Дора Коган - Врубель
Теперь началась другая жизнь Врубеля, и знаменательно в этой жизни его окружают молодые художники, для которых он, живущий в одном из деревянных домиков Петровского парка, — живая легенда и высокий пример, которому они мечтают следовать. Рядом с ним неотлучно скульптор Бромирский — молодой талант, которому покровительствует Мамонтов. Ученик Училища живописи Судейкин, будущий участник «Голубой розы», не хочет отправиться в Европу, не повидавшись с Врубелем. И другие молодые художники-протестанты обращаются к нему, к его искусству. В их числе в первую очередь — будущие участники той же «Голубой розы», юные ученики Московского Училища живописи, ваяния и зодчества. Знал ли Врубель тогда, что уже пишутся и вынашиваются стихи молодыми поэтами-символистами под влиянием его искусства, особенно «Демона поверженного», — Брюсовым, Блоком, Бальмонтом, что он едва ли не самый любимый художник Бориса Бугаева (Андрея Белого)?
Еще тогда, в начале 1890-х годов, когда Врубель писал «Демона», «Венецию», первые русские символисты вступали в жизнь. Теперь это было оформившееся поэтическое течение, после жестоких боев завоевавшее себе «право гражданства». И приверженцы этого течения не только принимали Врубеля в свой стан, но оценивали его как своего провозвестника. Молодые музыканты, композиторы тянулись к Врубелю, восхищались его искусством, видели в нем путеводную звезду и для себя. Многообещающему композитору Стравинскому — ученику Римского-Корсакова — суждено было сыграть роковую роль в жизни Врубеля. С ним, по его предложению Врубель осушил последний, запретный, бокал вина. Быть может, в эту же пору, «замаливая грехи», создал он и свою композицию «Шествие в Эммаус». Неизвестно только, чего больше здесь, в образах Христа и его спутников, — христианского смирения или темного демонизма. В маленькой фигурке апостола чувствуются автопортретные черты и влияние образа, созданного Ге в картине «Что есть истина?», но еще больше — от автохарактеристики из записки о Толстом: «маленький, обтрепанный, жалкий…»
Да, таким Врубель себя ощущал в это время, таким он и в самом деле стал… Но поистине его дар художника был сильнее всего, был способен побороть самый жестокий недуг. Чудо работы над портретом Брюсова в разгар болезни это доказывает. Портрет этот был заказан Врубелю для нового журнала «Золотое руно». Этот журнал — орган молодого поколения художников и поэтов; его приверженцы во многом антагонисты «Мира искусства». Они осуждают «Мир искусства» за замкнутую келейность и узость его художественной доктрины, за рафинированный эстетизм. Они мечтают о монументализме и синтезе, о «соборном действе». Все эти мечты, эти их устремления более всего связываются с символизмом, оформляются и формируются в лоне символистской доктрины. И своим проводником на этом пути молодые художники и поэты считают Врубеля. Поэтому не было ничего удивительного в том, что, стремясь выразить на страницах журнала свою солидарность и свою связь с символистами-поэтами не только публикацией их стихов, но и их портретов, они вспомнили о Врубеле. Рябушинский — издатель журнала — предложил Врубелю исполнить портрет Брюсова.
Так или иначе, они должны были познакомиться к этому времени — поэт и художник. Даже жизненные пути их в это время как-то скрещивались или проходили рядом. Оба — Врубель и Брюсов — дружили с архитектором и художником Дурновым, одним из приверженцев нового стиля в искусстве. Можно напомнить, что именно Дурнов лет десять назад прочел доклад о прерафаэлитах в Обществе любителей художеств. Брюсов был связан с некоторыми членами Московского товарищества. А Врубель дважды участвовал на выставках этого общества, глубоко почитаемый его членами.
Вот как Врубель характеризовал внешность Брюсова после их встречи: «…это очень интересное и симпатичное лицо: с темно-карими глазами, с бородкой и с матовым бледным лицом: он мне напоминает южного славянина, не то Инсарова, не то нашего учителя Фейерчако». Интересно, что внешность Брюсова ассоциируется для Врубеля с героем романа Тургенева «Накануне». Художник не заметил в его облике черт поэта-символиста.
Брюсов уже к этому времени знал некоторые картины Врубеля: «Пан», «Тридцать три богатыря», панно «Фауст»; они нравились ему. Врубель же, видимо, только теперь знакомится с поэзией Брюсова. «Он принес мне 4-строфное стихотворение по 4 стиха, посвященное мне. Очень лестное», — сообщал Врубель Забеле в этом же письме. И вскоре, в другом письме, получив в подарок от Брюсова сборники его стихотворений «Stephanos», «Urbi et Orbu»: «В его поэзии масса мыслей и картин. Мне он нравится больше всех поэтов последнего времени».
Рябушинский подарил Врубелю хороший легкий мольберт и цветные карандаши, после чего работа над портретом пошла более успешно.
