удовлетворить его просьбу. Конечно, если Рубенс намерен покинуть его службу… Но нет, «означенный Рубенс вовсе не имеет такого намерения, потому что хочет остаться у меня, и я тоже не имею намерения с ним расстаться, поскольку хочу оставить его». Битва проиграна. Придется начинать все сначала.
В середине декабря Петер Пауль вернулся в Рим. Когда его картина была помещена в алтаре, он обнаружил, что она очень невыгодно освещена — отсвечивает так, что ничего нельзя рассмотреть [104]. Рубенс дорожит своей репутацией и не хочет, чтобы о нем судили по произведению, которое находится в таких неблагоприятных условиях. Но отцам из святой конгрегации картина очень нравится, и они разрешают Рубенсу снять ее только в том случае, если он обяжется выполнить копию с нее на аспидной доске или на другом поглощающем краски материале.
Что делать? Петеру Паулю приходится согласиться, но он старается извлечь выгоду из постигшей его неудачи. Он вспоминает о своем хозяине, герцоге Мантуанском. Почему бы герцогу не купить картину? Рубенс тотчас пишет Кьеппио, чтобы заручиться его поддержкой. Он сообщает, что это его лучшее произведение, что те, кто видел картину, ею восхищены. Она не испортит мантуанской коллекции. Цену за нее пусть назначит сам герцог. Рубенс удовлетворится небольшим задатком, а с остальной платой готов ждать, сколько будет угодно герцогу. Что до копии, Рубенсу вполне хватит двух месяцев, чтобы ее выполнить, потому что на сей раз он не станет прилагать «такого усердия».
Петер Пауль возлагает большие надежды на ответ герцога. Ведь могла же герцогиня поручить ему вести переговоры с Помаранцио о покупке картины для украшения ее личной часовни. Увы, его предложение отвергнуто. Оно подоспело как раз в разгар карнавала, когда Винченцо собрался в Турин «в самом блестящем и многочисленном обществе, какое мне приходилось видеть», — сообщил Рубенсу прямодушный Кьеппио, а уж он-то повидал на своем веку пышные герцогские выезды! И, не слишком заботясь о логике, государственный секретарь объясняет Рубенсу причину отказа: «В настоящее время мы очень осмотрительны в отношении расходов».
Хотя Рубенс действовал не бескорыстно, он был прав, утверждая, что картина, выполненная по заказу святых отцов, его лучшее произведение. «Мадонна с младенцем, св. Григорием Великим и святыми», по сути дела, — прославление папы Григория и трактовано художником с необычайным размахом. Влияние Италии принесло свои плоды. Оно еще явственно ощутимо, но к нему добавилось уже нечто новое, а именно — выразительность. Это не величавое буйство Микеланджело, не беспорядочность Джулио Романо, не драматический порыв Тинторетто, не тайное очарование Корреджо. Это именно выразительность, далекая и от напыщенности и от риторики. В стиле и колорите уже чувствуется мощная рука мастера.
Нет, в самом деле Рубенсу мало проку от мантуанского двора! Прав был Филипп, предостерегавший против него брата! Петер Пауль в ярости и, кажется, впервые в жизни, продолжая оставаться изысканно вежливым, показывает свои коготки. Он благодарит государственного секретаря за его бесплодные хлопоты, но при этом объявляет, что почти рад своей неудаче. Недаром «весь Рим видел картину и восхищался ею». Рубенс уверен, что «найдет в Риме серьезного покупателя». Это куда надежнее, чем незадачливые мантуанские клиенты. Конечно, он высказывает это не так резко, но чувствуется, что именно так думает, потому что он упоминает о «недавних тратах на всевозможные празднества» и о том, что в результате ему стало трудно получить то, что ему причитается. Он переходит к нападению: «Мантуанская казна не стала бы спешить расплатиться со мной, как она не торопится возместить мне то, что должна мне уже так давно». И заключает: «Вот почему я пришел к выводу, что мне повезло, что я получил отказ на свое предложение».
Письмо весьма дерзкое. Вдобавок Рубенс напоминает Кьеппио о неудачных переговорах с Помаранцио. Художник, чтобы исполнить желание герцогини, послал ей все свои работы, но не получил того, что ему причитается, а именно четырехсот дукатов, хотя вначале он запросил пятьсот. «Эта сумма показалась чрезмерной Ее высочеству, которая, без сомнения, не представляет себе нравов римских художников и полагает, что с ними можно обходиться так, как это принято в Мантуе». Петер Пауль беспощаден. И каков гордец! «Настоятельно прошу Вашу милость убедить Ее высочество герцогиню, чтобы она незамедлительно погасила этот долг. В противном случае я буду опозорен перед всеми и наверняка впредь никогда не решусь взять на себя подобное поручение» [105].
В этом письме от 23 февраля он проявил дерзость вельможи. Он впервые осмелился сбросить маску почти подобострастной учтивости, какую надел с тех самых пор, как стал вращаться в кругу сильных мира сего. Он не стал взвешивать последствия своего поступка, не стал обуздывать свой душевный порыв. Быть может, в этом он проявил слабость, но зато остался непобежденным.
Рубенс снова приступил к работе над картиной, и так как святые отцы позволили ему изменить сюжет, он разделил первоначальную композицию на три части. Он рассчитывал закончить картину за два месяца, но прошло полгода, а работе все еще не видно конца.
