Клод Леви-Стросс - Раса и история
С другой стороны, мы рассмотрели представление о мировой цивилизации как некоем предельном понятии или как сокращенный способобозначения сложного процесса. Ибо если наша интерпретация приемлема, нет и не может быть мировой цивилизации в том абсолютном смысле, который часто придается этому термину, поскольку цивилизация подразумевает сосуществование культур, представляющих максимум разнообразия, и она как раз состоит в этом сосуществовании. Мировая цивилизация может быть только коалицией, в мировом масштабе, культур, каждая из которых сохраняет свою самобытность.
10. Двоякое значение прогресса
Не оказываемся ли мы перед странным парадоксом? Беря термины в том значении, какое мы им придали, видим, что всякий культурный прогресс есть функция коалиции культур. Эта коалиция состоит в том, чтобы сделать общим достоянием (осознанно или бессознательно, произвольно или непроизвольно, намеренно или случайно, стремясь к этому или по принуждению) те шансы, что встречаются каждой культуре в ее историческом развитии. Наконец, мы признали, что эта коалиция тем более плодотворна, чем разнообразнее культуры, между которыми она устанавливается. И вот теперь похоже, что мы оказались перед лицом взаимно противоречивых условий. Ибо эта игра сообща, отчего проистекает любой прогресс, должна иметь последствием, раньше или позже, гомогенизацию ресурсов каждого из игроков. И если разнообразие является начальным условием, то следует признать, что шансы на выигрыш становятся тем более слабыми, чем дольше продолжается партия.
Против этого неизбежного последствия существуют, кажется, два средства. Одно из них состоит для каждого игрока в том, чтобы в своей игре провоцировать появление дифференциальных разрывов. Такая вещь возможна, поскольку каждое общество ("игрок" в нашей теоретической модели) складывается из коалиции групп: конфессиональных, профессиональных и экономических, - и ставка общества образуется из вкладов всех этих составляющих. Социальное неравенство - вот наиболее поразительный пример такого решения. Великие революции, выбранные нами в качестве иллюстрации неолитическая и индустриальная, - сопровождались не только диверсификацией социального тела (как это хорошо увидел Спенсер), но также учреждением дифференциальных статутов групп, особенно с экономической точки зрения. Уже давно замечено, что неолитические открытия быстро повлекли за собой социальную дифференциацию с возникновением на Древнем Востоке крупных городских концентраций, появлением государств, каст и классов.
Такое же наблюдается и применительно к индустриальной революции, что обусловлено появлением пролетариата и приводит к новым, более продвинутым формам эксплуатации человеческого труда. Вплоть до настоящего времени существовала тенденция трактовать эти социальные преобразования как последствия технических преобразований и устанавливать между тем и другим отношение причины и следствия. Если наша интерпретация точна, отношение причинности (что подразумевает последование во времени) следует отставить, и такая тенденция в целом присутствует в современной науке - в пользу функциональной корреляции между этими двумя феноменами. Попутно отметим, что признание того факта, что технический прогресс обрел, в качестве исторического коррелята, развитие эксплуатации человека человеком, побудит нас, возможно, к определенной сдержанности в выказывании гордости, внушаемой первым из этих феноменов, чему мы столь охотно поддаемся.
Второе средство обусловлено во многом первым: введение, волей-неволей, в коалицию новых партнеров, на этот раз внешних, "вложения" которых весьма отличаются от тех, что характеризуют первоначальную ассоциацию. И это решение равно опробовано; если термин "капитализм" дает возможность в целом идентифицировать первое, то термины "империализм" и "колониализм" помогут проиллюстрировать второе решение. Колониальная экспансия XIX в. в значительной степени позволила индустриальной Европе, конечно не только к своей выгоде, взять новый разбег, поскольку без введения в круг взаимодействия колонизованных народов опасность исчерпания могла возникнуть гораздо скорее.
Видно, что в обоих случаях средство состоит в расширении коалиции либо через внутреннюю диверсификацию, либо через принятие новых партнеров; в конечном счете речь идет всегда о возрастании числа игроков, что означает возвращение к сложности и разнообразию начальной ситуации. Но также видно, что эти решения могут лишь временно замедлить процесс. Эксплуатация может существовать только в рамках коалиции: между двумя группами, господствующей и подчиненной, имеются контакты и производятся обмены. В свою очередь, несмотря на объединяющую их связь, на первый взгляд одностороннюю, им приходится, осознавая это или нет, делать общим достоянием их вклады, и поступательно, в тенденции, уменьшаются между ними контрастные отличия. С одной стороны, благодаря социальным улучшениям, а с другой - постепенному достижению колониальными народами независимости, мы присутствуем при разворачивании этого феномена. И хотя все еще остается много непройденного по этим двум направлениям, мы знаем, что ход вещей будет неизбежно таковым. Возможно, конечно, что появление в мире антагонистических режимов, политических и социальных, следует интерпретировать как третье решение; можно себе вообразить, что диверсификация, возобновляясь всякий раз на другом плане, позволит сохранить на неопределенное время - через изменчивые формы, не перестающие удивлять людей, - это неравновесное состояние, от которого зависит биологическое и культурное выживание человечества.