Врубель представил поэта в строгой, сдержанной позе, стоящим со скрещенными руками. Рассудочность, интеллектуальная рафинированность и суховатость запечатлелись в облике Брюсова, и кажется, что эти черты теперь особенно радовали Врубеля. Он не хотел хаоса, стихийности. Он хотел разумной ясности. Подкупала приверженность Брюсова к классической мере, порядку. И наконец, и в первую очередь, — к труду. Врубель — автор произведений, казалось бы, стихийных, сотворенных как бы «по наитию» — и в эту пору оставался страстным приверженцем и апологетом труда (вспомним его панегирик труду в одном из недавних писем, написанном в связи с самоубийством Риццони: «Только труд и умелость дают человеку цену…»).
Брюсов писал об этих сеансах: «В жизни во всех движениях Врубеля было заметно явное расстройство. Но едва рука Врубеля брала уголь или карандаш, она приобретала необыкновенную уверенность и твердость. Линии, проводимые им, были безошибочны. Творческая сила пережила в нем все. Человек умирал, разрушался, мастер — продолжал жить».
Врубель снова здесь обращается к приему, который использовал год назад в своих карандашных портретах, — ставит модель против света и как бы «проясняет» ее, погруженную в тень. Ярко выраженная рафинированность и духовность в лице Брюсова в портрете странно сочетается с типом лица — что-то диковатое, мулатское было в нем. Скуластое, с черными раскосыми, хотя и большими, глазами, оно заставляет почувствовать примесь восточной, может быть татарской, крови в поэте-славянине. Вдохновлялся ли Андрей Белый врубелевским портретом, воссоздавая образ Брюсова в своих книгах, или Врубель «предвидел» образ Брюсова, «начертанный» Андреем Белым? За строгостью, сдержанностью, покоем и мудростью классика Белый уловил в Брюсове еле ощутимые черточки, напрашивающиеся на гротеск, — прячущуюся «чертовщинку», «скорпионий хвостик». Такого рода двойственность присуща и образу Брюсова, созданному Врубелем.
Почему Врубель, когда портрет был уже почти готов, стер фон? Новый мотив для фона — «Свадьба Амура и Психеи» — был связан с классикой. Только странно и ядовито Врубель хохотал при имени Психеи, упорно называя ее Псишей. Он и сейчас привержен к классике, но жаждет унизить ее… Однако задуманную композицию фона успел он лишь частично наметить углем.
Последние вспышки художнического сознания, странно обострившегося, породили образы не только гротескные, но, что неожиданно для художника, — социальные. По-видимому, под влиянием сатирической графики, вызванной к жизни событиями революции 1905 года, он создает целую серию портретов русских царей и сановников: Александра II, Александра III, Николая II, Трепова. Лишь частично черты болезненности искажают здесь лаконичный, броский, едкий и образный штрих. Так в последний момент вырвалась, выплеснулась наружу страсть к гротеску, столь естественная и неизбежная для романтика.
Фактически полуслепым, в этот же период создавал он свое последнее произведение — «Видение пророка Иезекииля», пытаясь в этом величественном библейском образе воплотить открывающиеся ему в минуты просветления глубины трагической философии бытия и показать неотвратимость божеского возмездия.
Так же как портрет Брюсова, композиция осталась незаконченной. Художник окончательно слеп.
Эта заключительная часть «крестного пути» Врубеля особенно трагична. Не могла быть более жестокой кара, чем та, котирую неумолимая судьба обрушила на него — художника. Последние несколько лет прошли в полной тьме и в фантастических мечтах о каких-то «сапфирных», драгоценных глазах, которые ему дарует судьба.
Он сам уже был фактически вне жизни. Его же творчество, напротив, именно теперь начинало свою интенсивную жизнь.
В 1906 году, когда ослепший художник погрузился во мрак небытия, в Париже в Осеннем салоне, в экспозиции русского искусства, устроенной Дягилевым, в отдельном зале демонстрировалось свыше тридцати его произведений. Вместе с другими молодыми художниками-соотечественниками он представлял новые направления русской живописи. Ему не суждено было узнать, как участвовало его творчество, особенно искания последних лет, в том взрыве, которым ознаменовалось развитие живописи во второй половине 1900-х годов. Так ли важно знать, действительно ли Судейкин и Ларионов — участники выставки Осеннего салона 1906 года — видели французского художника Пикассо перед произведениями Врубеля или это плод поздних домыслов Судейкина? Как известно, много позже сам Пикассо признавался, что единственным художником, оказавшим на него влияние, был русский художник Врубель. Но дело не в этих свидетельствах. При всех условиях пластические идеи Врубеля — идеи его живописи, особенно поздних рисунков, — участвовали в общеевропейском художественном движении, вносили в него свой вклад. Поэт Эмиль Верхарн характеризует искусство Врубеля словами «великолепная оригинальность». Начинает свой творческий путь русский художник Петров-Водкин, в будущих новаторских идеях которого во многом повинен Врубель. Ослепший Врубель уже мало об этом знал.
