Пьер Бурдье - О телевидении и журналистике
Никто, разве что играющие чужую роль или политики, говорящие, чтобы ничего не сказать, не может претендовать на ее абсолютный контроль. Телеведущий тоже вмешивается, говоря этим неосознанным языком, который проявляется в его тоне, в его манере задавать вопрос: например, он может спросить кого-нибудь резким тоном: «Отвечайте, вы не ответили на мой вопрос» или «Я жду вашего ответа. Вы собираетесь возобновить забастовку?». Другим очень примечательным примером являются различные способы сказать «Спасибо». «Спасибо» может означать: «Благодарю вас, я вам признателен, я с благодарностью принимаю ваши слова». Но сказать спасибо определенным образом равносильно тому, чтобы оборвать другого: «спасибо» в данном случае означает: «Хорошо, закончим, переходим к следующему». Все зто проявляется почти незаметным способом, через почти незаметное изменение тона, но собеседник его чувствует, он чувствует как явную, так и скрытую семантику, и может потерять почву под ногами. Ведущий распределяет время выступлений, он выбирает тот или иной тон: уважительный или презрительный, внимательный или нетерпеливый. Например, можно так сказать «да, да, да…», что собеседник поймет, что его подгоняют, почувствует нетерпение и отсутствие интереса у ведущего… (Проводя опрос методом интервью, мы знаем как важно показать собеседнику наши интерес и внимание, иначе они начинают чувствовать себя неуверенно и постепенно прекращают говорить. На самом деле они ждут немногого: чтобы им поддакивали, кивали головой, давали понять, что их слушают и понимают).
Ведущий манипулирует всеми этими едва заметными знаками часто скорее неосознанно, чем сознательно. Например, если ведущий — самоучка, слегка приобщенный к культуре, уважение к величию культуры можот вызвать у него восхищение перед ложными величинами, академиками и прочими людьми, удостоенными званий, дающих право на уважение. А вот пример другой стратегии ведущего: он манипулирует ограниченностью времени, пользуется спешкой, таймингом для того чтобы торопить собеседника, прерывать его, не давать ему слова. И здесь у ведущего ость другая возможность, как и все ведущие, он начинает говорить от имени публики: «Я вас прерываю, я но понимаю, что вы хотите сказать». Он вовсе не пытается сказать, что он идиот, он дает понять, что обычный зритель, который по определению является идиотом, не поймет. И что, прорывая ученую речь, он говорит от имени «дураков». На самом же деле, как я смог в этом убедиться, люди, от имени которых ведущий выступает в роли цензора, больше всего сожалеют об этих купюрах.
В результате за передачу, которая длилась два часа, представителю CGT[3] на все про все было предоставлено ровно пять минут, если сложить вместо все его выступления (однако, всем известно, что без CGT не было бы ни забастовки, ни повода для передачи). В то время как, казалось бы (и именно поэтому пример передачи Кавада так показателен), были соблюдены все внешние признаки формального равенства.
Это ставит важную с точки зрения демократии проблему, поскольку очевидно, что собеседники в студии не равны между собой. Перед профессионалами из студии, в силу своей профессии умеющими хорошо говорить, находятся любители (например, участники забастовки), и это создает ситуацию невероятной несправедливости. И чтобы хоть в какой-то степени восстановить справедливость, ведущий не должен ко всем относиться одинаково, он должен помогать тем, кто испытывает наибольшие затруднения, как мы это делали во время нашего исследования для книги «La misère du monde». Если мы хотим, чтобы некто, непрофессионал в произнесении речей, смог говорить (и часто в этом случае он говорит неч то совершенно замечательное, нечто такое, что людям, которым постоянно дается слово, даже не пришло бы в голову), необходимо помочь их речи. Чтобы представить в более благородном виде то, что я только что сказал, я бы определил это как сократическую миссию во всем ее великолепии. Речь идет о том, чтобы оказать услугу тому, чья точка зрения для нас важна, чьи слова и мысли нас интересуют, и помочь ему ими «разродиться». Но телеведущие делают прямо противоположное. Они не только не помогают тем, кому трудно, они их, если можно так выразиться, «заваливают», используя десятки всевозможных способов: не давая им слово в нужный момент, обращаясь к ним, когда они этого не ожидают, проявляя нетерпение и т. д.
