Джордж Локхард - Наша фантастика № 2, 2001
Но наряду с делением на категории «свои» и «чужие» существует общая направленность развития общества на расширение круга «своих», ведущая в качестве результата-идеала к полному отсутствию вообще деления «свой — чужой» или, по крайней мере, отождествления понятий «чужой» — «враг». Если вначале есть «мое племя и все остальные», то потом «моя страна и все остальные», «христианский мир и все остальные»… Мы — люди, мы — ойкумена… А что же — остальные?
Общество развивается, развивается и техника. И вот наступает эпоха великих географических открытий. Новое время все… нет, не упростило — усложнило, с одной стороны сжав пугающие просторы Земли Изгнания до размеров глобуса, футбольного мяча, а с другой стороны, вдруг выяснилось, что и реальность-то не есть что-то постоянное и неизменное, у каждого она может быть своя: чья-то Земля — шар и вращается вокруг Солнца, а чья-то — плоская и покоится на трех китах. И как раз процесс «обобщения», расширения круга «своих» не дает решить этот вопрос не единственно правильным (упаси меня Бог от таких утверждений!), но единственно простым способом: моя реальность правильная, а его — нет. А главное, самые основы мироосознания, обуславливающего взаимоотношения людей в обществе, могут быть абсолютно разными. («Ибо что такое добродетель? — восклицает в ужасе Дмитрий Карамазов. — У меня одна добродетель, а у китайца другая — вещь, значит, относительная. Или нет? Или не относительная?»)
Не стоит забывать, какие бы времена ни описывались в книжке, какие бы декорации условно-европейского средневековья (да и вообще любого — прошлого) ни использовались, книга пишется нашим современником и для наших современников. И герои книги так или иначе похожи на нас. Таким образом, в любые декорации прошлого автор и читатель неминуемо вносят мироощущение XX века — мироощущение либерального общества. И тогда рыцарь начинает договариваться с драконом. Потому что «другой» — не обязательно чужак, не обязательно враг. Людоед-христианин — чудовище, а людоед-папуас — далеко не всегда. У него другие взгляды, другая система ценностей, и внутри нее он может быть вполне хорошим человеком.
Но вернемся немного назад. Мы — люди. Мы — ойкумена. А что же остальные? За эпохой великих географических открытий, открывших Америку и Австралию, но заодно «закрывших» Рифейские горы и остров Ги-Бразиль, последовала эпоха реактивных самолетов и лайнеров. Думаю, я не ошибусь, если скажу: субъективно наш нынешний глобус гораздо меньше, чем один Арденнский лес с его чудовищным вепрем, лес, где скрывались сыновья Аймона, где Святой Губерт стал отшельником… И этот мир вдруг опустел. Мы — люди; какими бы мы ни были разными, это все-таки «мы». И страшнее нас зверя в природе нет. Негде в мире поселить дракона; да что там дракона — иные человеческие цивилизации, по-настоящему иные, те, что не вошли в число «нас» — это те, которые мы же и уничтожили. Например, инки: археологам только и остается теперь, что восстанавливать облик их общества по крохам, да кусать локти, до которых удастся дотянуться. Этим самым «нам» вдруг стали нужны какие-нибудь «они». Собеседник. Другой. Иной. Отсюда, мне кажется, и всплеск интереса к Востоку, и толпы контактеров, которые судорожно ищут каких-нибудь зелененьких человечков в летающей тарелке без закуски. И если посмотреть НЛО-шные газеты и прочие брошюры, там почему-то все больше пишут о Контакте, а не о Страшной Угрозе С Марса. О разговоре, а не о войне. О диалоге.
Или вот те же драконы. Раньше вот вроде были — а теперь нету. Дронтов истребили, тарпанов перебили, вот и драконов тоже!.. Извели зверушку, р-рыцари! Попробуйте представить, что вот теперь, в наше время, завелся всамделишный дракон. И даже разорил дачный поселок. И пошел на дракона отважный рыцарь… Нет, может, жители поселка и будут «за», но ведь все остальные бедному рыцарю голову мигом свинтят. Всем миром. С уникальным реликтовым зверем надо было договориться, создать ему условия… А уж если этот самый дракон не бросается сразу громить поселки, вообще можно задуматься: а может, он на самом деле хороший, только непонятый?
