Сказки. Фантастика и вымысел в мировом кинематографе - Долин Антон
В «Фанни и Александре» Бергман выясняет отношения не только с театром и семьей, но и с главным собеседником, противником, партнером по шахматной игре: Смертью.
В кинотеатральной версии в прологе Александр завороженно смотрит на оживающую статую – его фантазия играет с ним очередную шутку. Бьют часы. В телеверсии с их ударами возникает еще один фантом: фигура Смерти с косой и в черном плаще с капюшоном. Она напоминает не только о «Вознице» Виктора Шёстрёма, самом страшном и любимом фильме из детства Бергмана, но еще и о тех фигурках, которые водят хороводы в старых настенных часах, столь любимых туристами. В каком-то смысле, и Александр, и зрители фильма находятся внутри таких часов. Любой фильм – «запечатленное время», однако в сериале, это время растягивающем и делящем на сегменты, «смерть за работой» становится центральным героем. Возможно, антагонистом.
Возвращается «Седьмая печать», где рыцарь, повторяя за средневековой фреской, играл со Смертью в шахматы. И «Земляничная поляна» (с автором «Возницы» Шёстрёмом в главной роли) с ее часами без стрелок – остановкой времени за пеленой сна. Вода течет под мостом в заставке к каждой серии «Фанни и Александра» (в кинотеатральной версии этот образ возникает единожды, в сериале он сделан рефреном) как зримый образ времени и останавливающей время смерти. Гниет у моста скелет лошади. В этой реке погибли дочери и первая жена епископа. Переезжая в новый дом, Эмили и Фанни с Александром пересекают мост, будто переходят Стикс, отправляясь в царство мертвых. Тот же мост пересекает их спаситель, местечковый Орфей – Исаак Якоби, вознамерившийся обманом выкрасть запертых в своей комнате детей, которые тянут срок в доме отчима.
Владеющий древней магией Якоби обманывает Вергеруса, создавая усилием воли иллюзию детей, лежащих на полу. Они неподвижны, будто мертвецы. На самом деле Якоби вывозит детей контрабандой, спрятав в огромном сундуке. Это символическое погребение, недаром сундук похож на гроб; в доме мудрого еврея они вылезают из ящика, будто возрождаясь к новой жизни. Якоби и Арон отводят Фанни и Александра в их спальню. Окно занавешено алой шторой, вся комната окрашена красным [39]. Это ирреальное, промежуточное пространство между жизнью, кипящей за окном, и смертью заживо в доме епископа. Чудесное спасение брата и сестры стариком Якоби – зона невозможного, которое вдруг оказывается осуществимым.
Еще одна выброшенная из кинопрокатного варианта сцена – в спальне детей. Якоби садится на стул в углу комнаты и читает детям из своей маленькой таинственной книжки (Тора? Талмуд? Свод заклинаний?). Или, скорее всего, фантазирует и импровизирует, рассказывая Александру о нем самом – юноше, который искал источник и поднимался на гору, к магическому облаку. Этот рассказ не функционален как элемент интриги, он лишь тормозит ее и уводит в сторону. Автор не экранизирует притчу Исаака, предлагая зрителю слова вместо изображений. Включение фантазии и уход в сторону от утилитарности фабулы лучше всего демонстрируют применение сериальной формы Бергманом. Мы вступаем на территорию невидимого, которое на считанные секунды материализуется в видении (сне наяву) Александра: мальчик окажется в толпе чужаков, среди которых появится Смерть из пролога.
При помощи воображения Якоби обманывает епископа и спасает детей. Этой сцене противопоставлен визит Карла и Густава Адольфа в дом Вергеруса (также отсутствующий в киноверсии), где респектабельные братья тщетно пытаются уговорить твердолобого епископа отпустить на свободу Эмили. Логика и здравый смысл не работают в мире, где спасать невинных способна лишь магия. При помощи воображения Александр и помогающий ему Исмаэль приведут к гибели ненавистного Вергеруса, который под воздействием снотворного не заметил пожара в доме. Фантазия и сновидения – единственное оружие против правящего в «большом мире» зла. Другого способа самозащиты «маленький мир» не знает.