Однако, говоря об этом, мы все еще остаемся на событийном, феноменальном уровне. Пришел момент перейти ко второму, решающему, уровню: составу студии. Он является результатом невидимой работы. Например, существует целый этап работы по приглашению в студию. Есть люди, которых никто не подумал пригласить, есть люди, которых пригласили, но они отказались. Конечный состав студии у всех перед глазами, и видимое прячет невидимое: мы не замечаем в видимой конструкции социальных условий конструирования. Поэтому никто не отметит: «Смотри-ка, такого-то нет в студии». Вот один из тысячи примеров таких манипуляций: во время забастовок прошли две передачи «Кружка полуночников» про интеллектуалов и забастовки. Интеллектуалы в общем и целом были разделены на два лагеря. В первой передаче казалось, что интеллектуалы, выступавшие против забастовок, занимали правую политическую позицию. Во второй передаче (призванной исправить промахи первой) состав студии был изменен: были добавлены люди, занимающие более правые позиции, и не были приглашены люди, выступавшие за забастовки. В итоге получилось так, что люди, бывшие в первой передаче правыми, казались левыми. Отнесение к правым или левым относительно по определению. Поэтому в данном случае изменение в составе сгудии изменило смысл сообщения.
Состав студии очень важен, потому что он способствует созданию впечатления демократического равновесия (крайнее проявление которого передача «Лицом к лицу»: «Извините, ваши тридцать секунд истекли…»). Равенство условий выставляется напоказ, а ведущий выступает в роли арбитра. В студии передачи Кавада было две категории людей: с одной стороны были представлены ангажированные, главные действующие лица, участники забастовок; с другой стороны — тоже главные действующие лица, но им была отведена роль наблюдателей. Были люди, приглашенные; для того, чтобы объяснить свои действия («Почему вы это делаете? Почему вы осложняете жизнь обычным пользователям [данного блага]?»), и люди, приглашенные для того, чтобы объяснить действия других, и держать, таким образом, своего рода метадискурс.
А вот другой невидимый и, тем не менее, решающий фактор: предварительно сделанная заготовка разговора с ожидаемыми участниками, которая принимает форму своего рода сценария, которому приглашенные будут вынуждены следовать (в некоторых случаях подготовка может, как в играх, фактически становиться репетицией). В этом заранее подготовленном сценарии практически не остается места для импровизации, для свободы необузданного, слишком рискованного для ведущего и его передачи, слова.
Другое невидимое свойство этого пространства — сама логика языковой игры, по выражению одного философа. Существуют негласные правила такой игры, поскольку каждый из социальных универсумов, порождающих речь, обладает своей структурой, определяющей, что может быть сказано, а что нет. Первая имплицитная установка такой языковой игры — это демократическая дискуссия, представляемая как бой на ринге: в ней должен быть герой, злодей, схватка между ними… Но в то же время не все удары являются дозволенными. Нужно чтобы они вписывались в логику формального ученого языка.
А вот другая особенность пространства телестудий: сообщничество между профессионалами, о котором я только что говорил. Профессионалы считают «хорошими клиентами» тех, кого я назвал fast-thinker' ами, специалистами одноразовой мысли. Это люди, которых можно приглашать, про них заранее известно, что они не создадут проблем и будут хорошо вести себя в студии, к тому же, они умеют говорить легко и свободно. С одной стороны существует универсум хороших клиентов, чувствующих себя на телевидении как рыбы в воде, с другой — находятся те, кто чувствует себя там как рыбы, вытащенные из воды.
И, наконец, последний находящийся за пределами видимости аспект — это подсознание ведущих. Даже имея дело с хорошо ко мне расположенными журналистами, мне очень часто приходилось начинать все мои вопросы с переформулировки вопроса. Журналисты по причине своих очков, своих категорий мысли задают вопросы, не имеющие никакого смысла. Например, когда речь заходит о так называемых проблемах городских окраин, их голова оказывается полной ложных представлений, о которых я говорил. Поэтому прежде, чем приступить к ответу, приходится деликатно уточнять: «ваш вопрос, конечно, интересный, но, как мне кажется, существует другой, более важный…». Если не быть к этому готовым, можно оказаться вынужденным отвечать на вопросы, которые нет смысла даже ставить.