Или магия та же… вкупе с магами. Нет, что вы, магии у нас и сейчас пруд пруди, и делится она, если судить по объявлениям, на черную, белую, абсолютную и стопроцентную. Но не та уж магия, не та… Ну кто сейчас хоть до Золушкиной феи дотянет или до Черного Властелина, да что там, хоть до Бабы Яги — судите сами! Стало быть, и магов туда же. К драконам. В Красную книгу.
Новый век больше не хочет бить по головам. Новый век хочет понимать и договариваться.
Но… Все-таки, о чем же говорил Солженицын? Думается, вот о чем. В одной из книг Честертона есть замечательная формулировка: можно бояться зла, потому что оно далеко, а можно — потому что оно близко. Можно ужасаться преступлению, потому что твердо знаешь, что сам никогда не смог бы совершить подобного, а можно — потому что знаешь, по какой узкой грани ходишь ты сам. Точно так же по-разному можно и оправдывать зло. Можно искать оправданий другому, объяснений его поступкам, а можно в другом человеке оправдывать себя. Если допустимо заниматься некромантией и быть «хорошим», если допустимо быть «хорошим» людоедом, то почему — попроще, потише, помельче — нельзя лгать, предавать, просто трусить, наконец, оставаясь по-прежнему хорошим? Если взяться оправдывать зло, почему бы не начать с себя?
И если первую из двух упомянутых тенденций вполне можно приветствовать, то относительно второй возникают серьезные сомнения: а стоит ли этому радоваться? Но источник у них один, и обе они находят зримое отражение в литературе. Если первая больше касается динамики образа зла, врага, то вторая более проявляется в изменении образа героя (о чем нужно начинать уже совершенно отдельный разговор). Тем не менее обе они порождены процессом субъективизации взгляда на мир и, в самом широком смысле этого выражения, либерализации общества. И дело тут не в Боге, не в христианстве, как таковом, хотя немедленно на память приходит известная максима, приписываемая Достоевскому: «Если Бога нет, то все дозволено». И тут же Данинское: «Дьявольщина, хотя Бога и нет, но всем нам, современникам безбожия, не только не „все позволено“, а позволено так мало, точно дюжина действующих вовсю богов удерживает нас от своеволия!» Мне думается, дело тут не в религии, как таковой, а в отработанных, созданных веками ценностях и категориях морально-этических норм, соотносимых с христианством лишь постольку поскольку все мы — христиане, атеисты, неоязычники — воспитаны в рамках европейской культуры, построенной на христианстве. А значит… Значит, во всех исканиях, философских ли, литературных ли, в обыденной морали и добродетели заложено четкое «хорошо» и не менее четкое «плохо». Добродетель абсолютная, безотносительная к каким-либо внешним факторам (вспомним уже прозвучавший вопрос Карамазова). Но тогда тот, кто не признает мое «правильно» и не поступает «хорошо» по-моему, — плохой? Но это вступает в противоречие с интегративным, объединительным путем развития общества. Единственным возможным путем из известных, поскольку антагонистический вариант противостояния «своих» и «чужих» для нынешнего человечества аналогичен самоубийству. С другой стороны, объявив добродетель «вещью относительной», остается только сделать ручкой общечеловеческим ценностям.
Именно за счет «фантастичности» фантастической литературы, ограниченной в отличие от всех остальных жанров не рамками «как оно было или могло бы быть на самом деле», а единственно лишь рамками нашего воображения: «все, что можно себе представить», эта дилемма прослеживается в ней необыкновенно ярко. И все-таки из читаемых всеми (не стану говорить — массовых) жанров именно фантастика свободна сказать «пойми врага», что выгодно отличает ее от детективов, построенных по принципу «посади врага», боевиков, чей принцип — «убей врага», или триллера, основой которого является принцип «убей много врагов».
Ирина ШрейнерЛЮДИ УСТАВШИХ МИРОВ
(о творчестве Владислава Крапивина)
О, понять, как безмерно пространство,
Множественность и безграничность миров!
Появиться на свет и побыть заодно с небесами,
С солнцем, с луною, с летящими тучами!
Вам никогда не хотелось уйти из нашего полного забот и сует, агрессии и нетерпимости реального мира в какой-нибудь другой? В мир, куда не могут проникать недобрые люди, где в силу самой структуры пространства зло просто невозможно? Если станет совсем невтерпеж и возникнет такое желание — поищите где-нибудь неподалеку пустырь или заброшенный завод. Вдруг вам действительно откроется проход в Безлюдные пространства!
