Анатолий Бритиков - Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга вторая. Некоторые проблемы истории и теории жанра
На полемический вопрос: «На какой основе возможна ныне фантастика, кроме научной?»[516] — один из критиков дает, например, такой ответ: «Фантастика возможна на одной основе: на художественной. Произведениям же „чисто” научной фантастики я, признавая их существование (?!), отказываю в праве называться художественной литературой. Или техницизм, или человековедение. Приходится выбирать»[517]. Подобное «решение» проблемы все ставит с ног на голову. О «лириках» такого рода американский писатель Курт Воннегут не без яда как-то сказал: «Они считают, что нельзя быть художником, если понимаешь, как работает твой холодильник…»[518]. В том-то и дело, что современному фантасту вольно или невольно приходится «соединять».
И стоит задача показать, каким же образом первоклассная фантастика сочетает художественное человековедение с научным. Герберт Уэллс не только обогатил жюль-верновский «техницизм» поэтическим, сказочным чудом. Он распространил принцип научной фантастики на социальную действительность.
Ещё не так давно считали, что научно-фантастический жанр отличается от утопического тем, что «обычно изображает борьбу за преобразование природы, а не борьбу за изменение общественных отношений». В более поздней трактовке научной фантастики как «литературы образного выражения [естественно-] научных и социальных гипотез о будущем, настоящем и прошлом (по вопросам, разносторонне касающимся человека), логически проецированных из явлений современности и, поэтому, вероятных»[519], отразилась и эволюция литературно-критической мысли, и универсализации научно-фантастического метода.
Ни того ни другого не брали в расчет Аркадий и Борис Стругацкие, когда пытались уравнять творчество Ж.Верна, А.Беляева, К.Циолковского с условной фантастикой М.Булгакова и Ф.Кафки по одному-единственному признаку введения в художественный мир писателя «элемента необычайного, небывалого и даже вовсе невозможного»[520]. Кроме того, что научная фантастика будто бы «сковывает» художественное воображение, братья Стругацкие объясняли свое разочарование в ней тем, что её метод якобы изживает себя по мере того, как «развитие естественных наук достигает стадии насыщения и интересы общества переместятся в другую область»[521]. Традиционная же вненаучная фантастика, по их словам, «пребудет вовеки». Поживем — увидим.
А вот «стадии насыщения» не однажды уже на памяти человечества сменялись приливом открытий и новым интересом к ним. Познание — бесконечно. И это не только закон естественных наук. «Предельщики», от которых братья Стругацкие отгораживаются «приемом», тоже сводили всю научность к техницизму. Крайности сходятся. Вопрос между тем в том, пресытится ли когда-нибудь человечество самопознанием, чтобы художественная мысль освободилась от «докучливого» исследования социальной жизни.
Хочется привести ещё одно суждение Ефремова — художника и мыслителя: «Как только религия перестала удовлетворять интеллигентного человека, её место в мироощущении заступила наука. Пустоты для мыслящего существа здесь не могло быть. Это неизбежно вызвало появление особого вида литературы, в которой объяснение мотивов и случайностей, морали и целей было предоставлено не эмпирическим наблюдениям, не загадочному стечению обстоятельств, закономерностям структуры мира, общества, исторического развития. Этот путь требует от художника слова огромной эрудиции, нахождения новых путей в анализе жизненных ситуаций, поисков иных изобразительных средств»[522].
Более вероятным поэтому представляется ефремовский прогноз дальнейшего совершенствования искусства научно-фантастического типа и постепенного сближения с нефантастическим на основе «всестороннего внедрения науки в жизнь, в повседневный быт и психологию современных людей»[523]. Для историка литературы немаловажно, что эти процессы реальны уже сегодня. Научная фантастика выступает одним из путей взаимодействия искусства с наукой, которые угадывались ещё Толстым и Чеховым.
