Ю Лебедев - Литература (Учебное пособие для учащихся 10 класса средней школы в двух частях)
"Жить бы сызнова..." - думает токарь. Но не прошла одна беда, как навалилась другая. Он сбивается с пути, замерзает и приходит в себя на операционном столе. По инерции он еще переживает первое горе, просит заказать панихиду по старухе, хочет вскочить и "бухнуть перед медициною в ноги", но вскочить он не может: нет у него ни рук, ни ног. Трагичен последний порыв токаря догнать, вернуть, исправить нелепо прожитую жизнь: "Лошадь-то чужая, отдать надо... Старуху хоронить... И как на этом свете все скоро делается! Ваше высокородие! Павел Иваныч! Портсигарик из карельской березы наилучший! Крокетик выточу...
Доктор машет рукой и выходит из палаты. Токарю - аминь!"
Трагизм рассказа оттеняется предельно сжатой и как бы протокольной манерой повествования. Автор никак не обнаруживает себя, сдерживает свои чувства. Но тем сильнее оказывается впечатление от краткой повествовательной миниатюры, вместившей в себя не только трагедию жизни токаря, но и трагизм человеческого существования вообще.
В рассказе "Тоска" Чехов придает теме внезапного прозрения человека новый поворот. Его открывает эпиграф из духовного стиха: "Кому повем печаль мою?" Зимние сумерки. "Крупный мокрый снег лениво кружится около только что зажженных фонарей и тонким мягким пластом ложится на крыши, лошадиные спины, плечи, шапки". Каждый предмет, каждое живое существо окутано, отделено от внешнего мира холодным одеялом. И когда извозчика Иону Потапова выводит из оцепенения крик подоспевших седоков, он видит мир "сквозь ресницы, облепленные снегом".
У Ионы умер сын, неделя прошла с тех пор, а поговорить ему не с кем. "Глаза Ионы тревожно и мучени-(*173)чески бегают по толпам, снующим по обе стороны улицы: не найдется ли из этих тысяч людей хоть один, который выслушал бы его? Но толпы бегут, не замечая ни его, ни тоски... Тоска громадная, не знающая границ. Лопни грудь Ионы и вылейся из нее тоска, так она бы, кажется, весь свет залила, но, тем не менее, ее не видно..."
Едва лишь проснулась в Ионе тоска, едва пробудился страдающий человек, как ему не с кем стало говорить. Иона-человек никому не нужен. Люди привыкли видеть в нем лишь извозчика и общаться с ним только как седоки. Пробить этот лед, растопить холодную, непроницаемую пелену Ионе никак не удается. Ему теперь нужны не седоки, а хотя бы один человек, способный откликнуться на его неизбывную боль теплом и участием. Но седоки не желают и не могут стать людьми: "А у меня на этой неделе... тово... сын помер!" - "Все помрем... Ну, погоняй, погоняй!"
И поздно вечером Иона идет проведать лошадь. Неожиданно для себя он изливает всю накопившуюся тоску перед нею: "Таперя, скажем, у тебя жеребеночек, и ты этому жеребеночку родная мать... И вдруг, скажем, этот самый жеребеночек приказал долго жить... Ведь жалко?"
Лошаденка жует, слушает и дышит на руки своего хозяина...
Иона увлекается и рассказывает ей все..."
Мера человечности в мире, где стали редкими сердечные отношения между людьми, оказывается мерою духовного одиночества. Этот мотив незащищенности, бесприютности живых человеческих чувств прозвучит позднее в "Даме с собачкой".
Рассказы Чехова о пробуждении живой души человека напоминают в миниатюре основную коллизию романа-эпопеи Толстого "Война и мир" (Андрей под небом Аустерлица, Пьер перед Бородинской битвой и т. д.). Но если у Толстого прозрения вели к обновлению человека, к более свободному и раскованному общению его с миром, то у Чехова они мгновенны, кратковременны и бессильны. Искры человечности и добра гаснут в холодном мире без отзвука. Мир не в состоянии подхватить их, превратить в пожар ярких человеческих чувств. Не потому ли и остается Чехов в пределах жанра короткого рассказа?
На ранних этапах творческого пути он пытался создать роман, овладеть большой эпической формой. К этому усиленно подталкивали его и литературные друзья. Сказывалась инерция прошлого этапа развития русской литературы: Толстой, Достоевский, Тургенев, Щедрин упрочили свою (*174) славу классических писателей созданием крупных эпических произведений. Но в литературе 80-х годов жанр большого романа стал уделом второстепенных писателей, а все значительное начиналось с рассказа или небольшой по объему повести. Чехову не суждено было написать роман.