Однако смерть Оскара и Вергеруса не освобождает Александра. Напротив, отныне они навсегда с ним. Под разрозненные звуки клавесина призраки материализуются рядом с мальчиком. Фантазия спасла его и сестру от беды – она же останется его проклятием, пожизненным клеймом. Белая и черная магия входят через одну дверь. Красная штора проницаема, свет пронзает ее, дух проходит сквозь нее. Спасаясь от смерти, ты осуществляешь величайшее чудо, но в лазейку проскальзывают мертвецы, которые непременно вступят с тобой в неслышный диалог. И время фильма, и время жизни остановятся в этой точке, где мальчик – дважды сирота, единожды убийца, – встретится с Тенями двух своих отцов. Нет той «Мышеловки», которая поймает их и даст Александру покой.
Звучащая в «Фанни и Александре» флейта напоминает не только о «Гамлете», но и об еще одном важном проекте Бергмана, объединившим под эгидой телевидения кинематограф, театр и заодно музыку. Это его постановка «Волшебной флейты» (1975). Осмысляя телеэкран как театральную сцену, режиссер не скрывает условной природы масонской моцартовской сказки, молодой герой которой – в точности как Александр, – шел через лабиринт опасностей и заданий к спасению и просветлению, от тьмы – к свету. Наряду с «Фанни и Александром», это самый сказочный и светлый из бергмановских фильмов. Египетская эзотерическая символика этой телеоперы предсказывает волшебную сцену «Фанни и Александра» – встречу Александра с мумией, которая вечно жива в своем древнем сне и не потеряла за тысячи лет способности дышать, двигаться и светиться слабым светом в темноте. Что может быть выразительнее, чем этот образ вечного сна, жизни во смерти и смерти в жизни?
«Это понятно, но непостижимо», – как говорится в последних сценах сериала. «Все возможно и вероятно», – вторит Бергману Стриндберг в своей «Игре снов». Александр же засыпает, положив голову на колени бабушки.
Мы привыкли смотреть на телевидение как на младшего брата кинематографа, его возможного наследника и преемника. «Фанни и Александр» позволяет взглянуть на вопросы старшинства иначе. Ведь Laterna Magica, волшебный фонарь из автобиографической прозы Бергмана, традиционно понимаемый как красивая метафора «кино до кино» (аппарат был изобретен еще в XVII веке), появляется здесь на правах атрибута домашнего быта, любимой игрушки детей; с его светящимися в темноте картинками он больше похож на телевизор, чем на кинопроектор. Да и сказки, которые мы читаем детям на ночь, день за днем, глава за главой – чем не сериалы?
«Игра престолов». Средневековье
Уж сколько лет прошло, а вопрос остается: почему «Игра престолов»? Что заставляет весь мир, будто кролики перед удавом, замирать у экранов и мониторов? Ответ про профессионализм не принимается – мало ли классных сериалов нынче делают на американском телеканале HBO. А фэнтези – что фэнтези? Не считался ли этот жанр во все времена узкопрофильным, для долбанутых толкинистов в шкурах и с деревянными мечами? Считался, не отпирайтесь. Неужели достаточно было добавить в давно известный рецепт по щепотке секса и насилия (ОК, щепотки были щедрые), чтобы на этот горючий коктейль подсели все, без исключения?
Именно эти специи пробудили человечество от золотого сна. Фэнтези уже свыше полувека считается эскейпом для слабаков – даже если слабаки мускулистые, в косухах, татуировках, ездят на байках и слушают хеви-метал. На самом деле, если копнуть глубже, фэнтези было придумано не аккуратными сказочниками-фольклористами из оксфордов-кембриджей. Вагнеровская мясорубка и прерафаэлитские непристойности – то же фэнтези, да и Томас Мэлори писал свою «Смерть Артура» в XV веке, создавая используемый до сих пор канон. Секса и насилия там хватало. Название тоже характерное: особое внимание в толстенном эпосе уделялось предательству Мордреда и гибели Камелота, кровавому побоищу и разрушению всех рыцарских идеалов. Чистая «Игра престолов». Но и другая популярнейшая легенда артуровского цикла – о мальчике, который вытащил меч из камня и сел на трон, – тоже отзывается в сериале HBO, где трон состоит из мечей и на него садится один мальчик за другим.