Как бы там ни было, трудно представить себе непротиворечивым процесс, резюмируемый следующим образом: для прогресса требуется, чтобы люди сотрудничали; по ходу этого сотрудничества они видят, как постепенно происходит стирание качественного различия их вкладов, хотя именно первоначальное разнообразие в этом отношении делало сотрудничество плодотворным и необходимым.
Но даже если это противоречие неразрешимо, священный долг человечества - сохранить оба термина равно присутствующими в сознании, никогда не потерять из виду один в пользу лишь другого. И необходимо, конечно же, уберечься от слепого партикуляризма, предоставляющего, в тенденции, привилегию человеческого какой-либо одной расе, культуре или обществу; но также и никогда не надо забывать, что никакая частица человечества не располагает формулами, применимыми ко всему в целом, и что человечество, сплавленное одним-единственным образом жизни, немыслимо, ведь это будет окостеневшее человечество.
В этом отношении перед международными институтами стоит огромная задача, им нести тяжелое бремя ответственности. Это сложнее, чем можно себе представить. Ибо у международных институтов двоякая миссия; она состоит, в одной части, в ликвидации, а в другой - в пробуждении. Сперва они должны помочь человечеству, сделав, насколько это возможно, безболезненным и безопасным устранение отмерших различий - не имеющих ценности остатков прежних форм сотрудничества, присутствие которых в состоянии гниения постоянно создает риск ин-фицирования международной корпорации. Они должны устранить лишнее, ампутировав в случае необходимости, и облегчить рождение других форм адаптации.
Но в то же время международные институты должны проявлять страстную бдительность: ведь чтобы этим новым формам обладать такой же функциональной ценностью, какая была у предшествующих, они не могут воспроизводить их или замышляться по той же модели, не будучи сведены ко все более нелепым и в конечном счете немощным решениям. Наоборот, необходимо знать, что человечество богато непредвиденными возможностями, каждая из которых, возникнув, изумит людей; что прогресс не делается по удобному образу "улучшенного подобия" (когда ищем для себя ленивого отдыха), но всегда полон приключений, разрывов и возмущений. Человечество постоянно борется с двумя противоположно направленными процессами, один из которых имеет тенденцию к учреждению унификации, тогда как другой нацелен на удержание и восстановление диверсификации. Позиция каждой эпохи, каждой культуры, вовлеченной в эту систему, и формирующаяся у нее ориентация таковы, что лишь один из двух упомянутых процессов представляется ей имеющим смысл, а второй кажется его отрицанием. Но утверждение - к которому, возможно, у кого-то есть склонность, - что человечество разрушается в то самое время, как происходит его созидание, происходило бы все же от неполноты картины. Ибо в двух планах, на двух уровнях мы имеем дело с двумя различными способами самосозидания.
Необходимость сохранить разнообразие культур в мире, которому угрожают монотонность и униформность, конечно, не оставлена вниманием международных институтов. Они также понимают, что для достижения этой цели будет недостаточным лелеять локальные традиции и предоставить отсрочку минувшему. Надо спасти факт разнообразия, а не историческое содержание, придаваемое ему каждой эпохой (ведь никакая из них не может увековечить его вне своих пределов). Надо прислушаться к тому, как поднимаются хлеба, поощрить сокровенные потенциалы, пробудить всяческую склонность, хранимую историей в резерве, к тому, чтобы жить сообща. Необходима также готовность встретить без удивления, отвращения и возмущения то, что все эти новые социальные формы выражения не обойдутся без того, что окажется неупотребимым. Толерантность не является созерцательной позицией, раздачей индульгенций тому, что было, и тому, что есть. Это динамическая установка, она состоит в предвидении, понимании и продвижении того, что желает быть. Разнообразие человеческих культур - позади, вокруг и впереди нас. Единственное, чего мы могли бы пожелать в адрес этого разнообразия (созидающего для каждого индивида соответствующие обязанности), - чтобы оно реализовывалось в таких формах, каждая из которых была бы вкладом, способствующим наибольшей щедрости других.