В её художественном мире это взаимодействие особенно наглядно. С одной стороны, причинно-следственная логика детерминирует свободные образные ассоциации, понятийность — художественное слово, метафоры раскрываются из рациональной посылки и т.п. С другой — интуитивная мера красоты — целесообразности выступает во многих случаях первостепенным критерием истины. Небезынтересно, что, по мнению психологов, научно-фантастическая литература при этом удовлетворяет повышенную потребность современного сознания в нестандартном, оригинальном воображении. Для её читателя эта потребность выступает сравнимым эквивалентом жажды эстетического наслаждения.
Словно бы развивая идею Л.Толстого о том, что способность искусства целостно выражать сущность вещей, нередко ускользающую от «разъединенной» науки, может содействовать генерализации познания. Ефремов полагает важнейшей функцией научной фантастики миссию своего рода «натурофилософской мысли, объединяющей разошедшиеся в современной специализации отрасли наук»[524]. Плодотворное изучение фантастической литературы, возможно, нам думается, лишь в таком широком общекультурном контексте.
Проблема, однако, ещё и в том, что молодой научно-фантастический жанр, самоопределяясь, вместе с тем, тесно переплетается с другими каноническими. Спрашивая, в чем же его основа и где критерий разграничения, И.Ефремов отвечает: «Только в одном: в попытке научного объяснения описываемых явлений, в раскрытии причинности методами науки, не ссылаясь на таинственную судьбу или волю богов»[525]. Что вовсе не равнозначно, между прочим, «последовательной, планомерной, до конца рассчитанной» писательской «технологии», которую братья Стругацкие почему-то отождествляют с научно-фантастическим методом творчества. Неказуальная условно-поэтическая логика неизбежно отбрасывает «тень судьбы», когда пытается ответить на вопросы, подлежащие научно-художественной логике.
А как раз такие вопросы в возрастающем количестве и нарастающем темпе, порождает состояние современного мира, — характерные своей несамоочевидностью, доступные бытовому «здравому смыслу» зачастую лишь задним числом. Отсюда (скажем, забегая вперед) обостренная потребность в мышлении, в том числе художественном, опережающем ход событий. Разгадка сегодняшнего успеха научной фантастики и интереса литературоведения к ней, объяснение её своеобразной миссии в современной культуре и её художественного метода, лежат в самой природе нашей устремленной в будущее «технотронной» эры.
Аркадий и Борис Стругацкие, набрасывая в цитируемой нами статье «широкий спектр» фантастики — от «твердой» научной до полусказочной, почему-то эту последнюю, «склонный именовать фантастикой реалистической, как это ни странно звучит»[526]. Звучит в самом деле странно, и не из-за поименования, а потому, что «прием введения необычного и даже вовсе невозможного» сам по себе равно может служить и реализму и нереализму. Как известно, прием ещё не решает такой эстетической оценки действительности, которая отвечала бы настоящей жизненной правде. Странная классификация выводит за пределы реализма как раз такой тип фантастики, чей творческий метод включает современную меру истины.
Споры, о которых шла речь, демонстрируют, насколько тесно переплетается трактовка современной фантастики с фундаментальными проблемами литературоведения. В настоящее время научно-фантастический жанр оценивают уже и как самостоятельный тип художественного творчества[527]. Он получил распространение в поэзии и драматургии, вышел на театральные подмостки, на кино- и телеэкран, интенсивно осваивается живописью. В научной фантастике начинают видеть другую сторону реализма, противоположно направленную вектору времени исторического жанра. В одном из литературных интервью И.Ефремов обратил внимание на принципиальное сходство задач художника в ретроспективном воссоздании «Облика людей внутри известного исторического процесса» и в перспективном, и в неизвестном нам процессе. «А если провести параллель с трехзначным током, — развивает писатель свою мысль, — то „нулевая фаза”, без которой ток „не работает”, — это литература о современности, едва ли не самая трудная отрасль литературы, ибо здесь сопрягаются обе задачи»[528]. По мнению отечественных ученых, в научно-фантастическом жанре наиболее полно реализуется общая ориентированность литературы XX века в будущее[529].