Роман изображает становление и драму человеческой личности, живущей в широких и разносторонних связях с окружающим миром. Русский роман 60-70-х годов вырастал на почве стремительного общественного развития, когда, по словам В. И. Ленина, за несколько десятилетий "в России совершались превращения, которые в старых странах Европы заняли целые века". Жизнь России 80-х годов оказалась, напротив, неблагодатной почвой для романа. В эпоху безвременья, идейного бездорожья, осложненного правительственной реакцией, история как бы "прекратила течение свое". Ход истории не ощущался, пульс общественной жизни бился слабо и прослушивался с трудом, человек чувствовал себя одиноким, предоставленным самому себе, вне живой связи с общественным целым. Чеховский герой упорно старается, но никак не может войти в общую жизнь и стать героем романа. Разрыв человеческих связей и его драматические последствия - вот характерная примета времени и ведущая тема чеховского творчества. Мир распался на атомы, общая жизнь людей измельчала и превратилась в мертвый, официальный ритуал. Общая идея, одушевлявшая и окрылявшая некогда людей, распалась на множество частных, "осколочных" идеек, которые не в состоянии отразить жизнь в целом, уловить всю полноту бытия. В такой общественной ситуации о целом состоянии мира можно судить по мельчайшей клеточке его, суть которой может быть исчерпана в жанре короткого рассказа. Не потому ли другой темой творчества Чехова 80-х годов станет тема мотыльковой, ускользающей красоты. В "Рассказе госпожи NN" вспоминается мгновение одного летнего дня в разгаре сенокоса. Судебный следователь Петр Сергеевич и героиня рассказа ездили верхом на станцию за письмами. В дороге случилась гроза и теплый, шальной ливень. Петр Сергеевич, охваченный порывом радости и счастья, признался в любви молодой рассказчице: "Его восторг сообщился и мне. Я глядела на его вдохновенное лицо, слушала голос, который мешался с шумом дождя и, как очарованная, не могла шевельнуться".
А потом? А потом ничего не случилось. Героиня вскоре уехала в город, где Петр Сергеевич изредка навещал ее, но был скован, неловок. В городе между героями возникла (*175) стена общественного неравенства: он - беден, сын дьякона, она - знатна и богата. Так прошло девять лет, а вместе с ними и лучшая пора жизни - молодость и счастье.
Но Чехов дорожит вот таким внезапным, непредсказуемым и хрупким мгновением открытого, сердечного общения между людьми, общения в обход всего привычного, повседневного, устоявшегося. Чехов любит неожиданные проблески счастья, возникающие из мгновенного, подчас негласного влияния одного человека на другого. Он ценит мотыльковые связи не случайно: слишком обветшали и утратили человечность традиционные формы отношений между людьми, слишком они застыли, приняли ролевой, автоматический характер. Пусть открываемая Чеховым в мгновенных связях красота чересчур хрупка, неуловима, непостоянна. В том, что она существует и непредсказуемыми, шальными порывами посещает этот мир, скрывается для Чехова залог грядущего изменения жизни, возможного ее обновления.
Третье направление поиска живых душ в творчестве Чехова - обращение к теме народа. Создается целая группа рассказов, которую иногда называют чеховскими "Записками охотника". Влияние Тургенева здесь несомненно. В рассказах "Он понял", "Егерь", "Художество", "Свирель" героями, как у Тургенева, являются не прикрепленные к земле мужики, а вольные, бездомные люди - пастухи, охотники, деревенские умельцы. Это люди внутренне свободные, артистически изящные, по-своему мудрые и даже ученые. Только учились они "не по книгам, а в поле, в лесу, на берегу реки. Учили их сами птицы, когда пели песни, солнце, когда, заходя, оставляло после себя багровую зарю, сами деревья и травы". В мире простых людей, живущих на просторе вольной природы, находит Чехов живые силы, будущее России, материал для грядущего обновления человеческих душ.
Старый пастух в рассказе "Свирель" - настоящий крестьянский философ. Он с горечью говорит о грозных приметах оскудения природы. Исчезают на глазах гуси, утки, журавли и тетерева. "И куда оно все девалось! Даже злой птицы не видать. Пошли прахом и орлы, и соколы, и филины... Меньше стало и всякого зверья..." Обмелели и обезрыбели реки, поредели леса. "И рубят их, и горят они, и сохнут, а новое не растет". Народным чутьем пробивается пастух к пониманию законов экологического равновесия, нарушение которых угрожает большой катастрофой. "Жалко! - вздохнул он после некоторого молчания.- И, (*176) Боже, как жалко! Оно, конечно, Божья воля, не нами мир сотворен, а все-таки, братушка, жалко. Ежели одно дерево высохнет или, скажем, одна корова падет, и то жалость берет, а каково, добрый человек, глядеть, коли весь мир идет прахом? Сколько добра, Господи Иисусе! И солнце, и небо, и леса, и реки, и твари - все ведь это сотворено, приспособлено, друг к дружке прилажено. Всякое до дела доведено и свое место знает. И всему этому пропадать надо!" А причину природного оскудения пастух видит в нравственной порче человека. Может, и стал народ умней, но зато и подлей. "Нынешний барин все превзошел, такое знает, чего бы и знать не надо, а что толку?.. Нет у него, сердешного, ни места, ни дела, и не разберешь, что ему надо... Так и живет пустяком... А все отчего? Грешим много, Бога забыли... и такое, значит, время подошло, чтобы всему конец".
